– Отбыла, – констатировал Гарри, обнимая меня за талию. – Ну что, пойдём пить кофе?
– А книги?..
– Да подожди ты со своими книгами! Я сто лет тебя не видел!
Но мне всё ещё было слегка не по себе с этим новым, повзрослевшим Гарри – может быть, поэтому я и не могла никак соскочить с нудной темы. А много ли он их оставил?.. Много, ой много – в былые времена, да если б сдать в макулатуру, хватило бы на шикарный трёхтомник Дюма… – Ты все сразу-то не забирай, – говорил Гарри, выходя в прихожую, – лучше забегай почаще, мы всегда тебе рады… Секундочку! – перебил он себя и скрылся в ванной. Миг спустя оттуда послышался чудовищный скрежет и вой, а затем – разухабистый мат, которого не смог заглушить даже шум льющейся воды: видимо, Гарри машинально отвернул горячий вентиль. Я послушала-послушала – и пошла в кухню изучать кофейные принадлежности.
Почти игрушечная позолоченная джезва оказалась, к моему удивлению и умилению, вполне настоящей, и Гарри, пообещав, что сейчас угостит меня кое-чем таким, чего я никогда не пробовала и вряд ли попробую где-нибудь ещё, принялся колдовать над ней так скрупулезно и старательно, точно приворотное зелье готовил. Стоя у плиты, он тем не менее не забывал о светских приличиях и поминутно бросал через плечо короткие, отрывистые фразы:
– Давай рассказывай – как живёшь, чем дышишь? Ильич говорил, в Тимирязевку готовишься?..
– В какую ещё Тимирязевку?!
– Ну, на ботаника. Или на биолога… Целыми днями в микроскоп смотришь и всё такое?..
Так вот он о чём… Я даже улыбнулась: дядя Ося, как всегда, в своём репертуаре. Два года назад папа подарил мне на день рождения купленный где-то с рук световой микроскоп, и я потихоньку тырила из кабинета биологии препараты разной мелкой живности; один я, кажется, стащила прямо с контрольной – то была гидра, разглядев которую в окуляр, моя соседка по парте разрыдалась от облегчения: так вот, оказывается, что означает подпись под иллюстрацией – «масштаб 100:1»! А её-то мучили кошмары, в которых животное представало точно таким, как на картинке, только увеличенным стократно: огромное, полупрозрачное, зловеще поводящее ветвями-щупальцами дерево-анчар с отвратительной присоской вместо корней!!! С тех пор она полюбила биологию; ну, а я так и осталась к ней равнодушна, что бы там ни выдумывал Оскар Ильич.
А вот что меня действительно привлекало – препараты неорганические. Микроскоп, объясняла я брату, позволил мне проникнуть в царство предметов гораздо глубже, осмысленнее: с первого взгляда я влюбилась в ковровые ворсинки, нити, клочья ваты – спутанные, перекрученные, устрашающие на вид волокна; ещё больше завораживают случайно попавшие под стёклышко пылинки, что в десятикратном увеличении превращаются в сад камней; но лучше всего положить под объектив дочиста протёртое пустое стекло – и вглядываться, вглядываться, не отрываясь, в мертвенную, загадочную, изжелта-бледную лунообразную поверхность…
Гарри слушал меня, странно похмыкивал, и в какой-то миг мне показалось, что моя болтовня его раздражает; но когда он обернулся, я увидела, что лицо его уже не похоже на маску – до того оно живое и весёлое:
– Как здорово, – проговорил он, – что хоть что-то в нашей жизни остаётся неизменным…
Я думала, тут-то он и упустит своё варево, которое, как это всегда бывает, заблагоухало и поползло кверху в ту самую секунду, когда повар утратил бдительность; но плохо же я знала старого фокусника, за три года вовсе не растерявшего навыков обращения с неживой стихией. За миг до того, как ароматная магма вспучилась над сосудом пористой шапкой, Гарри отточенным движением сдернул джезву с огня – и шагнул к столу, бормоча: – Скорей-скорей-скорей, пока пеночка не опала!..
Я торопливо подставила чашки – и брат со снайперской точностью распределил по ним коричневую жижу, поясняя мимоходом, что в пенке-то как раз и скрыт самый смак.
