Проснулся как обычно. В пять часов одиннадцать минут — накануне вечером, сидя на кровати в семейных трусах в цветочек, поставил будильник. Показалось, что в пять слишком рано — вечером смотрел фильм, как он там назывался? И не вспомнить, закончился в одиннадцать — уж полночь близится! — пора выкурить последнюю сигарету в кухне у окна — как говорится, не телевидением единым живы! — почистить зубы, стараясь не смотреться в зеркало, со всей очевидностью являющее взору последствия ночных бдений, сходить по-маленькому, опорожняя на ночь мочевой пузырь, — нет-нет, дружок, сегодня вечером любви не будет, — женщина, на которой ты женился, глубоко закуталась в одеяло в ожидании последнего поцелуя, как печати на визу в страну сна; пять одиннадцать, потому что пять десять — слишком ровно, слишком точно, слишком категорично.

Принял душ. Разделся, не глядя в зеркало, в котором читался немой укор: спортом не занимаешься, а ведь легкая пробежка воскресным утром — это не так уж и сложно! — и не сходя с ванного коврика, чтобы не застудить ноги. Черная плесень, как заразная болезнь, разрастается на силиконовом уплотнителе вокруг ванны; надо бы переделать в субботу во второй половине дня, после похода в супермаркет. И вот ты на карачках стоишь в ванне, пуская газы — на обед ел фасоль, банка бобовых входит в список обычных покупок, это быстро и сытно, — вооружившись треклятым «пистолетом» (еще одно долбаное изобретение), все кости хрустят, пока, согнувшись в три погибели, меняешь уплотнитель, и, когда отпускаешь поршень, уже болят пальцы — из пистолета все еще течет. Делаешь небольшую паузу, смотришь на проделанную работу: ерунда какая-то.

Помылся — нет-нет, дружок, сейчас не время. Стараешься не набрызгать, чтобы не пришлось вытирать воду, выслушивая гневные нравоучения женщины, на которой женился — «Я только и делаю, что убираю дом! В конце концов, я тебе не прислуга». Как ни старался, все равно набрызгал; наскоро вытираешь — в любом случае, это не поможет; коврик вешаешь сушиться на край ванны. Почистил зубы, освежил дыхание, избавился от всех запашков, словно исповедался, одним выдохом сняв с себя все грехи. Стараешься тщательно закрутить колпачок на тюбике зубной пасты — по той же причине, по которой только что вытирал пол. Прополоскав рот водой из крана, наконец взглянул на себя в зеркало. Желтые зубы, двойной подбородок, круги под глазами, дряблые щеки, тебе за тридцать, а скоро сорок, пятьдесят. Если еще и заглядываешься на женщин — своя уже слилась с обстановкой, — то они тебя больше не замечают. Твой вид вызывает лишь одно чувство: те, кто моложе, боятся с возрастом стать похожими на тебя.

Закрыл дверь на ключ, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить женщину, на которой женился, и детей, которых она тебе родила. Папа идет на работу. В зависимости от времени года еще темно или уже светает. Тепло или холодно, оделся подобающе (накануне перед фильмом прослушал прогноз погоды). Если зима, очистил ветровое стекло пластиковым скребком, полученным в подарок на станции техобслуживания за пять бонусных очков. Пальцы стынут, иней разлетается в разные стороны, но на стекле все равно остается тонкая пленка, как прозрачная ткань, и от нее никак не удается избавиться, ну и дрянь же этот скребок. Включил печку на полную мощность — зима как-никак. На отпотевающем ветровом стекле постепенно вырисовываются круглые ягодицы, по которым словно розги прохаживаются дворники, и ты, словно озабоченный старикашка, подглядываешь за ними, низко пригнувшись к рулю. Постепенно маленькие ягодицы разрастаются и превращаются в огромную толстую задницу, размером во все ветровое стекло; теперь видно лучше. В шесть утра машин мало, но все они куда-то спешат. На пустынных улицах они разгоняют сумерки дальним светом, как снегоуборочные машины, расчищающие проезжую часть. Ведь знаешь же, уже несколько недель твердишь себе, что надо этим заняться, что в одной из фар перегорела лампочка. Впрочем, уже и саму машину пора менять. Приближается тот возраст, когда проблемы возникают одна за другой и только накапливаются. Ты мечтаешь о большой «немке», которая прослужит лет двадцать.

Припарковался под липами, проклятыми деревьями, с которых вечно сыплется какая-то дрянь, пачкающая капот и стекла. Выбора нет, остальные парковки платные. Да, кстати, подошел к банкомату снять немного денег. Шесть франков на кофе: утром и вечером пять дней в неделю — итого шестьдесят.

