Ириска, осмотрев и ощупав илиноек с головы до пят и даже заглянув им в рот, назвала им цену в орландском товарно-денежном эквиваленте: семнадцать выделанных оленьих шкур. Павлов поинтересовался: почему именно семнадцать, а, скажем, не шестнадцать или восемнадцать? Ириска замялась, не зная, что ей ответить. Урсула, рассмеявшись, сказала, что это – ее подарок "дорогому другу и боевому товарищу Тезей-хану".

В третьем часу после полудня капитан Тарас доложил ему о том, что "Лимузина" к отплытию в Эльдорадо готова, все члены экипажа чувствуют себя удовлетворительно, пострадавших и больных нет. Павлов передал ему еще два послания, написанных под его диктовку Алексией: Обращение к Народному собранию Эльдорадо и письмо их преосвященству Толемей-хану.

В "Обращении…" Павлов объяснял гражданам Эльдорадо причины, вынудившие его на некоторое время воспользоваться гостеприимством хозяина орландского подворья в купеческом поселении на реке Ипуть, и просил на время его болезни передать его "царские" полномочия первосвященнику Толемей-хану. Далее, он предлагал отметить наградами шестерых молодых бойцов и канонира Марата, отличившихся во время его второго похода на Красные Камни, и пообещал дать Народному собранию и судейской коллегии исчерпывающие объяснения по поводу ареста и смерти гражданина Корейка.

В письме к Толемей-хану Павлов сообщал стратегически-важные сведения, имеющие непосредственное отношение к обороне и безопасности жителей Эльдорадо. Два спецназовца из группы Астрахана, захваченные в плен во время последнего боевого столкновения, сознались, будто бы они слышали от начальства, что в начале осени из Прибайкалья вниз по реке Ипуть в направлении Долгого Острова (Красных Камней) проследует караван судов с пополнением и военными грузами. Это могло означать продолжение войны с Империей джурджени и обязывало граждан Эльдорадо оказать союзному племени орландов посильную военную и материально-техническую помощь.

В четвертом часу после полудня к нему зашла Центурион Сансара, чтобы обсудить с ним результаты своей инспекционной поездки. После боевого столкновения с остатками военного контингента Северной экспедиции не могло быть и речи о том, чтобы оставлять факторию без прикрытия. К тому же неспокойно вели себя раненые и выздоравливающие пленные в полевом госпитале на Журавлиной поляне. Они жаловались на скудное питание и отсутствие благ цивилизации в виде театров, борделей и кабаков. Несколько раз на Журавлиную поляну наведывались охотники из племени кайяпо, чтобы попытаться отомстить безоружным солдатам джурджени за смерть своих братьев и сыновей, погибших во время преследования отряда Багирхана.

Оценив оперативную обстановку, Павлов и Сансара договорились о том, что после завершения празднования Дня Благодарения Авесалома она отправит в факторию десять опытных бойцов, которые сменят на боевом дежурстве отряд старших учениц. Павлов со своей стороны обещал дать орландским амазонкам в подкрепление отделение гоплитов, а также одно полевое орудие с прислугой и приличным боезапасом.

XII

Павлов проснулся среди ночи. Через открытое окно с закрепленной на нем рамной москитной сеткой веял прохладный ветерок, и доносились то затихающие, то усиливающиеся звуки бубна. Чей-то жалобно– протяжный голос выводил знакомую ему мелодию:

– И… Иее…Иес…

В топке камина, расположенного в центре помещения, разгораясь, трещали сучья. Кто и с какой целью, летом, да еще среди ночи развел в камине огонь, было совершенно непонятно. Он повернул голову и перевел взгляд на низенькую кушетку под окном, на которой на ночь устроилась Ириска. Его супруга была на месте: спала, укрывшись с головой шерстяным одеялом.

