Он ощущал ее гибкое тело, очень холодную кожу, которая постепенно становилась все теплее и наконец начала обжигать, сделалась раскаленной. Ласкавшие красавицу ладони Хазреда дымились, но остановиться он не мог, и боль вплелась в наслаждение, которое он получал. А она улыбалась все шире.

Внезапно он понял, что она сжигает его силу. Он замешкался, но лишь на мгновение. Схватив ее за горло, он прошипел:

– Что ты делаешь?

– Отдай мне свое семя, Хазред! - захрипела она. Это были первые слона, которые она произнесла; до сих пор он не слышал ее голоса.

– Ты уничтожаешь меня!

– О да, - тихо засмеялась она, и он ослабил хватку. - Если ты сделаешь то, к чему стремишься, то никогда больше не сможешь овладеть женщиной… Скажи, ты согласен заплатить эту цену?

– Да! - крикнул Хазред и больше не допускал в свой разум ни одной мысли.

Ослепительная белая вспышка блаженства поглотила его, и он упал на тело своей зловещей подруги, изнемогая от боли и восторга.

Теперь она больше не обжигала его руки. Она ласкала его, обливая прохладой, а сама лениво, скучающе разглядывала расписной потолок. Хазред всхлипывал у нее на груди.

– Ты дал мне то, к чему я стремилась, - произнесла она наконец, отталкивая его от себя и садясь на лавке. - Но взамен и ты получил кое-что…

– Что? - прошептал Хазред.

– Узнаешь в свой черед…

Она встала, потянулась за одеждой. Он смотрел в ее узкую спину и не знал, чего ему больше хочется: вновь овладеть ею или вонзить нож между ее лопаток.

– Ты не сможешь сделать ни того ни другого, - спокойно проговорила она.

– Читаешь мои мысли?

– Твои мысли раскаленными знаками высвечиваются на этих стенах… - Она негромко рассмеялась. - Будь осторожен! Любой может их увидеть, ведь они проступают сквозь стены и горят на все болото. Неужели ты хочешь, чтобы о переменах в твоей жизни узнал кто-нибудь посторонний? Берегись своих мыслей, Хазред! Это бывает очень опасно - думать так громко.

Он вздохнул, опустил веки, пытаясь совладать с волнением и гневом, а когда снова взглянул перед собой, то увидел, что женщина исчезла. Исчезла так же внезапно и необъяснимо, как и появилась.

Зато теперь Хазред отчетливо видел выход из комнаты. Небольшой арочный проем, закрытый желтым шелковым занавесом с кистями. Хазред уставился на выход, размышляя, стоит ли ему покинуть комнату прямо сейчас, или же лучше задержаться здесь на неопределенное время и попытаться понять что-нибудь еще.

Как вышло, что он угодил в такую простую ловушку?

Ответ пришел сам собой. Женская жестокость более жестока, чем любая другая, - так, довольно коряво, но в целом верно выразился Гирсу.

Гирсу! Хазред подскочил. Где теперь его приятель? Жив ли он? Согласилась ли ведьма ему помочь или же позволила умереть?

Хазред подошел к выходу, дотронулся рукой до занавеса… и отпрянул.

Перед ним болталась вовсе не шелковая ткань, но жесткая шкура, содранная с какого-то существа… Грубая кожа, похожая на троллиную. Ярко-желтая, с едва заметными чешуйками. По очертаниям шкуры можно было уверенно определить вид существа: оно, несомненно, было человекообразным, небольшого роста, толстым, с округлыми боками.

Хазред быстро обернулся. Его догадка полностью подтвердилась. Так и есть! Он вовсе не покидал хижину ведьмы на болоте! Прямо у него на глазах комната начала изменяться. Красивые расписные кувшины сменились кривобокими горшками, полупрозрачные стены сделались опять прежними, слепленными из травы и болотной грязи, а скамья, на которой неведомая красавица отдавалась Хазреду… Болотный Дух! Следовало догадаться, прежде чем прикасаться к загадочной любовнице и наслаждаться ее гибким телом…

Никакой скамьи здесь не было и в помине. Хазред овладел безобразной ведьмой прямо на теле своего друга.

Глава третья

Пенна смотрела на восходящее солнце, и слезы застилали ее глаза. Она осталась в живых - единственная из всего отряда. Она осиротела. Она выжила… Гнусные твари из тумана не решатся напасть на нее при солнечном свете, - во всяком случае, она крепко надеялась на это, - а тем временем она успеет уйти далеко, туда, где живут люди и где, возможно, она отыщет для себя безопасный приют, хотя бы на несколько дней.

