— Дробление происходит по спиральному типу.
— Отлично. Как мы поведем регулировку?
...В следующие пять минут Нефедов был уличен в незнании элементарных истин и вдобавок в неумении себя вести. Потом Кречинская шмыгала носом, губы и голос у нее дрожали (чем так переживать, почему бы тебе не послушать лекцию или хотя бы не взглянуть на чужой конспект, ходячее ты несчастье?). Спящая Красавица оттопырила пальчик с кольцом. Максимов принес извинения, что не смог подготовиться должным образом, и потупил карие очи, услышав ритуальное сообщение: «Я не должен бы допускать вас до занятия, ведь это уже не в первый раз, будете отвечать на зачете». Ващенко отбарабанил цитату из лекции и поинтересовался, что произойдет, если повысить концентрацию глюкозы до физиологического максимума.
Наконец общими усилиями проговорили вслух все теоретические сведения, необходимые для выполнения задачи, и лаборантка Катя раздала пробирки с яйцеклетками. Теперь Владимир Данилович мог заняться делами. Студенты должны были, пользуясь справочной литературой и лекционным материалом, настроить стандартную программу для беспозвоночных под дождевого червя и запустить онтогенез — индивидуальное развитие организма. Стало быть, то, каким получится организм, полностью зависело от подготовленности и уровня интеллекта его создателя.
Теоретически преподаватель должен был наблюдать за ходом работы, но в данном печальном случае наблюдение свелось бы к непрерывным подсказкам, которые все равно бы не изменили результата. Поэтому он ободряюще улыбнулся, сказал: «Вперед!» и прошел в лаборантскую, чтобы с тамошнего компьютера заглянуть в Интернет. Ничьих интересов это не ущемляло: студентам и лаборанткам было сейчас не до новостей, разобраться бы с прописными истинами.
Владимир Данилович набрал знакомый адрес и погрузился в скандальную статью Шуа, который уже месяц болтал где только мог о якобы возможной регулируемой проработке условных рефлексов. Пожалуй, пришло время поймать его за язык и выставить на посмешище...
Время пролетело незаметно. Первым появился, натурально, Ващенко: в одной руке лоток с этикеткой: «Червь дождевой Lumbricus terrestris, 12.02.41, оператор Г.Ващенко», в другой распечатка программы и протокола эксперимента. Червяк был толстый, ярко-розовый и радостно вихлялся. Ващенко поглядел через плечо профессора, как тот ставит плюс против его фамилии, поклонился и исчез. Остальные не спешили. Разговор в чате вышел нудным: Шуа, как многие безумцы, отличался упрямством и редким терпением, цеплялся к каждому слову, а когда его припирали к стенке, переходил с английского на бельгийский французский и отпускал малопонятные шутки; дискуссия ветвилась на темы и поворачивала к началу, как вдруг оказалось, что на часиках в углу тач-скрина натикало 18:16, и профессор Викторов вежливо распрощался. У студентов вышли последние сроки, следовало их поторопить.
— Как успехи?
Успехи были странные. Лаборантки стояли возле Кречинской, которая боязливо тыкала в дохлого червя препаровальной иглой и рыдающим голосом объясняла, что у нее получились такие крупные ганглии, потому что она совершенно нечаянно перепутала на пятой стадии цАМФ и цГМФ. Максимов вывел на тач-скрине буквенную клавиатуру и вдохновенно барабанил по ней всеми пальцами, не обращая внимания на красное слово «end» в окне программы; значения в строке параметров ясно показывали, что юный графоман лишил свое изделие гонад и выделительных протоков. А все остальные покинули свои камеры и сгрудились у стола Нефедова, галдя и гогоча. Что еще за балаган?
— В чем дело, что за балаган? — спросил Викторов. Никто не ответил, но все замолчали. Девица с цветочком глупо улыбалась. Ассирийка Фролова, наоборот, улыбнулась хитро и почему-то попятилась, обходя стол.
— Ну?
Все посмотрели на Нефедова. (Я так и знал.)
— Владимир Данилович, я тут немного, э-э... отклонился от темы. Посмотрите, пожалуйста.
Только не удивиться, сказал себе Владимир Данилович, не выразить вообще никаких интересных для них чувств. И заглянул в лоток для готовых изделий.
