Тихо свистнув, я подозвал Жемчужногривого. Конь появился из-за деревьев. Приветственно всхрапнул. Склонил набок голову и лукаво посмотрел на меня.
— Не боишься идти со мной в Запретные Ущелья? — спросил я благородного скакуна.
Тот фыркнул, возмущенно стукнул оземь правым копытом.
— Нет, пойми меня правильно: мы ведь можем объехать гиблые места. Это в четыре раза дальше и в три раза дольше, зато полностью безопасно. Да и копыта по камням бить не придется…
Жемчужногривый едва заметно пошевелил чуткими ушами. По мягкой земле с сочной травкой скакать не в пример приятнее, чем по скользким, холодным и опасным камням горных ущелий. Но как и любой конь, Жечужногривый был любопытен. А также чувствителен и предан. Он понимал, что я хочу попасть в Долину Радуги быстрее и могу даже отпустить его обратно, пройти меж опасных каменных осыпей самому. Кто бросает друга в таком положении? Во всяком случае, не лошади и не собаки…
Конь поднялся на дыбы и пронзительно заржал.
— Стало быть, выступаем? — уточнил я. — Что ж, не жалуйся, если мы встретим по пути кого-то, кто тебе совсем не понравится…
Жемчужногривый еще раз топнул копытом и приблизился ко мне почти вплотную, ткнулся мягкими губами в плечо. Тогда я подошел к разлапистому старому клену, росшему над ручьем, взял прислоненное к дереву копье из белого ясеня с широким серебряным жалом, закинул за спину перевязь с мечом. Оттолкнулся от земли и прыгнул на спину коня, который, повинуясь моим желаниям, тут же пустился в путь — к отрогам гор, не видных сейчас за темной зеленью леса. Но и я, и Жемчужногривый отлично чувствовали присутствие каменных громад, вершины которых всегда украшены сияющими ледяными шапками.
Как-то мне доводилось подниматься на горный ледник. Без коня, естественно. Он в это время был еще несмышленым жеребенком и носился по степям вместе с табуном матери. В горах, в холодных высях, звезды льдисто светили с черного неба и отражались в заснеженных полянах, как в озерах. Величественное зрелище, хоть и слишком торжественное для тех, кто любит тепло и покой.
Копье надежно лежало в руке. Никакому злому созданию не удастся причинить вред моему коню, пока я рядом. Правда, держать оружие на весу не слишком удобно. Гномы, как я слышал, придумали такую любопытную штуку, как седло — прокладку между спиной животного и самим гномом. И ездят на ослах с помощью этих седел, вставив ноги в специальные постромки. Издевательство над животным, конечно. Но проехав весь день с копьем в руке, начинаешь понимать, почему бородатые недомерки пытаются облегчить себе жизнь с помощью столь любимых ими механических приспособлений.
И все же и седло, и прочая упряжь — зло. С седлом ты не чувствуешь животное. Ставишь себя в преимущественное по сравнению с ним положение — ведь седло делается для удобства седока, а не для облегчения жизни осла или коня. Ну и, к тому же, случись что с всадником — так и бегать коню с привязанной сбруей? Нет, союз разумного существа и коня должен быть добровольным, дружба — крепкой. Только тогда он будет свободен от зла.
Лес вокруг шумел и искрился. Пели проснувшиеся после короткого сна птицы, стрекотали кузнечики, гудели пчелы и шмели.
Кряжистые дубы, гладкоствольные каштаны, ароматные орехи росли уже не так густо и были не такими огромными, как на расстоянии прямого перехода от нависающих над ними гор. Здесь и воздух холоднее, и ветра сильнее. Но все равно лес оставался лесом… Что может быть прекраснее его? Менестрели добавляют к слову «лес» много звонких эпитетов: золотой, серебряный, звонкий, вечный, бескрайний, великий… Да, лес такой. И для того, кто любит его, одним словом сказано все. А тот, кто не видел настоящего леса, кто не понимает его, не поймет со слов даже самого искусного песнопевца.
Звезды сделали четверть оборота по небу, когда мы с Жемчужногривым добрались до каменистых полян, поросших по краям редкими деревцами. Лес закончился. Мы вступали в горное царство. Конь настороженно нюхал воздух, вслушивался в шорохи, раздающихся с каменных осыпей высоких голых холмов. Горы отчетливо виднелись впереди — черные громады с сияющими шапками ледников. Где-то там, среди нагромождения скал, вился потаенный проход в Долину Радуги.
