- Ну, волосы. Волосы с возрастом темнеют.

- О! - сказал дядя Ксавьер, ибо наконец прибыл доктор Вердокс, за ним по пятам семенила сестра Мари-Тереза, нервно всплескивая руками. - Bon42.

Тараторя по-французски, дядя Ксавьер принялся выяснять отношения. Доктор Вердокс насупился, надев маску прохладной учтивости. Я сидела на стуле у окна и слушала; из десяти слов я понимала в лучшем случае одно. В один момент мне показалось, что дело дойдет до рукопашной. Дядя Ксавьер был ростом ниже доктора Вердокса, но намного сильнее. Доктор Вердокс рядом с ним выглядел хрупким и непрочным. В конце концов, они, похоже, пришли к какому-то решению. Оказалось, победил дядя Ксавьер. Он шел к окну, задрав нос.

- Вы поняли? - спросил доктор Вердокс. Он разволновался, лицо его в обрамлении рыжих волос так и пылало.

- Ничего она не поняла, - снисходительно сказал дядя Ксавьер. Alors43, растеряла весь свой французский.

- Ваш дядя просит разрешения увезти вас домой, - сказал доктор Вердокс. Он был ужасно сердит. - Разумеется, это совершенно невозможно. Так я ему и сказал. Я не могу этого позволить. Однако если вы будете поправляться в том же темпе, я смогу в понедельник вас отпустить.

Грубо говоря, из этой маленькой помпезной речи я поняла, что дядя Ксавьер выдвинул доктору Вердоксу ультиматум: понедельник - крайний срок. К этому сроку, выпишут меня или не выпишут, - в любом случае дядя, который расхаживал по палате с довольным и гордым видом, заберет меня.

Я пожала плечами. Мне тоже было все равно. Я вполне могу изменить первоначальный план и позволить этому самодовольному петушку увезти меня, совершив, таким образом, первую часть путешествия на машине. Это, по крайней мере, избавит меня от необходимости тайком удирать из больницы и от утомительной пешей прогулки до станции. А ещё сэкономит внушительную сумму от стоимости билета. Именно это и надо сделать, думала я, это или что-нибудь в том же духе. Нежданно-негаданно у меня появилась возможность выбирать. Я к такому не привыкла. Поэтому просто сидела на кровати, улыбалась и ждала. Торопиться было некуда.

Когда дядя Ксавьер ушел, оставив после себя неуютную пустоту, доктор Вердокс плюхнулся на стул, потирая лоб, словно у него разболелась голова.

- Он что, всегда так? - спросил он.

- Не знаю, - ответила я.

Минуту-другую я поиграла с этой мыслью: а не рассказать ли ему, что я не знаю по той простой причине, что никогда раньше не встречала этого человека. Но объяснение вышло бы трудным и запутанным; и к тому же сейчас мне крайне невыгодно признаваться, что я не Крис Масбу, по крайней мере, пока я не улизну из больницы и не доберусь до своего дешевого отеля на берегу моря, где я могу быть кем пожелаю. Я услышала, как мой голос добавил:

- Я его с восьми лет не видела.

Доктор Вердокс тяжело вздохнул.

- Простите, - сказал он. - Боюсь, по моей вине вы попали в затруднительное положение.

Это все, сказал он, стряхивая с брюк невидимую пылинку, его рук дело. Он сделал запрос в Фижеак и попросил свою секретаршу связаться с семьей Масбу.

- Зачем? - спросила я.

Потому что ему была невыносима мысль, сказал он, что мне некуда будет пойти после больницы.

- Мне хотелось как-то помочь, - сказал он. - И когда вы упомянули о своих родственниках в Фижеаке... - голос его виновато дрогнул. - Я не представлял, что ваш дядюшка окажется таким... таким... - Он поднял на меня глаза, взгляд его был серьезным. - Вам не обязательно с ним ехать, если не хотите. Я могу все уладить.

У меня уже все улажено. Так что я мило улыбнулась доктору Вердоксу и сказала что, наоборот, очень благодарна ему за звонок дяде. Ему не о чем беспокоиться, заверила я. У меня все будет хорошо.

Дядя Ксавьер явился за мной в понедельник утром. А вплоть до понедельника каждый день присылал мне подарки: цветы, корзину с фруктами, пару бутылок вина. Дважды приходил доктор Вердокс и, нервно сжимая кулаки в карманах, заговаривал о том, не лучше ли мне вернуться в Англию? Это легко устроить. Он сам займется этим вопросом.

- Каким образом? - спросила я. - Полиция до сих пор не вернула мой паспорт.

- Я с ними поговорю.

У меня холодело в животе при мысли о возвращении. Жизнь в Англии была настоящей. В Англии мне пришлось бы вернуться в реальность. Поэтому я помотала головой и сказала: нет, большое спасибо. Нет, спасибо, сказала я, думаю, мне лучше догулять отпуск во Франции. Во Франции, сказала я, погода лучше.

