Риторическое восклицание ответа не требовало. Д'Ибелен молча кивнул, соглашаясь с сюзереном, и вернулся к прерванному занятию: выяснению, какой из четырех сортов сладкого шербета со льдом ему больше по вкусу. Сам Монферрат, хоть и прожил на Востоке больше десятилетия, шербета почему-то терпеть не мог.

– Итак, на чем мы остановились? – Конраду не сиделось на месте. Выбравшись из кресла, он описал круг по небольшому залу и остановился подле высокого окна, выполненного в арабской манере и перечеркнутого тонкой позолоченной решеткой. За окном виднелось хмурое море с нависшими над ним свинцовыми облаками, часть окрестного квартала и маленький кусочек гаваней. Какой-то корабль, борясь со встречным ветром, пытался обогнуть мыс. – Ах да, госпожа Анна. Опять и снова – многострадальная госпожа Анна из Византии.

Амори молча отставил початый бокал в сторону и сделал движение, будто намереваясь встать. Монферрат раздраженно махнул на него рукой – сиди, мол, не на торжественном приеме. Барон флегматично кивнул, соглашаясь, и принялся излагать ровным голосом, словно читая с листа заранее заготовленный доклад:

– Как известно вашей светлости, за два минувших года я создал в Константинополе обширную сеть осведомителей, в той или иной степени причастных к тайнам Палатия. Мои лазутчики исправно следили и следят за умонастроениями среди придворной знати базилевса Андроника, о действиях самого престарелого кесаря и его семейственного окружения…

Конрад Монферратский слушал не перебивая, хотя и слегка скривившись. Главу конфидентов маркграфа порой заносило, и его речи становились ужасно заумны.

– Сообщения складываются в весьма неприглядную картину, подтверждающую мое прежнее мнение. Можете считать меня твердолобым упрямцем, мессир Конрад, но я обязан повторить уже не раз сказанное. Мы переоценили возможности и способности мадам Анны. Она нам не подходит. У мадам слабый характер, она нерешительна и чересчур замкнута. У нее нет ни друзей, ни союзников, ни хотя бы кучки сочувствующих придворных. Для греков она была и осталась чужестранкой. Европейцы про нее давно позабыли. Даже ее венценосный брат, его величество Филипп-Август, не интересуется судьбой младшей сестрицы. Она не француженка и не византийка. Пустое место с хорошеньким личиком.

– Ты же знаешь, ей выпала тяжкая участь… – попытался найти достойное оправдание для своей креатуры Монферрат.

– Я назову вам с десяток благородных дам из разных краев Европы, чья участь была еще тяжелее, – вежливо, но непреклонно перебил сюзерена д'Ибелен. – Однако они не прозябают в безвестности и не стали подстилками для коронованных старцев. Конечно, со стен Тира не разглядишь в подробностях, что делают и о чем думают в константинопольском Палатии. Когда мы доберемся до столицы базилевсов, я еще раз все тщательно проверю… но чутье редко меня подводило. Уверен, в решающий миг Анна либо струсит, либо выдаст нас своему супругу, либо просто откажется что-либо предпринимать. Запрется на десяток замков и будет сидеть безвылазно, пока под ней костер не разведут.

– Отчего ты столь недолюбливаешь бедную женщину? – подпустил ехидства в голос Конрад. Амори равнодушно пожал плечами:

– Я всего лишь здраво оцениваю шансы. Положившись на Анну, мы потерпим поражение. Будет много шума, много понапрасну пролитой крови – и никакого прока. И даже если нам повезет… Вдовица на троне – лакомая и слабая добыча. Мне придется держать в Константинополе не менее полусотни преданных людей, чтобы они направляли, а также денно и нощно берегли вашу ненаглядную Анну. Либо мы спешно выдаем ее замуж – за нашего ставленника, разумеется. Для чего нам уйма лишних хлопот? Куда проще сразу отправить безутешную даму в далекий киликийский монастырь. Коли через годик-другой она скончается – что ж, на все воля Господня.

