— Какие-то проблемы, тетя Ксения? — забеспокоился Феликс.

— Я должна пройти с этими господами в комиссариат, — объяснила Ксения. — Я думаю, что это будет недолго. Возможно, несколько часов. В худшем случае меня не будет день или два. Вы знаете, где лежат деньги и продовольственные карточки. Будете ходить за покупками, как обычно. Я скоро вернусь.

— Скоро! Как бы не так, — снова ухмыльнулся мужчина. — Ну все, хватит болтать. Пошли.

Его взгляд потемнел. Подойдя к письменному столу, он стал просматривать лежащие там бумаги. Находившиеся в салоне полицейские громко переговаривались. Очищение — вот слово, которое теперь не сходило с уст. Французы требовали возмездия. За расстрелы заложников, которых зарывали в общих могилах, за депортацию, за замученных до смерти бойцов Сопротивления, за четыре тяжелых года оккупации. Отступая на другой берег Рейна, немцы действовали с особой жестокостью и оставили после себя кровавые доказательства массовых казней. Можно ли было теперь сердиться на этих людей, которые теряли голову от боли и хотели мстить, не дожидаясь приговора суда? Особенно из-за произошедшего на Зимнем велодроме, этом зловещем месте. С другой стороны, все эти так называемые мстители сами были далеко не ангелы. Наташа знала, что в результате часто сводились счеты с невиновными. Именно так избавлялись от конкурентов, от мешающих соседей, от более удачливых на любовном фронте соперниц. Представив, как ее мать идет по улице с гордо поднятой головой, в растрепанной одежде, она поняла всю абсурдность такой ситуации.

— Я не хочу, чтобы ты уходила! — закричала она отчаянно. Мать взяла дочь за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.

— Все будет хорошо, Наточка. Обещаю. Надо только прояснить кое-какие моменты. Не переживай, моя душа, — добавила она на русском. — И прошу тебя, без истерик.

Ксения, видя огорченное лицо дочери, надеялась, что та все поймет. В отличие от Наташи она совсем не удивилась приходу полиции. Говоря по правде, она уже несколько дней ждала этого, с тех пор как все банковские счета ее покойного мужа оказались заблокированными. К счастью, ей хватило сообразительности еще в начале августа снять определенную сумму. Габриеля совершенно справедливо подозревали в сотрудничестве с врагом. Его имя внесли в списки Генерального секретариата внутренних дел, такие же списки вывешивали в виде листовок Сопротивления во время оккупации. Смерть Габриеля ничего не меняла. Расследование было все равно назначено. Вполне естественно, что Ксению подозревали как сообщницу мужа. Если только кто-то не донес на нее по низменным мотивам, из-за каких-то старых обид, затаенной злости. На протяжении двух месяцев тысячи человек были отправлены в тюрьму без приговора суда и даже без предъявления обвинения. В отношении многих не было ясности, в чем их подозревают. Но Ксения знала, что совесть у Габриеля была нечиста. Это его восхищение национал-социализмом, которое он не скрывал еще с середины тридцатых годов, в частности во время поездки в Берлин на Олимпийские игры. В течение последних неспокойных лет этот человек, близкий к властным структурам, имел свою выгоду, но она не знала, в чем именно, так как он никогда не посвящал ее в свои дела. Больше всего Ксения боялась реакции Наташи, когда та поймет, что ее отец вовсе не тот герой, которого ее юношеское сердце уже возвело на пьедестал.

— Тогда я иду с тобой! — стала настаивать Наташа.

— Это даже не обговаривается. Ты должна остаться с Феликсом и Лили. Это важно, слышишь меня?

Наташа заколебалась. Феликс с уставшим выражением лица держался на заднем плане. Наташа догадывалась и о присутствии Лили за дверями кухни. У Селигзонов были поддельные документы, к тому же война еще не закончилась. Германия пока не была окончательно повержена, поэтому необходимо было запастись терпением и лишний раз не высовываться. Мало ли что! Стиснув зубы, Наташа кивнула и отступила на шаг.

— Ну все, достаточно! — нервно выкрикнул мужчина в фуражке, беря Ксению за руку и увлекая по направлению к салону.