Входная дверь с улицы хлопнула. Кто-то вошел в сени, потоптался, со скрипом открыл внутреннюю дверь, шепотом выругался, вошел в прихожую, обо что-то споткнулся и снова выругался. Прихожая по ночам служила спальным местом для прислуги, но не на полу, конечно, а на полатях, похожих на антресоли. Охранник войти в апартаменты без вызова не мог, и уж тем более среди ночи по своей прихоти разжечь камин. Павлов на всякий случай проверил, на месте ли кинжал и заряженный многолучевой арбалет. Арбалет заряжала Ириска, подтрунивая над крайней его осторожностью и подозрительностью, – на что он ей резонно возражал в духе известной поговорки: "Бережёного Бог бережет".

Из прихожей человек, вошедший в дом с улицы, прошел в маленькую гостиную, заставленную платяными шкафами, буфетом с посудой и чем-то похожим на секретер. Там он остановился. До слуха Павлова донесся сдавленный стон, и ещё еле различимый звук, напоминающий утробное урчание, с раскатистым и слегка картавым "хрррр", и не на шутку разволновался. В гостиной на подвесной кровати, которая занимала мало места, поскольку складывалась к потолку, расположилась на ночь Алексия.

Павлов взял арбалет наизготовку, и в этот момент увидел, как на него стремительно надвигается черная мохнатая тень. Он приготовился стрелять, но уже через пару секунд отложил арбалет в сторону и с облегчением вздохнул. Тот, кого он принял за злоумышленника, оказался его приемной дочерью Алексией с охапкой расколотых на поленья дров.

– Почему не спишь?– спросил он ее громким шепотом.

– Мне стало холодно, и я решил разжечь камин. Дров в дровницу у камина никто наложить не додумался. Вот и пришлось идти за ними в сарай, – ответила Алексия обычным хрипловатым голосом, совершенно не заботясь о том, что может кого-то разбудить.

– Тише, Ириску разбудишь!– шепотом предупредил ее Павлов.

– Ей все равно. Она уже третий час под наркозом,– невозмутимо заявила Алексия, и принялась подкладывать в камин принесенные с собой поленья.

– Что ты мелешь?! Какой наркоз?! Сейчас же прекрати!– рассердился Павлов. Он даже попытался привстать, но острая боль в ноге не позволила ему это сделать.

– Я подмешал ей в травяной чай сок мака, конопли и мандрагоры и теперь с ее бесчувственным телом можно проводить любые операции, – насмешливым голосом сообщила Алексия, издав в конце фразы урчание, с раскатистым и слегка картавым "хрррр".

И тут до Павлова дошло, что Алексия (Алексхан), это – вовсе не Алексия, а захватившее ее разум и тело демоническое существо, которое намеревается сделать какую-то пакость. Он снова потянулся за арбалетом, но ухватить его не смог, так как руки внезапно налились свинцовой тяжестью. Он хотел закричать, чтобы привлечь внимание охраны, но и этого сделать ему не удалось: рот не открывался. Его тело больше его не слушалось.

Тем временем тот, кого он принимал за Алексию, как ни в чем не бывало, заложил дрова в топку, последним поленом постучал по порталу (декоративная часть камина, которая окружает, обрамляет топку –

Прим. Авт

.) и требовательно позвал:

– Эй, ассистент! Где тебя черти носят?

Из топки камина послышалось кряхтение и сопение, как будто в ней кто-то возился. Потом из нее показались две ноги, обутые в красные сафьяновые сапоги и темно-коричневые полы суконного кафтана. Потом показалась нижняя часть спины. Из топки, как из люка горящего танка, завалившегося на корпус, выбрался плюгавый и плешивый старичок, в котором, когда он повернулся к нему лицом, Павлов опознал своего старого знакомого.

Смахнув платком с плешивой головы тлеющий уголек, и стряхнув с одежды прилипший к ней пепел, Арнольд Борисович Шлаги лучезарно улыбнулся и отвесил низкий поклон, но не Павлову, а Алексии. К ней же он, по-русски, обратил и слова приветствия, произнесенные с тоном подобострастия и величайшего уважения: