У края Долины, как упоминает Джон Беньян, есть пещера, где в его дни обитали два свирепых исполина, Папа и Язычник, усеивавшие землю близ своего логова костями загубленных паломников. Этих гнусных старых троглодитов там больше нет, но их покинутую пещеру облюбовал другой великан. Он взял за обычай хватать честных путников и откармливать их для своего стола сытной пищей: дымом, туманом, лунным светом, сырым картофелем и опилками. По рождению он германец и зовется Великан-Трансцендентал; но что до его формы, вида, телесного состава и вообще природных свойств, то главная особенность этого злодеюги в том, что ни он сам и никто другой не смог и не сможет его описать. Проносясь мимо входа в пещеру, мы его мельком видели: померещилась вроде бы огромная и нескладная фигура, но больше похоже было на грязный сгусток мглы. Он что-то заорал нам вслед на таком тарабарском языке, что мы ничего не уразумели — не поняли даже, обругал он нас или подбодрил.
Уже под вечер поезд с грохотом влетел в старинный Град Тщеты, где по-прежнему бойко торгует Ярмарка Тщеславия, выставляя образцы всего пышного, яркого и обворожительного, что только есть на белом свете. Я намеревался там несколько задержаться и был душевно рад, узнав, что изжиты былые разногласия между горожанами и паломниками; разногласия, которые некогда понудили горожан к таким недостойным и прискорбным выходкам, как преследование Христианина и огненная казнь Верного. Напротив, поскольку новая железная дорога чревата оживлением торговли и постоянным притоком проезжих, хозяин Ярмарки Тщеславия — первейший покровитель этого благого начинания, а городские толстосумы — главные его акционеры. Немало проезжих останавливаются, чтобы приятно провести время или поживиться чем-нибудь на Ярмарке Тщеславия, и вовсе не спешат отсюда в Град Небесный. А многие, оценив прелести здешней жизни, утверждают, что это и есть доподлинный рай, никакого другого заведомо нет и те, кто ищет его где-то еще, просто-напросто выдумщики; да если бы даже Град Небесный и воссиял во всем своем блеске не далее чем за милю от городских ворот, то они не такие дураки, чтобы идти отсюда туда. Не вполне присоединяясь к этим, пожалуй что и преувеличенным восхваленьям, могу сказать по правде, что мое пребывание в городе оказалось довольно приятным, а общение с тамошними обитателями — весьма любопытным и поучительным.
Будучи от природы серьезен, я заботился о существенных выгодах, которые сулило пребывание там, не гонясь за быстротечными утехами, каковые более всего манят слишком многих проезжих. Читатель-христианин, если он не имел никаких сведений об этом городе со времен Беньяна, изумится, услышав, что почти на каждой улице высится свой храм и нигде так не чтят священнослужителей, как на Ярмарке Тщеславия. И чтят вполне по заслугам: ведь разумные и благонравные наставления, изливающиеся из их уст, имеют столь же глубинный духовный источник и устремляют к столь же возвышенным религиозным целям, как и мудрейшие философы древности. В подтверждение такой высокой оценки достаточно упомянуть имена его преподобия мистера Глубоководная Мель, его преподобия мистера Запнись-об-Истину, старейшины церковной жизни его преподобия мистера На-Сегодня-Хватит, который вскоре, вероятно, уступит кафедру почтенному собрату, его преподобию мистеру До-Завтра~Будет; не забыть бы также его преподобия мистера Белибердуна, его преподобия мистера Застревая и, наконец, первейшего из них его преподобия мистера Духовея. Их благоугодным речам вторят бесчисленные лекторы, изыскавшие столь глубокомысленный подход ко всем предметам земных и небесных наук, что любой слушатель сможет овладеть всеобъемлющими познаниями, не затрудняя себя изучением грамоты. Словесность одухотворяется, становясь произведением человеческого голоса, и знание, освободившись от всякой тяжести — кроме, разумеется, своей золотой подоплеки, — превращается во вдохновенное сотрясение воздуха, которое достигает всегда настороженного общественного слуха. Эти искусные методы создают своего рода механизм, и с его помощью ум и ученость даются всякому без малейшего затруднения. Имеется и другой вид механизма — для массового изготовления нравственного облика. Тут целиком окупают себя усилия всевозможных добродетельствующих общин, с которыми человеку достаточно лишь связаться, внеся, так сказать, свою лепту в общий котел добродетели, а уж глава и члены общины присмотрят за тем, чтобы запасы благодати расходовались как надо. И эти, и прочие изумительные усовершенствования этики, религии и литературы растолковал мне понятливый мистер Слизни, а я не уставал восхищаться Ярмаркой Тщеславия.
