На следующий день я пришла в театр уже на правах сотрудника. Меня представили заведующему оперной труппой и артистам. Я, честно говоря, немного оробела – уж очень строги были лица певцов, среди которых были заслуженные артисты России. Что за выскочка к нам пришла? – этот вопрос прямо висел в воздухе. Все участники спектакля держали толстые распечатки либретто на двух языках, да еще к ним прилагалось по сорок страниц примечаний, касающихся произношения и транскрипции. Такой же пухлый фолиант достался и мне.

Началась репетиция. Я тихонько сидела на дальнем ряду и слушала. Моцарт завораживал. Но временами хотелось смеяться, потому что актеры действительно путались в незнакомом языке. Я разбирала партию Царицы Ночи, которую пела моложавая, веселая Алина с короткой стрижкой. Она да еще исполнитель роли мудреца Зорастро, Олег, были самыми приятными участниками спектакля. Олегу пришлось еще ставить правильное немецкое «х», которое сильно отличается от русского. Они оба не боялись замечать свои ляпы и тут же старались повторить правильно. Слушая, как Алина поет знаменитую арию «В груди моей пылает жажда мести», на словах «Der Mutter Rache kocht in meinem Herzen!» я ужаснулась:

– Алина, вы же поете не хит «Рамштайна», это опера!

И артисты дружно рассмеялись моей шутке.

Но, в общем и целом, первый день работы прошел замечательно, труппа меня приняла, и я с наслаждением думала о том, что на следующий день снова пойду на занятия в театр. Я как-то успокоилась и вдруг почувствовала, как с меня, словно змеиная кожа, сползают все тревоги, волнения, переживания. И было здорово, что все получилось с этой поездкой, что все плохое осталось позади. А впереди… Кто знает, что там впереди? Как непредсказуема бывает судьба! И я отправилась прямо в «Копченый дом». Вот удивится Григ, когда узнает, что в его театре появился теперь новый сотрудник! А заодно и посоветует, подскажет.

– Привет! – улыбнулся мне Григ. Он явно был рад. Он поцеловал меня, и мы прошли по огромному холлу в комнату, служившую гостиной, единственную, которая была открыта на первом этаже. Григ усадил меня в удобное антикварное кресло и стал заваривать мой любимый жасминовый чай, ласково глядя на меня.

Но идиллия была недолгой. Не успел завариться чай, как мы уже яростно спорили. Полторацкий вспыхнул как спичка. Он произнес пылкий монолог минут на десять и кратко, но очень емко довел до моего сведения, насколько он против моей идеи поработать в театре. Пока я сидела, оглушенная, пытаясь понять, обижаться мне и уходить или перевести разговор на другую тему, Григ вдруг предложил:

– Пойдем в кино, что ли?

Я удивилась: Григ очень редко покидал свою берлогу. И я согласилась.

Шел какой-то боевик. В середине сеанса Григ стиснул мои пальцы и почти прокричал сквозь грохот стрельбы, несущийся с экрана: «Я люблю тебя! Останься со мной!»

Что я могла ответить? Что я еще не готова? Что Григ – не герой моего романа? Но я знала его дольше всех прочих мужчин своей жизни, с ним было так хорошо, так удобно. Он понимал меня с полуслова. Я промолчала.

После кино мы молча обошли все места, где гуляли когда-то в детстве, – улицы, парк Шмидта, сквер у городского управления, заглянули во все закоулки.

– Сходим к морю? – предложила я.

Мы медленно пошли по набережной, почти не слыша хохота отдыхающих, визга детей, шума аттракционов. Ссутулившиеся деревянные зонты на городском пляже сторожили мутно белеющий на песке бумажный сор. Мы присели на свободную скамейку. Стемнело. Совсем недалеко в холодном свете прожекторов виднелись решетчатые хоботы кранов, дальше горели два красных огня, указывающих вход в порт. Григ смотрел на эти огни.

– На что ты смотришь? – я перехватила его взгляд. Молчание уже начинало тяготить меня.

