Убедившись в том, что внушение подействовало, Цибиков продолжил свой инструктаж:

– Послезавтра вас вызовут в областную прокуратуру. Повестку сегодня во второй половине дня вам доставит участковый оперуполномоченный капитан Морозов. Смоленская милиция опознала вас в разосланном фотороботе пропавшего пассажира IV вагона международного поезда "Полонез". Но это еще не все. Там же должна состояться ваша очная ставка с Наденькой Навротиловой, которая утверждает, что Семен Иванович Горбунков и московский журналист Дмитрий Павлов – одно и то же лицо. Свои подозрения она изложила в письменном виде и передала адвокату гражданина Ермакова. Короче говоря, гражданка Навротилова завтра должна приехать в Смоленск вечерним поездом. Скажите следователю, что видите ее впервые, а для доказательства предъявите ваши новые документы.

– Галю, мою жену, допрашивать не станут?– испугался Павлов.

– Зачем? Вы заранее договорились с Галиной Павловной о том, что 3 августа встретитесь в Минске, чтобы решить вопрос о дальнейшей судьбе вашего общего сына: расти ему дальше без отца или все-таки с отцом. Вопрос очень актуальный, поскольку у мальчика начался переходный возраст,– сказал Цибиков, давая Павлову подсказку, за которую тот должен был зацепиться при объяснении в прокуратуре причины своего появления в старинном русском городе Смоленске.

Поговорив о поведении на опознании и допросе, Цибиков перешел к другой теме – о Светлане Викторовне Олениной. Он полагал, что, с учетом изменившегося семейного положения, Павлову во Франции делать нечего; надо семью кормить и ребенка воспитывать. Павлов был с ним полностью согласен, но ему также важно было знать, когда ему можно будет возвратиться в Москву.

– Скоро у нас в стране такой бардак начнется, что мало никому не покажется. Я бы посоветовал вам в Москву не торопиться. Ваш старший брат Сергей – интеллигентный и порядочный человек, из родительской квартиры вас не вышвырнет,– высказал Цибиков свое мнение, уже имея информацию о том, что неродной брат настоящего Павлова и сноха Полина быстро прописались в его квартире в "генеральском доме" на Ленинградском проспекте и сменили дверные замки.

Цибикову об этом сообщила по телефону двоюродная сестра настоящего Павлова по имени Людмила. Она даже пожаловалась ему на то, что эти подлые люди (брат и невестка) подговорили кого надо: соседей, участкового оперуполномоченного и врачей из поликлиники,– о срочном вызове скорой помощи и милиции в случае, если "психически ненормальный" Павлов начнет биться в дверь и пытаться ее выломать. Дальше, очевидно, должен был повториться прежний сценарий: помещение Павлова в лечебное заведение закрытого типа и применение лекарственных препаратов, довершающих разрушение психики.

Время встречи подходило к концу. Поглядывая на часы, Цибиков сказал Павлову, что в смерти доктора Ситникова может винить только себя. Не следовало ему затевать эту поездку в Варшаву, а еще раньше – поступать службу в органы госбезопасности.

Павлов еще раз принес Цибикову глубокие соболезнования и спросил, можно ли ему приехать в больницу имени Яковенко на сороковой день смерти Игоря Юрьевича.

– Я не могу вам этого запретить, но ваше появление может вызвать нежелательную огласку,– вежливо отсоветовал ему Цибиков.

– Тогда я закажу в Свято-Успенском соборе молебен об упокоении боярина Георгия, – со слезами на глазах произнес Павлов.

– Как Пушкин отмаливал лорда Байрона…, – подумал Цибиков и, взглянув на часы, сказал, что до отлета осталось 15 минут.

Цибиков своевременно прошел регистрацию, но по метеоусловиям в московском аэропорту "Домодедово" обратный вылет пассажирского реактивного самолета ЯК-40 задерживался. Павлов предложил зайти в буфет и выпить по чашечке кофе. Цибиков отказался, пошутив в стиле профессора Преображенского:

– Не люблю я кофе в привокзальных заведениях. Не люблю, уж не посетуйте…

В неказистом здании смоленского аэропорта, похожем на сарай, было многолюдно. Можно было подумать, что в ожидании вылета здесь столпились пассажиры с разных рейсов, но на самом деле все они торопились попасть в Москву, поскольку вечерний рейс по каким-то техническим причинам был отменен. Павлов и Цибиков присели на лавочку возле окна и продолжили разговор по интересующим их вопросам.