Одинокое большое дерево, мимо которого проходила тропа, было наполовину сухим. Мне сразу не понравился запах его листьев. Листья пахли страхом. Тоской. Отчаяньем.
Жемчужногривый почуял что-то, но не смотрел на дерево, а косился в сторону черных осыпей. Я поднял копье и вогнал его в черноту, скрывающуюся под кроной дерева. Шорох, едва слышный писк, и пронзенный паук размером с лошадиную голову упал на дорогу. Мой благородный скакун поднялся на дыбы, не решаясь раздавить гадину копытами. И правильно — яда в жвалах монстра было достаточно, он мог ранить коня. Я ударил мерзкую тварь еще раз. Широкое жало копья рассекло паука пополам.
Одним исчадьем тьмы в этих горах стало меньше. Но порождения зла множатся в темных ущельях, душных чащобах. Все чаще выползают они под звезды, добираются порой даже до Леса. И тогда слухи о них расходятся, как круги по воде, повергая в уныние тех, кто не может защититься…
Оставив опустевшее гнездо ужаса позади, мы углубились в скальную теснину. Гулкое эхо шагов коня разносилось окрест.
Пауки, волки, огромные змеи — не самое страшное, что можно встретить в горах. Разумные твари, по собственной воле принявшие зло, — вот жуткое порождение темных сил. Безымянный ужас, идущий от могущественных существ, что когда-то были велики и умны, но превратились в алчных хищников, остановит и самого безрассудного храбреца. Потому что Ночной Охотник, Черное Озеро или Надломленное Дерево, как говорят, могут не только уничтожить бренную оболочку, но и нанести непоправимый вред душе.
Я не верю в это. Никакие монстры не властны над чистой душой, не обремененной путами плоти. Но гномы, гоблины и прочие темные народцы панически боятся чудовищ из страшных историй, придуманных, возможно, заклятыми врагами Света.
Скалы нависали над тропой все круче. Вот мы достигли такого места, где с тропинки я мог достать кончиком копья и до скалы, нависающей справа, и до камней, громоздящихся слева. А вверх отвесные стены уходили на расстояние полета стрелы, пущенной умелой рукой.
Если бы враги могли забраться на каменные кручи, ни одному путнику здесь прохода не было бы. Но горы равно чужды и светлым, и темным силам. Они живут по своим законам.
Из ущелья я выехал в обширную по здешним меркам долину, освещенную ярким светом звезд. В чистом, незамутненном лесными испарениями небе величественной аркой от горизонта до горизонта протянулся сияющий Млечный Путь. Сверкали, подобно драгоценным камням, семь звезд Серпа и пять звезд Короны. Летел в неизведанные светлые дали Королевский Лебедь, указывал на юг Великий Треугольник.
Наверное, я слишком много думал о звездах и красоте горных высей, уделяя мало внимания земле. Жемчужногривый заметил опасность раньше меня. Он тихо всхрапнул и по-особенному шевельнул ушами. Впереди было неладно.
Первый грумх был на половине расстояния полета стрелы от меня. За ним плотной толпой сгрудились остальные. Две дюжины. А следом — еще две. И, возможно, дюжины три еще дальше.
Копье против грумхов бесполезно. Особенно против такой кучи. Я положил его на согнутые ноги, поперек спины коня, и вынул из-за спины меч. Темное серебро тускло блеснуло в свете звезд. Грумхи защелкали, завыли. По крайней мере, один из их стаи знал, что означает этот блеск. Помнил? Слышал? Предчувствовал? В том, что грумхи частично разумны, не сомневается, наверное, никто. Но разумность их исключительно плотоядная. Удивительную слаженность и изворотливость они проявляют, охотясь за путниками. В остальном — примитивные и ограниченные твари. Впрочем, мало кому удавалось наблюдать грумха в «естественном» состоянии, когда он не охотится за тобой. Чутье у них прямо-таки волшебное.
Главное — не теряться. И ничего не бояться. Самые невежественные из гоблинов утверждают, что грумхи тоже питаются душами. Это, по-моему, полная чушь. Если уж так рассуждать, любой, кто тебя может съесть, в состоянии пожрать твою душу. Но в грумхах, несомненно, есть что-то… Не простые это твари, ох, не простые. С виду — куст кустом. Но подойди к нему ближе — и тебе не сдобровать.