Он был уверен, что контролирует мимику, но сердце будто оборвалось и противно перевернулось в груди.
Когда ему было лет семь и они с мамой гостили у провинциальной незамужней тетушки, в серванте у той среди прочих уродливых безделушек была пластмассовая статуэтка, шарж на знаменитого киноактера середины века, точнее, на его персонаж — вечно поддатого хулигана-клоуна. Глупая вещица, вызывающая странную жалость к оригиналу, — хотя, как-никак, свидетельство всенародной любви...
Вот такая-то статуэтка в ладонь ростом и стояла сейчас в лотке. Не просто стояла — покачивалась с пятки на носок! Человечек был бос и одет во что-то вроде клетчатой шотландской юбки. Голову, карикатурно большую, делала еще крупнее пышная шевелюра, черная с проседью. Густые, мохнатые у переносицы брови, короткий толстый нос, иронические складки у рта, квадратная челюсть... Ну, поганец!
— Так, — сказал Викторов. — Чего доброго, оно еще и говорящее?
Он был уверен, что нет.
— Конечно! — радостно отозвался Нефедов. — Владимир Данилович, — он наклонился к лотку, чтобы было понятно, к кому именно он обращается, — что вы можете нам сказать о классификации типов дробления по признаку относительного положения бластомеров?
— Ну что ж, — маленький В.Д. заложил за спину правую руку и набычился; кто-то тоненько хихикнул. — Если это ващще может представлять интерес для вас... Дробление может быть: радиальным, что мы видим, например, у кишечнополостных, иглокожих, а из позвоночных — у земноводных; спиральным — у большинства турбеллярий, кольчецов, немертин, моллюсков, причем...
— Спасибо, коллега, достаточно, — сказал Владимир Данилович. (За спиной у него опять нервно гоготнули.)
Голос у модели оказался тоже шаржированный: не писклявый, но какой-то миниатюрный, будто в наушнике-затычке. Текст, произносимый моделью, был взят из курса лекций профессора Викторова, записанного три года назад для факультетской видеотеки. Слово в слово, все вплоть до интонаций, вплоть до старомодного произношения слова «вообще». Он едва удержался, чтобы не улыбнуться. Карикатура была настолько удачной, что, пожалуй, следовало бы засмеяться самому, шутливо подосадовать, по вечному университетскому закону простить Нефедову все его долги за смелость, остроумие и большую проделанную работу...
Если бы карикатура не была живым существом.
Студенты тем временем, убедившись, что профессор не заорет дурным голосом и не упадет без чувств, понемногу расслабились. Фролова уселась на нефедовский стул и, упершись подбородком в стол, смотрела на зигонта, как ребенок на игрушку. Как великанская девушка на Гулливера. Тот окинул ее строгим взглядом, надменно задрал голову и почесал под глазом двумя пальцами. Девица обрушилась на стол, рыдая от смеха. Нефедов же не хохотал вместе со всеми, а бледно улыбался. Ага, что-то начало доходить...
— Весьма интересно. Это только ваша работа, Нефедов, или, так сказать, коллективное творчество?
— В основном моя. Мне немного помогала Аня... программировать поведение.
— Фролова? — уточнил Викторов. Было что-то в его взгляде, от чего смех у Ани Фроловой моментально прошел. — Еще кто-нибудь?
— Нет, больше никто.
— Я понял. Вашу работу я забираю, вы не возражаете?
— Да мы, собственно... и задумывали как подарок... — Нефедов попытался ухмыльнуться.
— Подарок, — повторил Викторов. — Спасибо. Я полагаю, теперь мы с вами встретимся на деканате. Или сразу на судебном процессе, не знаю, как уж там выйдет...
Удар был нанесен. Нефедов аж выпучил подведенные глаза.
— Что-то неясно?
— А что такого? — спросила Фролова. — В чем вы нас обвиняете?
— Хороший вопрос! Вы же не дети малые, господа мои, книжки читаете, лекции по праву слушаете. Создание клона человеческого индивидуума путем эмбриоинженерных манипуляций, — Владимир Данилович злорадно отчеканил громоздкую юридическую формулировку и стал следить, как на юных лицах все яснее проступает «доигрались...».