– А ты умеешь гадать на кофейной гуще?.. – спросила я. Гарри приподнял брови; но вопрос мой не был праздным – общаясь с дядей Осей, я тоже каких только чудес не услышала. Например, что Гарри сам зарабатывает себе на карманные расходы, и не чем-нибудь, а магией; вдаваться в подробности дядя отказался наотрез – он, по большому счёту, и остерегался лишний раз вникать в дела пасынка, если только они сами не вторгались в его мирное существование, как те пресловутые девки в неглиже. «Ходят к нему какие-то убогонькие, – неохотно отвечал он на мои жадные расспросы, – он их заводит к себе в комнату, а что там с ними делает – кто ж его знает; выходят бодрые, довольные, благодарят Зарочку за то, что вырастила такого сына, суют баксы…» Игорёк, правда, как-то говорил ему, что «чистит ауры» и «снимает порчу», но что конкретно имеется в виду, Оскар Ильич не знал, – а я, исходя из кое-каких детских воспоминаний, сильно подозревала, что не знает этого и сам Гарри. Стоит ли говорить, как мне не терпелось заглянуть в первоисточник?..
Гарри засмеялся.
– Ну-ка, ну-ка, – проговорил он, хмурясь и внимательно изучая вымазанное гущей нутро джезвы, – что у нас тут?.. О-о-о, король-олень!.. Любовь у нас с тобой будет, Юлька, большая любовь! – и с неожиданной досадой отправил сосуд-сплетник в раковину. А я и не поняла бы, что его так расстроило, если бы он вдруг не заговорил совсем другим тоном. Эх, Юлька, сколько же кретинов на свете! И как это всё получилось?.. Само, почти без его участия: сперва были игры со сковородками, трепотня о венцах безбрачия, полушутливое «наложение рук», под которые охотно подставляли свои глупые головы не только отчим, но и мама; потом невесть откуда начали возникать подруги и коллеги Захиры Бадриевны, то и дело забегавшие на огонёк и, даром что медики, дивившиеся чудесному облегчению головных и прочих болей. За ними потянулись их пациенты, знакомые пациентов, знакомые знакомых… словом, он и сам не заметил, во что ввязался, – а когда понял, было уже поздно что-то объяснять, да и деньги потекли ручейком…
– Ты хоть чувствуешь, что пьёшь? Элитный сорт, такая дороговизна!
Однажды его угораздило: не выдержал, понимаешь ли, бремени ответственности, решил облегчить душу, открыв своё истинное лицо хотя бы родной матери. Короче, в один прекрасный день он зашёл к ней в спальню и честно рассказал всё: что много лет дурил их с Оскаром Ильичом, что нет у него никакого «дара» и тэдэ и тэпэ… При этом он, кретин такой, рассчитывал если не на сочувствие, то хотя бы на понимание. Но Захира Бадриевна попросту отказалась верить, заявив, что он, дескать, «перетрудился» и что неплохо бы ему выпить валерьяночки и как следует выспаться.
Тогда Гарри, которого, что называется, переклинило, решил перейти от щадящей терапии к жёсткой хирургии: в очередной раз произведя перед мамой знаменитую «левитацию сковороды», он продемонстрировал ей то, о чем до сей поры знала только я – мускулы на ладони и магнит… Увы! Реакция тети Зары была неожиданной и удручающей! Недоверчиво повертев в руках увесистый кругляш, она смущённо сказала: «Ну, конечно, может быть, ты действительно начинал с простых фокусов, но со временем-то у тебя всё равно развился настоящий дар!»
– Ну и о чём с ними говорить после этого? – сокрушался Гарри. – Одна ты, Юлька, у меня и осталась…
Кстати, заметила ли я, что с его лицом что-то не так? Оно как будто слегка изменилось, правда?!
Еще бы не заметить; а в чём дело-то?..
Да просто он, Гарри, вот уже около года тренирует лицевые мышцы, как когда-то в детстве – пальцы и ладонь: его идеал – пластичная маска, способная мгновенно принимать любые формы. Зачем?.. Да чтобы производить ещё большее впечатление на идиотов. Запомни, Юлька, основной закон жизни: сначала ты работаешь на иллюзию, а потом она на тебя – и в любом деле самое главное это логотип и реклама. Поняла?..
– Во всяком случае, пытаюсь, – пролепетала я, потрясённая его исповедью.
7
Всё-таки жесток человек: не прошло и недели, как Гудилины вернули нам дядю Осю, а наше семейство уже помыкало им вовсю – и даже папа с его болезненной деликатностью очень скоро и незаметно для себя привык пользоваться услугами забитой и безотказной Золушки в штанах, на чьи узкие плечи легла вся чёрная работа по дому. Она чистила ковры, размораживала холодильник, мыла посуду, по нескольку раз на неделе драила полы, раковину и унитаз, – а если кому-то из нас вдруг приходила охота распить бутылочку пивка или погрызть фисташек, не возникало вопроса, кто именно влезет в раздолбанные кроссовки и побежит до ближайшего ларька. Грешно так говорить, но в какой-то мере это было справедливо: в конце концов, мы её к себе не звали…
