Только то, что я узнала на чаепитии у миссис Ишиды, ничего нового. Крестной удалось передать мне письмо из приюта для умалишенных преступников. Только вот как она узнала, что мы в опасности? Разве что, может быть, Бренна что-то предсказала?

Я продолжаю чтение. Миссис Беластра пишет о приговорах, которые были вынесены в Чатэме, и упоминает о слухах, что доходили из соседних городов, где, конечно, тоже шли суды. Подавляющее большинство девушек приговаривалось к каторжным работам на побережье, некоторых, как Бренну, определяли в Харвуд. Еще некоторых отпустили, ограничившись предупреждением. Миссис Беластра отмечает, что все они потом либо переехали куда-то, либо пропали без вести.

Что же случилось с этими женщинами? Конечно, после суда им было непросто жить в Чатэме, ведь они знали, что глаза — и шпионы — Братьев бдительно следят за ними повсюду. Быть может, они перебрались в большие города, где легче затеряться в толпе, остаться незамеченными? Или их постигла другая, куда более зловещая участь?

Мама писала в своем дневнике, что понять, по каким признакам выносится приговор, невозможно; чем больше я вчитывалась в строчки судебных решений, тем больше с ней соглашалась. Женщин, которые всего лишь крали хлеб или заводили любовника, могли приговорить к многим годам изнурительной каторги, а других, обвиненных в колдовстве, просто отпускали на все четыре стороны. Как такое могло случиться при том, как одержим Брат Ишида борьбой с магией? Или Братья все-таки понимают, как редко встречается настоящее колдовство? Это еще хуже. Это значит, что они хватают женщин не из-за их проступков; они делают это, просто чтобы держать нас в страхе.

Я возвращаюсь к реестру. Самым младшим обвиняемым по двенадцать лет — девчонки, такие как моя Тэсс. Самой старшей, домохозяйке миссис Клей, — сорок. Это одно из самых громких дел последнего десятилетия. Миссис Клей призналась, что делила ложе не только с мужем. Городские кумушки никогда не называли имени ее любовника, но оно было тут, выведенное аккуратным каллиграфическим почерком миссис Беластра: «Миссис Клей заявила, что, если ее признают виновной, виновным должен считаться также Брат Ишида, с которым она и совершила грех прелюбодеяния».

Брат Ишида? Я думаю о его холодных глазах и тонких губах, и моя кожа покрывается мурашками. А наказана, как всегда, только женщина.

Я справляюсь с отвращением. Мне нужно выяснить еще одну вещь. Я возвращаюсь к записям за октябрь и пробегаю глазами столбик имен. «Бренна Эллиот, шестнадцати лет. Преступление: колдовство. Обвинитель: ее отец. Приговор: Харвудская богадельня. Выпущена летом 1896 года по настоянию ее деда. Очевидные попытки самоубийства».

Всего десять месяцев в богадельне, и Бренна уже готова умереть. А моя крестная провела там почти десять лет.

Я прохожу в переднюю часть магазина. Финн читает книжку, положив подбородок на руки. Его глаза быстро бегут вдоль строк.

— Благодарю вас, мистер Беластра, вы мне очень помогли.

— Ты нашла то, что искала? — Его карие глаза ищут мои.

Найти-то я нашла, только вот это ни на шаг не приблизило меня к пророчеству.

— Да. Оказывается, она себя опозорила. Ее отправили в Харвуд.

— Мне жаль это слышать. — Финн поднимается из-за прилавка. — Я могу чем-то еще тебе помочь?

— Нет. И я буду тебе очень благодарна, если ты вообще забудешь, что я тут была.

Я набрасываю капюшон и направляюсь к двери. В панорамное окно мне виден Чатэм; даже озаренный полуденным солнцем, он выглядит каким-то сонным и погруженным в полузабытье.

— Погоди. Мисс Кэхилл, вас же ни в чем не обвиняют? И ваших сестер тоже?

Я разворачиваюсь. Плечи Финна под пиджаком напряжены, а челюсти сжаты.

— Нет! Конечно, нет. С чего ты взял?

Он хмурится.

