В субботу утром, около половины двенадцатого, я проезжал мимо «Ла Дигьер». По обе стороны от ворот — я сразу отметил, как тщательно их отреставрировали, — и вдоль стены, окружающей парк, было припарковано множество машин. Ржавчина, уродовавшая решетку, исчезла, а при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что один из прутьев заменили. На воротах висела большая доска с обращением к посетителям, где их настоятельно просили не въезжать на машинах во двор, а если возникнут затруднения, звонить, и тогда кто-нибудь придет им на помощь. Я мысленно улыбнулся превосходному стилю: никакого «Спасибо за то, что не въезжаете» или чего-то в этом духе, заставляющего меня скрежетать зубами от злости, что, по словам дантиста, противопоказано человеку моего возраста.

Я всегда говорил, что ветхость, если, конечно, она не чрезмерна, не вредит красоте здания. Я тихонько присвистнул: да уж, ничего не скажешь, внимание и забота пошли «Ла Дигьеру» впрок! Свежая краска, новые водостоки, никаких влажных потеков. Крышу починили так искусно, что даже мой взгляд профессионала не определил, где именно положили новую черепицу: Антуану все-таки удалось отыскать старинные образцы, возможно, у ловкого подрядчика, сносившего какой-нибудь дом той же эпохи, а может, у дальновидного оптовика, знающего цену такому товару. Дом и службы сияли свежестью, повсюду заметны были признаки кипучей деятельности. Чтобы не выдать охватившего меня жгучего любопытства, я пересек двор, не замедляя шага, но успел заметить, что конюшни отремонтировали и превратили в рабочие кабинеты. Крыло, где располагалась клиника, тоже полностью обновили.

Я направился к кухне и через приоткрытую балконную дверь увидел неожиданную домашнюю сценку: Мадлен инструктировала двух девушек.

— Мясо в воду опускаете перед самым закипанием, чтобы оно пропиталось ароматом кореньев и трав, и внимательно следите, чтобы не кипело слишком сильно.

Они повиновались ее указаниям со всем пылом неофиток от кулинарии.

Я постучал по стеклу. Мадлен обернулась, на мгновение застыла в недоумении, а потом кинулась ко мне с распростертыми объятиями.

— О, Боже! Вот уж не ждала! Какая приятная неожиданность!

— Я был в Ф***, не устоял перед соблазном, и вот я здесь.

— Надеюсь, с вашей машиной все в порядке, — рассмеялась в ответ Мадлен.

— Она чувствует себя как нельзя лучше. Жером оказался на высоте.

— Входите, да входите же! Все будут счастливы снова вас видеть.

Вышколенные молодые помощницы Мадлен делали вид, что совершенно не интересуются разговором.

— Садитесь. Я извещу госпожу ла Дигьер о вашем приезде.

Госпожа ла Дигьер? Ремонт давал основания думать, что она стала госпожой Фонтанен. Но, возможно, она посчитала, как выражалась Адель, старомодным носить фамилию супруга?

— Я буду счастлив с ней познакомиться.

Она направилась к правой стене, и только тут я заметил, какие изменения произошли в кухне: уродливые древние шкафчики уступили место огромному ларю, на котором стоял телефон. Мадлен набрала номер из двух цифр — значит, в доме установили внутреннюю линию.

— Альбертина, ты никогда не догадаешься, кто сейчас сидит со мной на кухне! Вернулся летний постоялец!

Она выслушала ответ, после чего спросила, свободен ли я.

— Как ветер!

Похоже, она была рада. Еще несколько слов по телефону, и Мадлен сообщила:

— Она будет занята еще около получаса. Идемте, дождемся ее у меня.

Я знал, что у Мадлен есть своя комната на втором этаже, но в прошлый свой визит в «Ла Дигьер» там не был. Следуя за Мадлен, я заметил, что стены и потолки приведены в порядок. Главный и поперечный коридоры выкрасили в светло-голубой цвет, точнее всего соответствующий архитектурному стилю цвет, более светлый тон подчеркивал красоту лепнины. Легкий сквозняк раздувал белые кружевные занавески на четырех окнах. Мы повернули налево.

— Раньше моя комната была на другой стороне, я переехала, потому что здесь просторней.

