Я недоверчиво покрутила головой, но ничего не сказала. Ромка смотрел на Кряжимского напряженно, но тоже молчал. Сергей Иванович, казалось, был доволен произведенным на нас впечатлением.

– Никакого краеведа на самом деле не существует! – сделал он еще одно заявление. – Есть какой-то неизвестный нам человек, который давно, надо полагать, одержим идеей найти разинские сокровища.

Кряжимский говорил так, словно ни на секунду не сомневался в реальности этих сокровищ. Но для меня эта идея звучала пока неубедительно.

– Он каким-то образом узнал о тайне этой картины, – продолжал Кряжимский. – Ему удалось установить, что картина скорее всего хранится в тех самых фондах художественного музея, которые в начале тридцатых были перевезены в него из краеведческого музея. Но самому ему отыскать картину никогда бы не удалось.

Дело это, сами понимаете, непростое, нужно перевернуть тысячи экспонатов, которые хранились в подвале самым, как я предполагаю, невообразимым образом, простите мне этот невольный каламбур. За тем, что происходит в музее, этот лжекраевед, без всякого сомнения, следил и ждал удобного момента, чтобы добраться до картины.

А тут такая удача – авария водопровода! И в музей направляется аварийная бригада. Я думаю, что под видом водопроводчика мог проникнуть в музей или сам этот человек, или его сообщник.

Его задачу облегчили Ромкины друзья из художественного училища, которые не решились выбрасывать то, что впрямую, как им казалось, относится к изобразительному искусству, но не умея отличить ценность от мазни, оставляли все подряд, что попадалось под руку, и складывали это куда-нибудь в одну кучку.

А разыскать в этой кучке нужную картину не так уж сложно. «Водопроводчику» это сделать удалось, но не удалось вовремя спрятать картину. Его с картиной в руках увидел Фомин и картину тут же отобрал. Это у людей его типа в крови, он старого воспитания был человек, уважал себя. Потому и продать картину не захотел.

«Водопроводчику» ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши. Но теперь он наверняка знал, что интересующая его картина – в музее. Нужно было только каким-то образом извлечь ее оттуда.

И тут его осеняет гениальная мысль. Ему не нужна сама картина! Ему нужна только информация, которая в ней содержится. Значит, ему вполне достаточно и копии, верно?

Он вновь встречается с Фоминым, приняв меры к тому, чтобы тот его не узнал, или, прибегнув к помощи сообщника, представляется краеведом. Говорит, какая именно картина его интересует, и Фомин подтверждает, что действительно такая картина существует.

Тогда лжекраевед сплетает какую-нибудь правдоподобную историю о том, что ему необходима копия этой картины, так как знает, что продать ее Фомин не согласится, а действовать официальным путем – через директора музея – он не хочет. Есть опасность проколоться, да и вся эта его суета с картиной привлечет внимание. Не к нему, а главным образом – к самой картине, вот чего он боится.

Но больше всего он боится, что кто-нибудь догадается о том, что картина эта указывает путь к месту, где Степан Разин зарыл награбленные им сокровища.

Возможно, Фомин догадался о его истинных намерениях, за что и поплатился жизнью. А может быть, это была просто мера предосторожности, чтобы устранить единственного человека, который знал, что к картине кто-то проявил интерес. После убийства Фомина работу по расчистке подвала продолжит кто-то другой.

Картину скорее всего сожгут вместе с другим мусором, и на этом ее существование, как источника информации, прекратится. У него останется копия с указаниями о кладе, и он станет единственным обладателем этих сведений, эксклюзивным, так сказать…

– Как же единственным? – возразила я. – Копию-то делал Ромка!

