Если бы Фонтанен регулярно контролировал дозировку лепонекса, его жизнь была бы спасена. Увы! Как стало известно, он всегда небрежно относился к своему здоровью.
Мадлен замолчала.
Я не знал, что сказать, и счел за лучшее не говорить ни слова.
Первый приступ лихорадки случился в середине октября. Эпидемия гриппа началась очень рано, так что доктор не встревожился и прописал вакцинирование, как только спадет температура.
Фонтанену так нравилось наблюдать за рабочими, перестраивавшими кухню, что в постели он не залежался. Старую мебель увезли, и несколько дней готовую еду пришлось заказывать на дом. Альбертина изумлялась спокойствию дочерей, никак не комментировавших происходящее.
Но в начале ноября у Фонтанена случился второй кризис, гораздо более тяжелый. Температура поднялась до 40° и не падала, несмотря на антибиотики. На вторые сутки, к вечеру врач начал проявлять озабоченность, на следующий день у больного появились признаки обезвоживания, и доктор Ферье настоял на госпитализации. «Скорая помощь» увезла Фонтанена в Л***. Альбертина поехала с мужем, а Жуанне повез Мадлен, которая за всю дорогу не промолвила ни слова. Сара была в поездке, Шарлотта — на работе, а девочки — в лицее, поэтому, как только Фонтанена устроили в палате, Мадлен вернулась в «Ла Дигьер», чтобы предупредить их. Все немедленно решили ехать к Альбертине.
Пока Мадлен моталась туда и обратно, Фонтанену стало хуже, и его перевели в палату интенсивной терапии, где разрешили остаться только Альбертине. Ей сообщили о приезде дочерей, и она вышла в коридор.
— Ему очень плохо.
Анализы показали, что у Фонтанена начался сепсис, но врачи не считали положение безнадежным. Пациенту вводили антибиотики широкого спектра действия. Оставалось одно — ждать.
Альбертина была очень бледна и едва удерживалась от слез. Дочери заключили ее в объятия.
— Хорошо, что вы здесь, но к нему не пустят.
Они приехали исключительно ради матери, но говорить об этом, конечно, не стали. Альбертина вернулась к мужу. Было девять вечера, никто еще не ужинал, больничный кафетерий закрылся, и Адель с Шарлоттой отправились в город за сэндвичами. Они поели в приемной, в компании других встревоженных родственников. Там-то им и стало известно, что грипп в этом году особенно опасен для пожилых людей.
Около одиннадцати снова появилась Альбертина.
— Поезжайте домой. Положение не изменилось, он спит. Я останусь на ночь и буду держать вас в курсе.
Жуанне доставил девочек в «Ла Дигьер» и сразу же вернулся, чтобы дежурить рядом с Фонтаненом. Он всю ночь просидел в коридоре на стуле и почти не спал. Утром больному как будто стало лучше, но он не помнил, как его везли в больницу, и ужасно удивился.
— Неужто мне было так плохо?
— У вас была очень высокая температура.
— Где же вы спали?
Альбертина кивнула на кресло.
— Ноги я клала на стул.
— Больше так не делайте, иначе совсем лишитесь сил.
— Мне нужно принять душ.
Медсестра показала ей туалетную комнату для пациентов, предложила кусок жуткого дезинфицирующего мыла.
В полдень температура у Фонтанена поднялась выше 40°. Это спровоцировало сердечный приступ. Врачи засуетились. Когда Мадлен приехала в больницу, Альбертина в одиночестве сидела в коридоре. В глазах у нее стоял ужас. Так продолжалось трое суток: утро дарило призрачную надежду, которая рассеивалась во второй половине дня. Фонтанен раньше врачей понял, что умирает.
— Я чувствую, что тело меня подводит, — сказал он Альбертине, — и очень об этом сожалею, потому что был сказочно счастлив с вами.
Чуть позже он добавил:
— При нашей разнице в возрасте я не сомневался, что умру первым. У вас не будет никаких проблем со вхождением в права наследства.
Фонтанен каждый день спрашивал, как идут работы в доме, но ему не всегда хватало сил выслушивать отчеты Жуанне, и он погружался в дрему. Чувствуя, что силы убывают, он попросил Альбертину сесть так, чтобы он мог ее видеть.
