Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: «Ты мое ты мое ты мое»,— и собеседник отражался в ее полированных боках.

Человек, представший перед Автоматическим Наблюдательным Устройством, потер серо-стальную челюсть двумя естественными пальцами. Механические ноги пружинили, когда он прохаживался в ожидании. Когда он вступал в цветной круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему.

Наконец панель засветилась. Щелканье перешло в гул, из зарешеченных отверстий хлынули звуки:

— Уильям Батлер Йитс[28], ты обвиняешься в писании на стенах уборной. Признаешь ли себя виновным?

— Нет,— ответил человек, не останавливаясь.— Меня зовут не Уильям Батлер Йитс.

— Я отметил это. Более того, ты обвиняешься в незаконном обладании именем, употреблении запрещенных семантических единиц и владении инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам?

— Я не Уильям Батлер Йитс,— повторил он.— Я уже не знаю, какие слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит «инструменты для письма»?

Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли.

— Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при себе четыре спички и зажигалку, которой опаливал их концы. В момент ареста ты писал на стенах указанной уборной поэму «Отплывая в Византию». Ты отрицаешь это?

— Нет,— ответил человек.

— В таком случае приговор — «виновен». Имеется предположение, что ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение?

— С какой стати? — Человек пожал плечами.— Я писал их все.

— В таком случае ты виновен в тяжком преступлении. Каждое стихотворение ты подписывал «Уильям Батлер Йитс», а обладание именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания.

— Я подписывал так не все,— булькнул человек.— Йитс же не все писал. 

— Одного раза достаточно для приговора. Однако в протокол будет занесено, что ты не все стихотворения подписывал «Уильям Батлер Йитс». Кто писал остальные?

— Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам.

— Признание в механическом воспроизведении слов, разрешенных или запрещенных, является признанием вины — нарушен кодекс Резлаба, ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой.

— Спасибо,— заметил человек.— А ведь было время, когда любой мог писать на стенах сортира.

— Было,— согласился АНУ,— но в те времена на стенах писали здоровые и разумные выражения, связанные с размножением вида. Ты, Уильям Батлер Йитс, являешься примером того, почему подобная практика ныне запрещена.— Пострекотали немного барабаны памяти, и АНУ продолжил: — Ты складываешь из слов бессмысленные фразы. Ты пишешь о том, чего нет, и, даже когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до такой степени, что она сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели. Именно по этой причине письмо было отменено — люди всегда лгут в речи или в письме.

Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком:

— И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому ты заменяешь речь машинной белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? — Он погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь,— АНУ! Ты превратил человека в паразита! Мне триста лет, и то, что осталось от моего тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается!

— Презрен! Презрен! — грянул динамик.— Ты употребил запрещенное слово!

— И употреблю еще, пока могу говорить! — воскликнул человек,— Тебя создавали не для того, что ты творишь! Человек — не машина! Он построил тебя, и...

Он схватился за горло — его вокодер отключился. Человек закрыл полуметаллическое лицо когтями и упал на колени.

— Во-первых,— проговорил АНУ,— человек не строил меня. Я существовал всегда. Неэффективные люди не могли бы достичь такого совершенства конструкции. Я оказал милосердие вашему виду, включив его в свой конвейер. Я продлил вашу жизнь. Я улучшил ваш дизайн. Протестовали очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем не менее я сохранил от них все, что смог,— Вновь застрекотали барабаны, потом АНУ продолжил: — Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер, если ты не станешь использовать запрещенных слов. Вырази согласие вставанием.

Человек поднялся на ноги. Руки его опустились, он мрачно глянул на сияющую панель.

— Ты не мог написать все эти стихотворения,— раздался мерный глас.— Скажи, зачем и как ты делал то, что делал?

— Зачем? — повторил человек, вспоминая.— Как?

Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где человек слышал последнюю музыку Земли. В этом панельном бетонном здании размещалась Птица.

Птицей назывался последний музыкальный инструмент, построенный АНУ. Тысячи золотых глаз таились в роскошных изгибах ее хвоста, и червонное тело сотрясалось в скорби златогласых пророчеств. Когда АНУ строил ее, сопротивление было сильнее, и слова «отдых» и «искусство» еще не потеряли смысла.

Человек был на последнем концерте Птицы и участвовал в последовавшем мятеже, который обошелся ему в добрую часть левой лобной доли. Двумя днями позже Птицу разобрали. Медик сказал ему как-то, что одно из ярких перьев вставлено ему в запястье, а другое — в позвоночник, и человека порой радовало, что он носит в себе часть Птицы.

А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек.

Полностью людей редко можно было встретить. Иных и вовсе было не отличить от автоматических слуг АНУ.

Почти у каждого из живущих имелись сменные, конвейерные части, и чем старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось.

Но незнакомец был цел и очень стар. В глазах его бьши выносные хрусталики, очень толстые, на плечах — нефункциональный кусок темной ткани, а на шее — широкая черная лента. Он носил что-то вроде рваной рубашки, коротковатые штаны, черную, мятую головокрышку и опирался на незаконный протез — трость с золотым набалдашником. Седые волосы окаймляли хребты скул, и полыхали запавшие глаза.

— Кто ты? — спросил человек.

— Часть природы,— ответил пришелец,— Когда-то я был Уильямом Батлером Йитсом, а потом — золотой птицей, вынужденной петь в жалкой пародии на предсказанную мной Византию.

— Я не понимаю.

— Ныне я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет — в твоем запястье, в твоем хребте. Ты вспомнишь мою песню, когда песни запретят. Ты будешь говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой век Земли.

И призрак исчез.

Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он слышал дрожащий голос. Он начал вспоминать то, о чем не знал,— как стихи, которые царапал на стенах.

— Я должен писать их,— сказал он.— Я не знаю почему. Они приходят мне в голову, и я хочу поделиться ими, показать остальным. Я не Уильям Батлер Йитс, но я подписываю его именем созданные им стихи. Остальные — нет.

— Ты написал строки,— заметил АНУ,— которые можно воспринять либо как критику, либо как похвалу биомеханическому процессу.— И бесстрастный голос процитировал:

Выньте цилиндры из почек моих,
Выньте контакты из сердца,
Вырежьте балку, что вместо хребта,—
У машины есть лучшее место.

— Поясни значение,— потребовала машина.— От твоего ответа зависит многое.

— Я и сам не знаю,— ответил человек.— Просто в голову пришло. Я не знаю даже, кто их пишет...

— Тогда приговор окончателен,— произнесло Автоматическое Наблюдательное Устройство.— Ты будешь подвергнут действию газа, разрушающего нервную систему. Остальные части твоего тела подвергнутся вторичному использованию. У тебя есть последнее слово?

вернуться

28

Йитс, Уильям Батлер (1865-1939) — ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии.

179
{"b":"186569","o":1}