– Но ему-то откуда об этом известно? – воскликнул Сергей Иванович. – Фомин не стал бы ему об этом говорить. Для него это была коммерческая сделка, и снижать ее стоимость рассказом о том, что он поручил изготовить копию недоучившемуся художнику-оформителю… Прости, Рома, но ведь со стороны это выглядит именно так! Так вот делать этого он наверняка бы не стал. А это может служить аргументом за то, что заказчику копии ничего о Ромке неизвестно. И, таким образом, его жизнь вряд ли подвергается сейчас какой-либо опасности…

– Хорошо, – сказала я. – В этом я, наверное, готова с вами согласиться. Все выглядит очень логично и на первый взгляд убедительно, хотя в вашем фантастическом рассказе полно белых пятен. Каким, например, образом этому вашему лжекраеведу вообще стало известно о существовании картины и о кладе?

– Ну знаешь, Ольга! – вздохнул Сергей Иванович. – Ты требуешь от меня невозможного. А именно, чтобы я построил тебе непротиворечивую модель действительности с учетом турбулентной природы нескольких индивидуальных судеб, о которых мне неизвестно абсолютно ничего, четко определил степень флуктуации предмета, о котором неизвестно даже, подлинный он или подделка, и наглядно представил тебе бифуркальный аттрактор конечного события, что невозможно в принципе, поскольку он существует только в абстракции, подобно логическим структурам.

У меня голова пошла кругом от этих терминов, я поняла только половину из того, что он сказал, но перед Ромкой мне этого показывать не хотелось, и я только кивнула головой. Но запомнила адресованную мне ехидную усмешку Сергея Ивановича, блуждавшую на его губах, когда он вываливал на нас с Ромкой все это.

– Если поверить в вашу гипотезу, – сказала я, – то этот человек, получив то, что рассчитывал получить от Фомина, отправится на поиски клада? А раз так, то мы сможем его найти.

– Кого? – спросил Кряжимский.

– Убийцу Фомина, – сказала я.

– А зачем нам это делать? – спросил он. – Думаю, что милиция справилась бы с этим делом гораздо успешнее нас. Они, в конце концов, профессионалы.

– Но вы же сами не дали Роме… – начала я возмущенно.

– Потому что искать нам нужно не убийцу Фомина, – сказал Кряжимский и сделал долгую эффектную паузу.

– А кого же, в таком случае? – не выдержала я.

– Не кого, а что! – заявил Сергей Иванович, глядя на меня заблестевшими глазами. – Клад! Сокровища Разина! Поэтому и не надо сообщать ни о чем милиции. После того как мы найдем сокровища – пожалуйста. Неужели вы думаете, что нам позволят этим заняться, если мы скажем истинную причину смерти Фомина!

– То есть – клад? – уточнила я.

– То есть – клад! – повторил он утвердительно. – Остается, правда, довольно сложный вопрос, как быть с этим лжекраеведом, который получил уже копию картины и отправился на поиски?

– Действительно, – иронично сказала я. – Наконец-то вы о нем вспомнили. Мы должны сообщить о том, что нам стало известно, капитану Барулину. Иначе это похоже на укрывательство.

– Ну это ты хватила, Оленька! – усмехнулся Кряжимский. – Ведь мы даже не знаем этого человека, о каком укрывательстве может идти речь. Мы можем подсказать следствию, как его можно найти, но это уже целиком зависит от нашего желания.

– Но он же – убийца! – возразила я. – Он же может быть опасен!

– Не думаю, чтобы он представлял опасность для окружающих, – сказал Сергей Иванович. – Он опасен только для тех, кто посвящен в тайну картины. То есть с этого часа – для нас троих. Но об этом знаем только мы. Он же по-настоящему опасен для нас станет только с того момента, как узнает об этом. И опять же от нас с вами зависит, как скоро такой момент наступит и наступит ли он вообще. Я бы сказал, только от нас и зависит.

Я покрутила головой. Возразить мне ему было нечего. С точки зрения формальной логики он был абсолютно прав.

– Сергей Иванович, – сказала я. – И вы серьезно предлагаете мне заняться вместе с вами и с Ромкой поисками этого мифического клада? Скажите, я сколько-нибудь похожа на сумасшедшую?

– А разве я похож на человека, выжившего из ума? – возразил Сергей Иванович. – Просто я больше вашего верю народным преданиям. Помните свидетельство профессора Мордовцева, что в Оренбурге сохранились устные рассказы об этой картине?