– Было время, когда мне казалось, что я смогу работать на Сундарбанов, – говорит Томас Лалл. – Это было после того, как я давал показания комиссии Гамильтона. Они имели основания подозревать меня. Одной из главных идей, лежавших в основе проекта «Альтерра», было создание альтернативной экосистемы, в которой разум имел шанс развиваться по собственному эволюционному пути. Не думаю, что я смог бы остаться в Штатах. Мне хочется верить, что я сумел бы остаться стойким и непреклонным в любом случае, но на самом деле я становлюсь трусливым котенком, как только дело доходит до воздействия на меня оружием. Однако тогда я боялся даже не оружия, не насилия. Меня пугало отсутствие интереса ко мне. Я буду писать, говорить, беседовать с людьми, но ни одна живая душа не обратит на меня ни малейшего внимания. Заперт в темнице своего «Я». Единственное, что остается, – кричать в подушку, что гораздо хуже смерти. Быть раздавленным, задушенным всеобщим безразличием.

Я прекрасно понимал, чем они здесь занимаются. Любой, кто когда-нибудь имел дело с сарисинами, знает, что прячут в Киберабадах. За месяц до того, как в действие вступил Акт Гамильтона, они вывозили бевабайты информации из США. Вашингтон применил невиданное доселе давление ко всем индийским государствам с целью заставить их ратифицировать международное соглашение относительно регистрации и лицензирования искусственного интеллекта. И мне тогда казалось, что кто-то, какой-то американец должен высказаться в защиту индийцев, показать, что и на их стороне есть своя правда.

Жан-Ив и Анджали хотели, чтобы я приехал. Они понимали, что даже если авадхи пойдут на поводу у Вашингтона, единственное, что американцы смогут получить от правительства Ранов, – это половинчатую и лицемерную уступку. И тут случилось то, что случилось: жена ушла от меня и унесла с собой половину нажитого мною добра. Я думал, что я мудр и одновременно современен, а оказалось – ни то, ни другое. Вышло, что я вообще противоположен всем своим представлениям о самом себе. Думаю, что какое-то время я просто был на грани помешательства. И еще не совсем вышел из такого состояния… Боже, никак не могу поверить в то, что их больше нет.

– Как вы думаете, над чем они работали у Сундарбана?

Аж сидит, скрестив ноги, на деревянной площадке, где священнослужители совершают ночную пуджу богине Ганга. Молящиеся провожают ее долгим взглядом: вайшнавитка в самом сердце поклонения Шиве.

– Я думаю, у них здесь уже есть третье поколение.

Аж поигрывает с лепестками бархатцев.

– Мы достигли сингулярности?

Томас Лалл вздрагивает, слыша столь высокоумное словцо из девичьих уст.

– И что же, загадочная дева, вы понимаете под сингулярностью?

– Кажется, это означает тот теоретический уровень, на котором сарисины вначале становятся равными по разуму людям, а затем очень быстро опережают их.

– Мой ответ: и да, и нет. Да – потому что, вне всякого сомнения, уже существуют сарисины третьего поколения, которые столь же живы, наделены сознанием и чувством собственного «Я», как и ваш покорный слуга. Однако их существование вовсе не означает, что они стремятся всех нас сделать рабами или какой-то разновидностью домашних животных или просто хотят взорвать весь мир из-за того, что воспринимают человечество как соперников в борьбе за одну и ту же экологическую нишу. Так рассуждали те, кто готовил Акт Гамильтона, и эти рассуждения в корне порочны. И вот почему: да, они разумны, но разумны вовсе не по-человечески. Сарисины наделены абсолютно чуждым нам разумом, который является результатом взаимодействия с особыми условиями и стимулами специфической среды, Киберземли, законы существования которой очень и очень отличны от законов существования Земли реальной.