– На маяки, – выдохнул Григ. – Здесь они маленькие. Когда я был ребенком, то, очутившись в дождливую погоду на косе, слышал, как ревел старый маяк. Он будто звал. Я тогда думал, что корабли так и ходят – от маяка к маяку. Потом оказалось, что так не бывает. Обязательно у человека есть кто– то единственный, кто для него, как маяк, светится, показывает дорогу. Мой маяк – это ты.

– Григ…

– Не говори ничего… Ты знаешь, что только с тобой я настоящий. Пусть этот безумный мир катится в пропасть, а он катится, поверь мне.

Он сжал кулаки.

– Так трудно удержать ненависть в себе. Меня спасают море, дети, собаки… Но только ты – мой свет, мой маяк… Я буду любить тебя всегда, и так, как никто никогда не любил. – Он потер ладонью лоб, словно что-то вспоминая.

Я была в смятении. В этот момент Григ был непохож на себя самого – спокойного, молчаливого. Горячечный блеск его глаз обжигал, движения были порывисты.

– Ты проникла мне в кровь, словно лихорадка, я болен тобой. Стоит мне только взглянуть на тебя, и я делаюсь сам не свой. Меня неудержимо тянет к тебе. Ты же знаешь, что я готов умереть за тебя, – тихо добавил он.

Я знала. Это и пугало меня. Слишком прямолинеен и страшен был Григ в своей любви, она была скорее похожа на болезненную зависимость. Хотя могла ли я быть уверенной в том, что знаю о любви все? Вряд ли…

– У тебя ни в чем не будет недостатка. Хочешь, откроем все десять комнат дома, отреставрируем, и ты будешь царить там безраздельно? Ты же любишь наш дом, Сандра…

«А может, и правда, бросить все и остаться в Веденске?» – подумала я. Не будет мучительных размышлений, кошмаров, не будет дурацкого счета «кто кого». Я буду просто женщиной, любимой женщиной.

Григ наклонился и поцеловал меня. Сначала медленно, осторожно, потом поцелуи его становились все горячее. Я уже не могла противиться силе страсти. Странно, но, возвращая поцелуи, я продолжала думать о «Копченом доме». Быть его хозяйкой – все равно, что владеть пещерой Али-Бабы, все равно, что жить в музее. Мои эстетические потребности были бы полностью насыщены, моя потребность в любви – тоже. Вот только мои амбиции… Но разве это важно для женщины? Я могу попросить «сочинить» для меня должность в театре.

Все это проносилось в моей голове, пока мы сжимали друг друга в объятиях на скамейке у моря, словно это была не я, а другой человек, который наблюдал за мной и регистрировал мои чувства…

Разбираясь с ворохом пособий по фонетике немецкого языка, я снова наткнулась на «антистрессовую» книжку Гути. Итак, первые два совета все-таки помогли. Посмотрим, что там у них предлагается еще? Совет номер три гласил: «Напишите письмо обо всем, что вас тревожит, а потом мысленно сожгите его или отправьте в космос». Что же, попытаться, по крайней мере, стоило. Я писала день, ночь, утро. Стирала написанное, снова писала. Сначала мое послание было полно эмоций, от которых я поспешила избавиться. Опять села за компьютер, попробовала изложить все в виде информационного бюллетеня. Я писала о наших колесах обозрения «Сити-вью», о контрактах, о менеджерах, пропадающих после подписания контракта, об аварии «моего» колеса в Поволжье… О том, как несправедливо поступили со мной Аркаша и Толяша… О счете один-ноль, кстати, тоже. Наконец, мое «письмо горечи» было окончено. Я еще раз его перечитала и отправила. Только не в глубины космоса, как советовала книжка Гути, а на личный мейл Вартаняна, добытый, разумеется верной Августой. «Один-один», – удовлетворенно пробормотала я, вспоминая постнолицего.

Удивительно, но именно Веденск предлагал мне одну работу за другой. Через неделю к моей нагрузке в театре прибавилось занятие в управлении порта, где трудились те самые немецкие партнеры, ради которых так старались артисты местной оперы. Речь шла о новом методе скоростной разгрузки-погрузки, который разработал российский инженер – он сам и внедрял метод вместе с партнерами из Гамбурга. Контракт переводчика с германской стороны закончился, порту срочно понадобился грамотный специалист, владеющий техническими терминами. Тут я и подвернулась.