Полицейские шли за ними по пятам. Проходя мимо журнального столика, один из них рукой задел вазу, сбросив ее на пол, отчего она разбилась вдребезги. Наташа вскрикнула. На лестнице окруженная полицейскими мать с трудом нащупывала ногами ступени. Видя это, Наташа снова бросилась к ней.

— Возвращайся домой! — крикнула Ксения.

Задребезжали застекленные входные двери. Наташа остановилась, бледная, на площадке первого этажа. Ее ноги отказывались повиноваться, и она села на ступеньку. Подошедший Феликс взял ее за руку, помогая подняться.

— Я не понимаю. Это чудовищная ошибка. Мама ничего не сделала… Напротив…

— Если она сегодня не вернется, завтра рано утром мы пойдем в комиссариат. А пока идем. Не надо здесь оставаться.

Не отпуская ее руку, Феликс закрыл двери в квартиру на двойной запор. Стул, на котором совсем недавно сидела Ксения, одиноко стоял в кухне у стены, ее стакан был наполовину пуст, смятая салфетка лежала на столе. От вида внезапно опустевшей кухни Наташе показалось, что ее мать умерла.

— Думаете, это серьезно? — спросила Лили.

Наташа повернулась в сторону той, кого уже давно считала своей младшей сестрой. На худеньком личике Лили большие черные глаза казались двумя бездонными колодцами. Всегда трудно было понять, о чем именно думает Лили. Несмотря на то что ее шея и плечи дважды были обмотаны красным шарфом, руки девочки дрожали, словно от холода. Наташа взяла их в свои, чтобы согреть.

— Конечно же нет! Что ты! — уверенно ответила она. — Мама ничего плохого не сделала. Это просто недоразумение. Ее, должно быть, приняли за кого-то другого… А может, это чья-то злая шутка. Вы ведь знаете, какой у мамы непростой характер. Неудивительно, что мать нажила себе целую кучу недоброжелателей, которые спят и видят, чтобы она провела несколько неприятных часов в полиции.

Она пыталась свести все к шутке, но ее запинающийся голос выдавал волнение.

— С другой стороны, мама как-то уж очень спокойно к этому отнеслась, — добавила она. — Странно, не правда ли? Так, будто была к этому готова.

Феликс, который разогрел успевшую остыть похлебку, стал разливать ее по тарелкам.

— У меня пропал аппетит, — сказала Наташа.

— Надо, чтобы ты поела, — произнес он строго, протягивая ей хлебницу. — И ты тоже, Лили. Скоро отключат газ, и до завтра у нас в желудках не будет ничего горячего.

Наташа посмотрела на него с отчаянием. Разве сейчас все это важно? После всего, что произошло? Но бегство и война сильно повлияли на характер Феликса Селигзона, который стал прагматичным и рассудительным молодым человеком и думал о таких вещах, которые другим показались бы малозначительными. Уверенный, что пища никогда не должна пропадать, пунктуальный до мелочей, он был требовательным и к себе, считал, что должен защищать своих близких.

— Возможно, лично к ней они не имеют претензий, — сказала Лили, дуя на ложку, чтобы остудить похлебку.

— То есть? — не поняла Наташа.

— Возможно, твой отец наделал глупостей.

Наташа мрачно посмотрела на нее. Такая мысль ей и в голову не приходила.

— Это еще что за намеки? Мой отец никогда не делал ничего плохого. Он был замечательным человеком. Знаменитым адвокатом. В любом случае, он был в весьма почтенном возрасте в начале войны. Не думаю, что он занимался делами и во время оккупации. У него не было в том необходимости. Как только тебе в голову могла прийти подобная мысль? — сказала она холодным тоном.

— Мы уверены, что твоя мать ни в чем не виновата. Мы не единственные еврейские дети, которым она помогла. Она наверняка совершила много добрых дел, о которых мы пока не знаем. Она всем сердцем ненавидела нацистов и никогда этого не скрывала. Но твой отец… Он…

Лили смущенно прикусила губу и грустно посмотрела на старшего брата, словно прося у него помощи. Когда Феликс опустил глаза в тарелку, Наташа вздрогнула.

— Все, хватит! Мне это надоело, — сказала она, сжимая кулаки. — Может, ты мне объяснишь, Феликс, на что намекает твоя сестра?