Павлов хотел знать, что ему дальше делать с документами, которые привез ему Цибиков: хранить при себе, уничтожить или вернуть.

– Оставь их у себя, может еще пригодятся,– посоветовал Цибиков, неожиданно перейдя на "ты".

– Что произошло с человеком, моим полным тезкой, которому эти документы принадлежали, если это не секрет?– задал Павлов очень щекотливый для их обоих вопрос.

– Не секрет. Он умер, не приходя в сознание после долгой и продолжительной болезни,– мрачно произнес Цибиков, но по его тону, Павлов понял, что это не совсем так

Потом они говорили о разных пустяках, в частности, о деле, которое Павлов безуспешно пытался организовать в Смоленске. Цибиков обещал ему помочь, используя свои старые служебные связи. Они также договорились о том, что будут немедленно ставить друг друга в известность обо всем, что связано с убийством доктора Ситникова.

В половине двенадцатого дежурная объявила о посадке, и пассажиры человек 80 столпились у стойки выхода на аэродром. Павлов был в шоке, думая – куда же все поместятся?! Цибиков, улыбаясь, со знанием дела объяснил, что сначала

посадят тех, кто с билетами на утренний рейс. Потом с билетами на вечерний рейс. Потом те, кто вообще хоть с какими-нибудь билетами. Далее "зайцы". Сам ЯК-40, по его словам, модернизирован путем установки 4 лишних кресел в багажнике. Итог: в салон, как в трамвай, набьются человек 70, из которых, как минимум, человек 30 лишних.

– Это же страшный перегруз!– ужаснулся Павлов.

– Ничего подобного! Это – наша норма. Тут главное взлететь и набрать эшелон, то есть маршевую высоту, – рассмеялся Цибиков и, похлопав Павлова по плечу, протиснулся в толпу.

Весь день Павлов пребывал в сильном волнении. В голову лезли навязчивые мысли о том, что борт, на котором Цибиков улетел, разбился. Вечером, не выдержав, он позвонил в Москву. Доктор оказался дома, шутил и просил не зацикливаться на теме смерти.

– Все мы когда-нибудь умрем: кто-то раньше, кто-то – позже, и хотя бы по этой причине нам не следует отравлять друг другу жизнь, – сказал Цибиков, выслушав его признание о том, что после смерти Игоря Юрьевича он совсем потерял веру в людей и в торжество гуманизма.

В самом конце разговора Цибиков, утешая его, процитировал стихи своего любимого поэта Андрея Полонского:

"На перекрестках всех земных дорог,

где столько жизней в пропасть пролетело,

благословенны будни, пища, кров,

все видимые цели и пределы.

И если плоть неумная, устав,

вновь возопит, что ей ничто не мило,

я вспомню общевойсковой устав

в частях архистратига Михаила".

В ту же ночь Павлов опять видел сон, в котором он проживал жизнь дельфина и терялся в догадках, что бы это значило.

Позднее Павлов прочитал, что ранние христиане считали, что именно дельфин проглотил Иону, и только позже на эту "почетную должность" утвердили кита. Одно время дельфин олицетворял образ Иисуса Христа. Если художник хотел иносказательно обозначить распятие Иисуса, он изображал дельфина, нанизанного на якорь или трезубец. С другой стороны, дельфин был аллегорией Воскресения Христа.

В средневековой Европе дельфина можно было увидеть на гербах знатных людей – в первую очередь наследников французского престола. Вообще дельфин был весьма популярен как символ, имевший довольно много толкований. Например, венецианский печатник Альд Мануций Старший изображал на своих книгах дельфина, обнимающего якорь. Это был знак осторожности и предусмотрительности. Также дельфин традиционно обозначал морской дух, силу, свободу и благородство.