— Ну ты же хотела посмотреть реестр.

— Я ведь сказала, мне было любопытно, что случилось с крестной. И потом, если бы нас в чем-то обвиняли, я бы вряд ли сидела здесь и почитывала книжечки. Какой с этого толк?

— А что бы ты делала, если бы тебя обвинили? — В глазах Финна напряженное внимание. Странно.

Я глубоко вздыхаю. Никто никогда раньше не задавал мне этого вопроса, но он давно уже не дает мне покоя. Если какой-то недоброжелатель застигнет нас за колдовством, я изменю ему память. Не могу сказать, что меня не будут потом терзать угрызения совести, но я это сделаю.

Только я не могу рассказать об этом Финну Беластре.

— Не знаю, — говорю я.

Потому что это тоже правда. Если мы не узнаем о доносе, пока не станет слишком поздно, если Братья со стражниками явятся к нам в дом и предъявят обвинения так же, как это было с Габриэль… Я не знаю, что стану делать в таком случае. Я не думаю, что моей колдовской силы хватит, чтобы стереть память полудюжине людей.

Я долгие часы ломала голову над этим вопросом, но так и не нашла решения. Может быть, его и нет вовсе.

Вот в чем все дело. Мы всецело зависим от милости Братьев.

— Я сбегу, — говорит Финн, водя ладонью по гладкому дубовому прилавку.

Мое сердце замирает. Не знаю уж, что я ожидала от него услышать, но явно не это.

— Ты мужчина. Они никогда тебя ни в чем не обвинят.

Финн мрачно смотрит на меня. Я не могла вообразить, что нескладный книготорговец, умненький мамин сын, может выглядеть так зловеще. Похоже, он — личность, с которой следует считаться.

— Я имею в виду, если обвинят Клару. Или матушку. Я возьму их и сбегу. Мы постараемся затеряться в большом городе.

Мой капюшон снова сваливается на плечи. Я не обращаю на это внимания и замираю на месте. Я ни разу не слышала подобных слов от мужчины. Это предательство. И это — завораживает.

— А как ты собираешься сбежать от стражников?

Финн понижает голос:

— Убью их, если понадобится.

Можно подумать, это так просто! Раз — и убийство готово!

— Как? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал скептически. Мне трудно вообразить Финна Беластру, голыми руками убивающего здоровенных стражников.

Он наклоняется и достает из сапога пистолет. Я подхожу поближе. Я должна бы прийти в ужас — добронравные девушки в таких случаях всегда ужасаются, — но я очарована. У Джона есть охотничье ружье, он бьет им кроликов и свиней к обеду; но оно не предназначено, чтобы убивать людей. Даже стражники Братьев не носят оружия — во всяком случае, открыто. Убийство — это грех.

Как, впрочем, и колдовство.

Финн взвешивает пистолет в руке. Похоже, ему не впервой.

— Я отличный стрелок. Отец занимался со мной каждое воскресенье после церкви.

Наши глаза встречаются, и у меня возникает внезапное, беспримерное стремление признаться ему. В том, что я тоже готова, если придется, убить за моих сестер. Ради них я пойду на все.

Как и он. Это четко и ясно написано на его лице.

— А с чего им к вам приходить? — спрашиваю я.

Неужели Марианна тоже ведьма? И Мама именно поэтому доверяла ей?

— Матушка слишком независимая, чтобы им нравиться. Братья подозревают, что она пренебрегает их правилами и торгует запрещенными книгами. И они правы, — говорит он, и на его губах появляется ехидная улыбка. — Ну и от меня они не в восторге. Они предложили мне членство в Совете и место школьного учителя, если я соглашусь закрыть нашу лавку. Я думаю, что своим отказом задел их гордость.

Как глупо. Не удивлюсь, если Братья уничтожат его бизнес. Если бы он согласился, его семья была бы в безопасности.

— Почему ты отказался? — шепчу я.

Он склоняется над прилавком так, что наши лица почти соприкасаются, и тоже понижает голос. От него пахнет чаем и чернилами.

— Этот магазин служил источником доходов моего отца. Он был его мечтой. Я не отдам его Братьям.