Действительно, помещение, вытянувшееся вдоль заднего фасада дома, в длину имело метров десять. Я бросил незаметный взгляд на панели и лепнину и убедился, что все осталось на своих местах. Мадлен подтвердила мои выводы:

— Когда-то это была спальня хозяев дома, но Альбертина предпочла остаться внизу — там, где всегда жила. Я обставила все по своему вкусу. Жду приговора архитектора.

Архитектор был очарован. Она выбрала современный дизайн, очень строгий, без малейшего налета китча, от которого меня всегда начинает тошнить: у правой стены стоял длинный стол с ровными стопками книг и бумаг, рядом расположился книжный шкаф, у противоположной стены были расставлены большие кожаные кресла, где спал один из Октавов. Никаких безделушек — только предметы, необходимые для создания уюта в гостиной: в этой комнате не спали.

— Вы превратили ее в гостиную.

— Да, моя спальня напротив, она выходит во двор. Большую гостиную Адель объявила заповедной территорией, но нам требовалось место, где все могли бы собираться и принимать гостей.

— Вышло просто замечательно, — похвалил я, нисколько не покривив душой.

— Садитесь, прошу вас. Самое время выпить.

Она предложила мне обычный набор напитков, но я решил ограничиться соком, памятуя, что придется сесть за руль. Мадлен достала сок из холодильника, похожего на мини-бар в номере дорогой гостиницы.

— Как же здесь все переменилось!

— Но вы почти ничего не успели увидеть!

— Мне показалось, что лечебница занимает теперь вдвое больше места, а в конюшнях оборудовали кабинеты.

— Я забыла, какой зоркий глаз у архитекторов!

— Зоркий и нескромный?

— Вовсе нет! Имеющий глаза да увидит то, что ему показывают, разве не так?

«Так-так, — подумал я. — Значит, есть и то, что не показывают?»

Мадлен разлила сок по стаканам. Октав спрыгнул на пол и подобрался поближе, чтобы обнюхать мои брюки. Запах ему, судя по всему, понравился, и он уселся у меня на коленях. Я знаю, что кошки наделены потрясающей обонятельной памятью, и решил, что Октав меня узнал. Мадлен подтвердила мою догадку:

— Он не с каждым так себя ведет, значит, помнит вас. У вас, наверное, тоже есть кот?

— Кошка. Кларисса.

Мы обменялись мнениями о кошачьей душе, потом Мадлен поинтересовалась моими делами, которые шли вполне прилично, спросила, здорова ли моя матушка — во время своего пребывания в «Ла Дигьер» я упомянул о ней всего раз, — выразила восхищение жизненной силой женщины, которая в свои восемьдесят пять могла дать фору сыну, но даже не упомянула Луи Фонтанена, собиравшегося жениться на госпоже ла Дигьер, и мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не выдать своего нетерпения и любопытства перед лицом восхитивших меня перемен.

В полдень появилась Альбертина.

Я предполагал, что эта женщина хороша собой, но и вообразить не мог, насколько. Высокая, стройная, с прекрасной осанкой, одетая в серое, уравновешенная, спокойная: теперь мне стала ясна затея с Виши и ее триумфальное завершение. Здравомыслящий мужчина такую женщину ни за что не упустит.

— Вы произвели огромное впечатление на Мадлен и девочек, я рада нашей встрече.

Я произнес несколько приличествующих случаю фраз.

— Что тебе налить? — спросила Мадлен.

— Ничего, с твоего позволения.

Посетитель Альбертины — имя его она называть не стала — «угостился» тремя порциями виски.

— Я и сама слегка опьянела.

Я догадался, что речь идет о довольно известном авторе, чей язык взяла на себя труд исправить Альбертина. Он плевать хотел на свой стиль, совершенно полагаясь в этом на Альбертину, при условии, что она не будет вторгаться в смысл. Свернув разговор о писателе-выпивохе, хозяйка дома спросила, как я нахожу «Ла Дигьер».

— Нахожу, что все изменилось в лучшую сторону. Нет, не так: «Ла Дигьер» остался прежним, но его красота больше не скрыта от людских глаз.

— Мы много работали. Антуан воспользовался вашими советами.

Моими советами? Мне казалось, что я ничего никому не советовал, но Альбертина напомнила, как много я рассуждал о XVIII веке, о бывшем тогда в моде художественном убранстве и о различиях в провинциальной и городской архитектуре. Ничего подобного я не помнил, но не удивился: иногда я бываю невозможно болтлив.