– Положим. Но кем ее заменить? – нынешний спор был не нов, Ибелен и Монферрат уже не раз подступались к щекотливому вопросу. Пока маркграф Монферратский стоял на своем, но капля, как известно, камень точит. К тому же дотошный Ибелен всякий раз подбрасывал новые аргументы. – Братцем моей миледи Лизетт? Сдается мне, Исаак Ангел на троне будет еще хуже предшественника. Он врет и предает столь же непринужденно, как дышит. Сперва радостно согласится на наши условия, а потом оставит нас в дураках. Эммануилом? У него никогда не хватит духу выступить против чрезмерно зажившегося отца. Комнин-младший мечтает прослыть эдаким Цинциннатусом, философствующим в процветающем имении, в окружении почтительно внимающей родни и восхищенных друзей. Ты, помнится, еще в начале этого года пытался найти с ним общий язык – и не преуспел?

– Времена, ваша светлость, меняются, – мессир Амори позволил себе короткую ухмылку. – Перед отъездом я переговорил с состоятельными купцами, прибывшими недавно из Константинополя – три генуэзца, несколько крещеных евреев и даже один мавр. Говорил со шкиперами, с прибывающими в Святую Землю паладинами – осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Конечно, они знают немного, но в целом картина складывается нерадостная. Похоже, базилевс охвачен манией подозрительности. Ему всюду мерещатся заговорщики, в каждом он подозревает наемного убийцу. Ликторы в красных плащах хватают людей по малейшему подозрению. В Константинополе дня не проходит, чтобы кого-то из знати не обвинили в злодейском умысле. Неудивительно, что даже благодушный Эммануил задергался рыбкой на крючке. Ему кажется, царственный папенька в чем-то подозревает и его. Вы не хуже меня знаете, к чему приводят эдакие подозрения. Эммануил отправил ко мне посланца…

– Даже так? Ты мне об этом не говорил, – нахмурился Конрад.

– Сперва я должен был удостовериться, что это не очередные византийские происки, – невозмутимо парировал Ибелен. – Если угодно, я велю принести письмо. Оно выглядит совершенно невинным, с парой-тройкой воспоминаний о вашем бурном прошлом в качестве кесаря византийской армии да сетований на несовершенство людское. Текст послания не имеет ровно никакого значения. Важно само обстоятельство, что Эммануил решился обратиться к нам за поддержкой. По прибытии в Константинополь я намерен уделить внимание именно ему, а не чахнущей в позолоченных застенках Анне.

– И все же, все же… – Монферрат в задумчивости выбил пальцами дробь по мраморному подоконнику, но высказать свои сомнения не успел.

Дверная створка приоткрылась. В проем осторожно просунулась голова дворцового управителя, с сильным греческим акцентом известившая:

– Господину угодно принять посетителя? Пришел некий Даниил… Даниэль… Малльгрим, – управляющий запнулся, выговаривая трудную франкскую фамилию. – Уверяет, у него срочное дело к господину. Какое – не говорит. Прикажете прогнать?

– Какой еще Даниэль? – вопросил сам у себя Конрад, а спустя мгновение совершенно некуртуазно хлопнул себя по лбу. Наблюдавший за сюзереном Амори озадаченно поднял бровь. – Старею, что ли? Или память отшибло? Зови, немедленно зови! Ибелен, Данни объявился!

– Принесла нелегкая, – еле слышно пробормотал Амори д'Ибелен.

Высокие створки черного дерева с инкрустацией черепаховой костью распахнулись настежь. В залу широким шагом вошел рослый, крепкого сложения человек. Конфидент отнюдь не торопился предстать пред ликом работодателя – ибо ничто в его облике не напоминало о недавних тяготах долгого морского пути. Прибыв в Тир, гость явно уделил немало времени заботам о собственной внешности, посетив и заведение цирюльника, и общественные бани, и лавки готовой одежды.

– Мессир Конрад, – почтительный, соответствующий всем канонам этикета поклон в сторону тирского правителя. – Мессир барон… – чуть менее глубокий поклон в сторону Ибелена.

Мишель де Фармер и его былой оруженосец, а нынче просто верный соратник Гунтер фон Райхерт напрочь отказались бы признавать в визитере Тирского дворца своего случайного знакомца, шотландского наемника Дугала из клана Мак-Лаудов. Сэр Гай Гисборн после долгих раздумий осторожно согласился бы, что Даниэль и Мак-Лауд имеют в облике эдакую смутно уловимую схожесть. Два этих человека могли сойти за отдаленных родственников – если забыть о совершеннейшей разнице в манере вести себя, одеваться, произносить слова. В речи де Маллегрима отчетливо слышался звонкий акцент коренного уроженца графства Бургундского, и выглядел он, как подобает достойному представителю благородного сословия.