В наш век брошюр неуместен был бы целый том, который необходим, дабы поведать обо всем, что я наблюдал в этом столичном средоточии людских деяний и развлечений. Общество было представлено как нельзя более широко — властители, мудрецы, остроумцы и знаменитости во всех областях жизни: князья, президенты, поэты, генералы, художники, артисты и филантропы. Все они имели свой интерес на Ярмарке и, не скупясь, давали любую цену за товары, которые им приглянулись. Да и без намерения что-либо купить или продать стоило потолкаться в торговых рядах и поглядеть на многообразное круговращенье бытия.
Некоторые покупатели, как мне показалось, заключали весьма неумные сделки. Так, один молодой человек, получив великолепное наследство, пустил его значительную часть на приобретение болезней, а затем израсходовал все остальное на тяжкий жребий раскаянья и изорванное рубище. Весьма пригожая девица выменяла кристально чистое сердце, свое единственное сокровище, на подобную же драгоценность, столь, однако, потасканную и поврежденную, что она гроша ломаного не стоила. В одной лавке во множестве продавались лавровые и миртовые венки, за которыми теснились в очереди воины, сочинители, общественные деятели и все, кому не лень; одни расплачивались за эти убогие украшения своей жизнью, другие — многолетним каторжным трудом, а многие отдавали все свое достояние и в конце концов уходили ни с чем. Были еще такие акции или облигации под названием Совесть, которые, по-видимому, котировались очень высоко и шли в уплату почти за все. Да вряд ли что особенно ценное и можно было приобрести, не покрыв немалую часть его стоимости этими акциями — редкое предприятие могло принести особую выгоду, если не знать, когда и как выбросить на рынок свою квоту Совести. И однако же поскольку лишь эти акции сохраняли постоянную цену, то всякий, расставшийся с ними, в конечном счете проигрывал. Некоторые сделки были крайне сомнительны. Иногда член Конгресса набивал карман, продавая своих избирателей, и меня уверяли, что государственные чиновники частенько продают родину по очень скромной цене. Люди тысячами отдавали свое счастье за просто так. Большой спрос был на золоченые цепи — их покупали, жертвуя почти всем. По правде сказать, те, кому не терпелось, согласно старинному присловью, спустить что-нибудь ценное ни за понюшку табаку, везде на Ярмарке находили покупателей; и повсюду стояли лохани горячей-прегорячей похлебки — для желающих спустить за нее право первородства. Но кое-чего неподдельного на Ярмарке Тщеславия было никак не сыскать. Кто хотел возвратить себе юность, тому предлагалась искусственная челюсть и парик золотисто-каштанового цвета; кому нужен был душевный покой, тому советовали принять опиум или выпить бутылку бренди.
Земельные участки и золотые дворцы в Граде Небесном часто крайне убыточно обменивались на двух-трехгодичную аренду маленьких, невзрачных и неудобных помещеньиц на Ярмарке Тщеславия. Сам князь Вельзевул весьма интересовался такого рода коммерцией, а иной раз даже изволил принимать личное участие в довольно пустячных сделках. Я однажды имел удовольствие видеть, как он выторговывал душу у одного скупердяя; после любопытнейшего обмена репликами Его Высочество заполучил ее за шесть пенсов. Князь с улыбкой заметил, что он остался внакладе.
День за днем разгуливал я по улицам Града Тщеты, дальше-больше сближаясь с его обитателями в поведении и обычаях. Я стал чувствовать себя как дома, и мысль о дальнейшем путешествии в Град Небесный почти улетучилась у меня из головы. Она, однако, возникла снова при виде двух тех самых незадачливых паломников, которых мы так весело осмеяли в начале нашего пути, когда Аполлион обдавал их дымом и паром. Они объявились на самой толкучке: торговцы предлагали им пурпур, тонкое полотно и драгоценности; шутники и насмешники потешались над ними; парочка полногрудых девиц искоса обмеривала их взглядом; благодушный мистер Слизни был тут как тут и вполголоса учил их уму-разуму, указывая на свежевоздвигнутый храм, — и все это выглядело дико и чудовищно, ибо два достопочтенных простака наотрез отказывались от всякого участия в делах или развлечениях.