— Как вы красивы… Я хочу умереть, глядя на вас.
Альбертина не могла сдержать слез.
— Прошу вас, улыбайтесь. Поплачете после.
В голосе Фонтанена было столько любви, что Альбертина почувствовала себя просто ужасно.
А Фонтанен, как выяснилось, был более чутким, чем она думала: он всегда знал, что она вышла за него из-за денег.
— Не тревожьтесь, сделка была взаимовыгодная: вы вернули мне способность любить. Все люди смертны, но я рад, что ухожу, обеспечив будущее жены и всех остальных членов семьи.
Фонтанен отошел в мир иной, не отводя глаз от Альбертины, а она до самого конца улыбалась ему.
Похороны состоялись в М*** и очень взволновали местное общество. Все сокрушались о том, что жестокий рок не пощадил госпожу ла Дигьер: эта достойная женщина так долго вдовела, обрела счастье во втором браке, но судьба вновь не пощадила ее. Мадлен повторила этот набор банальностей без тени юмора, в точности передав атмосферу церемонии. Фонтанен хотел, чтобы его кремировали. Городок как раз обзавелся необходимым оборудованием, так что к сочувствию и сожалению примешивалась некоторая доля любопытства: никто не хотел упустить доселе не виданного зрелища. Альбертина держалась очень прямо, веки у нее покраснели от слез и бессонных ночей. Одетые в траур дочери держались рядом, готовые подставить плечо. Когда гроб исчез за страшной черной дверкой, Жуанне разрыдался.
Альбертина по-настоящему горевала. Любовь Фонтанена была такой сильной и глубокой, что он сумел не только тронуть, но и разбудить ее душу.
— Я погрузилась в материнство, как другие уходят в монастырь, — сказала она Мадлен, когда прошло немного времени, — и забыла об одной половине своего существа. Он мне ее возвратил.
Много долгих недель в «Ла Дигьере» никто не смеялся.
Мадлен закончила свой рассказ. Было три часа утра. Я сказал себе, что за стенами дома занимается холодный синий рассвет, а в этой комнате тепло и светло. Меня пробрала дрожь. Впервые в жизни я слышал исповедь убийц.
Я был не в состоянии поверить Мадлен, но не мог и сомневаться в ее словах. Итак, все эти женщины — преступницы? А Альбертина, которая с таким достоинством носит свой траур, — сообщница и даже вдохновительница дочерей и внучек? У меня кружилась голова, я смотрел на Мадлен и спрашивал себя: так кто же чудовище — она или они?
Она поднялась, составила стаканы и тарелки на поднос.
— Завтра я пришлю девушек все это убрать. Вы, должно быть, устали.
Устал? Уж скорее оглоушен, как мышонок из диснеевского мультфильма «Том и Джерри». Впрочем, все в этой жизни когда-то с кем-то уже случалось.
— Идемте спать, — сказала она.
Я повиновался.
Я погрузился в тяжелый сон и проснулся от кошмара с бешено колотящимся сердцем.
Было около восьми. Я спустился в кухню, где меня ждал привычный теплый прием.
Привычный! Ну не забавно ли звучит, ведь я провел в этом доме всего четыре дня и с тех пор прошел целый год!
Жером, Антуан и Вотрен сидели за столом: вид у них был такой, словно они только что встали, натянули мятые майки и штаны и вышли к завтраку. Альбертина облачилась в элегантное домашнее платье, девочки вообще остались в пижамах. Я окунулся в суматошно-веселую атмосферу своего первого визита в поместье. Сара стояла перед плитой, да что я — перед навороченным чудом из стеклокерамики! — и разбивала яйца прямо в огромную сковородку. Судя по всему, это был уже второй заход: Клеманс ходила вокруг стола и раскладывала сотрапезникам омлет. Повседневная посуда по-прежнему висела над мойкой, я взял кружку, сел и налил себе кофе. Кто-то протянул мне масленку, и прерванный моим появлением разговор возобновился.
Дружная компания шумела и веселилась так беспечно, так естественно, что заподозрить в них подлых расчетливых убийц мог бы только сумасшедший. Я взглянул на Мадлен: она с невозмутимым видом попросила Антуана достать из морозилки очередную порцию круассанов.