Поднялся по улице до вокзала, до киосков, закрытых рольставнями, словно обанкротившихся на ночь и отданных на милость любителям граффити.

Название заведения говорит о дыме первых утренних сигарет, о бледных лицах жителей пригорода, о вечно опаздывающих поездах — кафе «Привокзальное» — единственное открытое в такое время. Сюда заходишь почти как к себе домой, с порога бросая «Добрый день», которое повисает в воздухе, утопая в дыму. Ты произносишь это не для того, чтобы продемонстрировать свою вежливость, — скорее чтобы скрыть свое уныние. Привычным маршрутом направляешься к стойке, пристанищу жалких людишек, подпирающих прилавок своими телесами. Твое место ждет тебя. Все те же лица напоминают, как тесен твой мирок. Никто не разговаривает, словно и так все понятно без слов. Назвать тебя и твоих соседей одной компанией язык не повернется, здесь каждый — тот боец, чьей потери не заметит отряд. У барной стойки царит особая атмосфера постоянного осадного положения, диктатура обыденности.

Делать заказ нет надобности. Всем кофе — это основа меню. Черный, «лесной орех» или без кофеина. Хозяин все знает наизусть. Его зовут Эдди, он играет в регби. Не глядя в твою сторону, он вслепую через стойку протягивает тебе руку, словно нащупывая в темноте выключатель, чтобы сжать твою ладонь в тисках рукопожатия. Никакой свет не зажигается.

Кофе подан, стоит перед тобой, дымится, вдыхаешь его аромат — тошнотворный. От него аж выворачивает. И вдруг возникает желание сказать Эдди: «Сегодня кофе не надо. Виски!»

Ее приносишь в сумке. Пол-литровая бутылка — полуторалитровая не входит. А если и входит, то торчит из сумки. И ты выглядишь словно девчонка на диете. Хотя ты вовсе не похож на девчонку на диете. Ну и что, что ты выпиваешь по пол-литра минералки в день, тебя все равно уже разнесло. Ты раздаешься все больше и больше. Сбросить вес не удается. Сначала появляется брюшко, выпирающее над ремнем. Ничего страшного, успокаиваешь себя, это поправимо, в любой момент, стоит только захотеть, можно вернуть себе плоский живот. Но захотеть этого никак не получается. Потом у подбородка появляется двойник, второй подбородок. Вот это уже серьезней. Мрачно разглядываешь себя в зеркале: анфас, профиль, задираешь голову, растягивая кожу. Опускаешь глаза, пытаешься отвлечься. В любом случае, ты уже женат.

Придя в контору, ставишь бутылку на стол, словно объявляя об открытии торгов. Но торги начнутся не сразу. Не примешься же ты за работу, едва переступив порог кабинета! Нет, прежде нужно немного поболтать с коллегами. Никаких серьезных тем, так можно далеко зайти, всякие пустяки, кто во что одет, кто как выглядит, дружеские шутки. Жизнь представляется легкой, и все делают вид, что счастливы. Затем направляешься к автомату с кофе. Движешься в его сторону не спеша, не афишируя свои намерения, чтобы не прослыть лодырем. Медленно, но верно. Не прерывая болтовни. Вот ты и на месте. И раз уж оказался здесь, наливаешь себе кофе, как бы между прочим, как бы не придавая этому значения. И ни на секунду не умолкаешь. На самом деле кофе вроде и не хотел. Но налил. И стаканчик в руке — как железное алиби. Выпить кофе — не преступление, это что-то вроде рабочего инструмента, ну, в крайнем случае, стимулятора. «А этот где?» — «Пьет кофе». — «А! Тогда зайду попозже». Не мешкая делаешь первый глоток, всем своим видом показывая, что не собираешься тут прохлаждаться, работа ждет. Обжигаешься. Ясное дело — стаканчик-то дымится, дуешь на кофе. Главное, чтобы разговор не прекращался, поэтому подкидываешь новую тему. Спорт. О спорте можно говорить бесконечно, там всегда что-то происходит. И дело это серьезное. Кофе остыл. Пьешь его порывистыми мелкими глотками — в случае необходимости готов допить махом — не теряя из виду нить беседы и кивая головой. Допив кофе, удостоверяешься, что стаканчик пуст, а значит, его немедленно надо выбросить — стоять у автомата с уже пустым стаканчиком в руке равносильно признанию. И постепенно, не спеша, все разбредаются по своим кабинетам, обрывая разговор многоточием, «до скорого»…