«Прощайте, подумала она, обращая эту мысленную молитву к своим погибшим, - сколько бы ни появилось у меня детей и новых друзей, я всем им дам ваши имена, я всех их наделю вашими лицами…»

Такова была ритуальная формула женской скорби - Пенна сама не знала, каким образом пришли ей на ум эти древние слова… Она как будто знала их всегда.

Девушка внимательно осмотрела себя, как обучили ее с детства. Снова будто наяву она слышала голос старого солдата: «Выбралась из передряги живой, возрадуйся - а после сними с себя всю одежду да огляди-ка свое тело хорошенько. Где ранка, где царапинка… Может, тебя отравили? Нет ли где-нибудь припухлости, нехорошей синевы? Не загноилось ли старое, нет ли грязи в новом? Ничего не пропускай, глядишь - и впрямь жива останешься…»

Пенна вздохнула. В том, что открылось ее взору, она обнаружила мало утешительного. В любом случае не следует выходить из болот в таком виде. Если обитатели какого-нибудь из близлежащих городков увидят ее такой - в слизи, грязи, крови, покрытую царапинами и ссадинами, с покусанной ногой, - то чужачку попросту побьют камнями. Так, на всякий случай. Чтобы не разносила заразу.

Девушка побежала дальше. С восходом солнца сил у нее прибавилось. Она торопилась - следовало найти какую-нибудь речку, смыть следы ночной битвы и по возможности привести себя в порядок.

Но сперва ей предстояло сделать самое необходимое.

Она взяла остро отточенный кинжал и, стиснув зубы, поднесла к бедру. Нельзя мешкать, иначе она окончательно утратит мужество и решимость оставит ее. Быстро взмахнув рукой, Пенна рассекла себе кожу. Потекла кровь. Морщась и вскрикивая, Пенна вложила пластину себе в рану, а потом принялась зашивать кожу. Сколько раз она проделывала эту операцию над своими ранеными друзьями! Старая костяная игла привычно протыкала прочную солдатскую шкуру. Ребята морщились от боли и шутили, чтобы не покалывать своей слабости. Пенна старалась думать о них, но боль была сильнее.

Когда девушка закончила работу, игла выпала из ее сведенных судорогой пальцев, и Пенна принялась рыдать, громко и безутешно. И не было поблизости ни одной родной души, чтобы пожалеть ее и утешить.

На какое-то время она потеряла сознание. Казалось, слезы отняли у нее последние силы. Пенна провалилась в черноту и почти сразу же с отчаянным криком пробудилась. Неужели она проспала целый день, поддавшись опасной слабости? Это равносильно самоубийству!

Но, взглянув на небо, она с облегчением вздохнула. Все еще утро. Впереди достаточно времени, чтобы добраться до города - или, во всяком случае, уйти от болот как можно дальше.

Она была голодна, однако понимала, что с едой придется повременить. Как бы ни мучили Пенну спазмы в желудке, она ясно отдавала себе отчет в том, что любая по видимости съедобная вещь может содержать смертельный яд.

Усилием воли она заставила себя забыть о голоде. В первой же обнаруженной речке она выстирала одежду и вымыла волосы. Ей пришлось пожертвовать нижней рубахой, чтобы перевязать рану на ноге. Белая глина позволила кое-как замаскировать царапины, рассекающие щеку. В конце концов Пенна осмотрела свое отражение в лужице и нашла, что выглядит удовлетворительно.

Девушка пошла по берегу реки. Она неустанно подбадривала себя. Все получится, твердила себе Пенна. Иначе для чего же она осталась в живых? Разве не для того, чтобы сохранить артефакт? Она просто обязана спастись и в конце концов вручить серебряную пластину Мор-Таурону. Но сейчас об этом думать рано. Сейчас она просто должна идти и надеяться на лучшее. Ей непременно встретятся люди. Люди всегда жмутся к воде, селятся вблизи рек и озер.

Мелкий ручеек постепенно превращался в настоящий водный поток, способный напитать не одно людское поселение. Пенна шагала по берегу, торопясь найти укрытие до того, как солнце сядет. Она не сомневалась в том, что принц-упырь не откажется от своих притязаний на нее. Им еще предстоит встретиться в смертельной схватке. Но произойдет это, к счастью, не сегодня и не завтра. Возможно, Пенна еще успеет набраться сил и сможет дать достойный отпор.