Вот первый закон Киберземли: информация не может перемещаться, она должна копироваться. На реальной Земле физическое перемещение информации – примитивнейшее дело. Мы занимаемся этим постоянно. Сарисины не способны ни к чему подобному. Зато они обладают кое-какими возможностями, которыми не обладаем мы. К примеру, могут копировать самих себя. Но я не знаю, как подобная способность может воздействовать на ваше самоосознание, на структуру вашего «Я», и, технически говоря, знать не могу. Для нас – но не для сарисинов – просто немыслимо быть в двух местах одновременно. Для них философские импликации того, что ты делаешь со своей свободной копией, когда сам перемещаешься в Новую матрицу, принципиально важны. Погибает ли от этого целостное «Я» или оно просто становится частью какого-то большего гештальта?

Таким образом мы сталкиваемся с совершенно чуждым нам устройством разума. Поэтому, даже если сарисины достигли сингулярности и стремительно приближаются к IQ, равному миллиону, что подобное развитие ситуации может означать для человечества? Как мы вообще сможем его оценить своей мерой? И какой мерой? Интеллект не есть нечто абсолютное, он всегда специфичен для конкретной среды. Сарисинам нет нужды вызывать биржевые крахи, или направлять на нас наши же ядерные ракеты, или вносить сумятицу в информационные системы. Между нами не может существовать никакого соперничества, так как все то, что я перечислил, в их вселенной не имеет никакого смысла и значения. Мы соседи, существующие в параллельных вселенных, и пока мы будем жить как соседи, будет царить мир. Но Акты Гамильтона означают, что мы восстали против наших соседей и пытаемся уничтожить их. И когда-нибудь искусственный интеллект неизбежно даст от пор, как делает любой, когда его припирают к стенке. И вот тогда мы столкнемся со страшным, жестоким противником. Нет ужаснее битвы, чем битва между богами, а мы друг для друга именно и есть боги. Мы – боги для сарисинов. Наши слова способны переписать облик любой части их вселенной. И тут ничего не поделаешь: такова реальность их мира. Нематериальные сущности, способные изменить любую часть их материальной реальности, – такая же часть структуры самого бытия сарисинов, как и квантовая неопределенность, как теория «М-звезды» в нашей все ленной. Когда-то мы сами жили во вселенной, которая мыслила таким же образом. Духи, предки и все остальное связывалось вместе Божественным Словом. Мы нужны друг другу, чтобы поддерживать существование наших миров.

– Вероятно, есть другой путь, – тихо говорит Аж. – Может статься, война не так уж неизбежна.

Томас Лалл чувствует прикосновение ветра к лицу, а где-то вдали слышно отчетливое рычание тигра приближающейся грозы.

– Но что-то обязательно будет, – говорит он. – Другой путь? Вряд ли, ведь мы живем в Кали-югу.

Лалл встает, отряхивает с себя пыль и пепел сгоревших человеческих тел.

– Ну что ж, пойдемте. – Томас протягивает руку Аж. – Я иду на факультет компьютерных технологий университета Варанаси.

Аж наклоняет голову набок.

– Профессор Нареш Чандра пока там, но вам стоит поторопиться. Вы меня извините, если я не последую за вами, Томас?

– А куда вы пойдете? – Это сказано тоном обиженного возлюбленного.

– Национальный отдел регистрации актов гражданского состояния Бхарата открыт до пяти часов. Так как все другие методы оказались неэффективны, возможно, анализ профиля ДНК поможет мне найти моих родителей.

Усиливающийся ветер шевелит ее по-мальчишески короткие волосы, развевает широкие штанины Томаса Лалла. Внизу, на реке, которая вдруг сделалась бурной, лодки стайкой спешат к берегу.

– Вы уверены?

Аж вертит в руках свою маленькую лошадку из слоновой кости.

– Да, я много над этим думала и пришла к выводу, что должна знать…

– Ну что ж. В таком случае – удачи.

Не задумываясь, против воли Томас Лалл обнимает девушку. Она худенькая, костлявая и такая легкая и хрупкая, что ему кажется, что он может раздавить ее в объятиях, как стеклянную палочку.

Лалл гордится чисто мужским талантом находить дорогу в том месте, которое ему хоть раз довелось посетить. Однако через две минуты после того, как он вышел из фатфата на зеленые лужайки университета Варанаси, Томас уже не понимал, куда ему идти. Когда несколько лет назад он читал лекции на только что открывшемся факультете компьютерных технологий, восемьдесят процентов территории университета занимала строительная площадка.