- Может, я все-таки кому-нибудь сообщу о вас в Англии? Мне ведь не трудно, - снова спросил он. И я снова покачала головой. Он мне нравился. Он проявлял ко мне невероятную доброту. Я подумала, что оставлю ему те бутылки, что прислал дядя Ксавьер. Больше у меня ничего не было.

- Вы так добры, все время мне помогаете, - сказала я и с удивлением заметила, что он покраснел. Это ему не шло. Рыжеволосые люди имеют склонность краснеть чаще других, им нужно стараться делать это как можно реже.

- Мне это доставляет большое удовольствие, - официально ответил он.

Я немного смутилось. И даже, наверное, сама покраснела. Я протянула ему руку.

- На случай, если завтра у нас не хватит времени попрощаться, сказала я. Мы пожали друг другу руки. На глаза мне навернулись абсолютно фальшивые слезы, пришлось мигать и отворачиваться, чтобы он не заметил и не принял на их свой счет. Он был тут совершенно ни при чем. Все дело в неожиданно нахлынувшем ощущении утраты. Все перемены в жизни воспринимаются как утрата. Остаться бы навсегда в этой белой комнате, где ничего не происходило. Двигаться дальше не хотелось. Не хотелось начинать жить сначала.

Утром сестра Мари-Тереза принесла два моих потрепанных чемодана. (Нет, я имела в виду просто два чемодана. Это оговорка.) Все было сложено, выстирано и выглажено.

- Спасибо, - сказала я, понимая, что это она её рук дело.

Странно было перебирать аккуратные стопки одежды Крис, гадая, что надеть. Казалось непристойным посягательством трогать её нижнее белье. Я целую вечность держала в руках её бюстгальтер, который, если бы и подошел по размеру чашек, никогда не сошелся бы у меня на груди. В конце концов, решила обойтись без него. С трусиками - казалось бы, более интимной деталью туалета, почему-то было легче. Гардероб Крис состоял в основном из футболок и шортов. Было несколько рубашек, два свитера, пара летних юбок, два платья, джинсы, белые льняные брюки и шелковистое изумрудно-зеленого цвета платье с разрезами по бокам. Все, даже футболки и шорты, на вид очень дорогое. Сначала я склонялась к тому, чтобы выбрать юбку, поскольку брюки вряд ли на меня налезут, но потом вдруг неудержимо захотелось надеть джинсы. Я подумала, что Крис Масбу предпочла бы как раз джинсы. Или, вернее, джинсы - это то, чего ни за что не надела бы Маргарет Дэвисон. Тони не любил женщин в джинсах. Говорил, что в них женский зад выглядит смехотворно. Не знаю, почему женский зад должен выглядеть более смехотворно, чем мужской: это зависит от того, что считать за норму. Однажды я попыталась об этом заикнуться. Просто ради спора сказала, что, по-моему, мужские зады довольно уродливо торчат из брюк. Мужчинам ни в коем случае нельзя носить брюки, сказала я. Но, похоже, мы говорили на разных языках. Ведь он изрекал абсолютную истину, истину в последней инстанции, тогда как все мои возражения были смешным детским лепетом. Мы частенько общались в таком духе.

- Может, лучше юбку? - сказала сестра Мари-Тереза, с сомнением глядя на джинсы. - Жарко ведь.

- Я просто примерю, - сказала я, засовывая ногу в штанину. У меня была мысль - и не беспочвенная, учитывая нашу с Крис разницу в росте - что они мне будут страшно малы, но я без труда в них влезла. На бедрах они были даже свободноваты. Я оглядела себя с удивлением и просунула большой палец под ремень.

- Вы похудели, - сделала вывод сестра Мари-Тереза.

Похудела. Причем основательно. Сильнее, чем она думает. Я покрутилась перед зеркалом, украдкой скосив глаза на попку, которая, насколько я могла заметить, выглядела вполне сносно. Я не только похудела. У меня отрасли волосы, пришлось надеть резинку и сделать хвост. В зеркале отражалось хрупкое и очень молодое существо, которое с трудом можно было принять за особу женского пола. Лицо у особы было в синяках и лишь отдаленно напоминало Маргарет Дэвисон. Эта особа занимала намного меньше места в пространстве, чем Маргарет Дэвисон. Плечи её казались уже, скулы - острее. Я подумала было воспользоваться косметикой, но такой с кошмарной физиономией нечего было и пытаться навести марафет. Кроме того, я боялась инстинктивно нарисовать портрет Маргарет Дэвисон на этом незнакомом, худом, изрезанном шрамами лице, и в конце концов узнать женщину, глядящую на меня из зеркала.