Даже сегодня, когда многое изменилось, турист покидает Ронду с сожалением и зарождающейся ностальгией. Он потягивает последний бокал ритцо, сладкого и коварного ликера, в последний раз вдыхает терпкий запах цветков ровлвулы — их золотые лепестки покрывают улицы в конце лета, в последний раз машет рукой бронзовой фигуре, плещущейся в водах Рондаквивира, и вот уже одиноко стоит в холле аэропорта, чтобы через полчаса лететь на запад или на восток, к своему делу, к труду на благо сограждан, прочь от земли несбывшихся надежд, прочь от Ронды.

Помимо дворца, превращенного в музей, вероятно, самое щемящее чувство боли в сегодняшней столице вызывает единственный оставшийся в живых член правящей семьи. Они все еще называют ее эрцгерцогиней. По причинам, которых мы коснемся позже, они не прирезали ее вместе с братом. Только одна эрцгерцогиня владеет секретом вечной юности. Она никогда не открывала его и унесет тайну в могилу. Конечно же, они испробовали все средства: заточили ее в тюрьму, пытали, отправили в ссылку, заставляли принимать наркотики, после которых человек выбалтывает все, что знает, и даже перевоспитывали. Однако ничто не сломило ее.

Эрцгерцогине, должно быть, за восемьдесят, и вот уже несколько месяцев ей нездоровится. Врачи говорят, что вряд ли она протянет еще одну зиму. Хотя порода у нее редкая и она вполне еще может утереть нос любителям мрачных прогнозов. Она по-прежнему самая красивая девушка республики; я не случайно сказал «девушка», ибо, несмотря на свои годы, эрцгерцогиня все еще девушка — и внешне, и по своим манерам. Все такими же остаются ее влажные и блестящие глаза, все та же грация, восхищавшая в свое время современников, большая часть которых погибла в Ночь Длинных Ножей. Она и теперь станцует вам под звуки народных мелодий, если вы бросите ей рондип — монету стоимостью в один доллар. Но для тех, кто помнит ее во цвете лет, помнит ее популярность в народе, ее покровительство искусствам, ее знаменитый роман со своим кузеном графом Антоном… Для тех, кто помнит все это, вид нынешней эрцгерцогини Паулы Рондийской, зарабатывающей танцами на ужин, вызывает тошноту и заставляет сжиматься сердце. Так никогда не было. Мы помним вечерние выходы на балкон и кружащих в воздухе летучих мышей.

Итак, если это не слишком утомит вас — ведь подробности все еще отсутствуют в учебниках истории, которые пока что пишут для будущих поколений, — я расскажу вам вкратце, как пала последняя монархия в Европе, как Ронда стала республикой и как робкие чувства беспокойства переросли в восстание народа, не понявшего ту самую эрцгерцогиню, которая сегодня подпрыгивает и кланяется на дворцовой площади.

Часть предков современных рондийцев приплыла морем с Крита, часть пришла из Галлии, а позже с ними смешались римляне. Затем, как уже было сказано, в начале четырнадцатого века разлившийся Рондаквивир сгубил по меньшей мере три четверти населения. Первый эрцгерцог восстановил порядок, перестроил столицу, способствовал хлебопашеству, земледелию и виноградарству — словом, вернул несчастному народу желание жить.

Нести тяжелую ношу ему помогали воды источников, которые под воздействием тайной формулы превращались в эликсир, доступный одному эрцгерцогу. Но и сами по себе они обладали замечательными качествами. Всякому, кто пил их, они даровали чувство благополучия, какое обычно переживает просыпающийся ребенок в канун половой зрелости, а точнее ощущение чудесного обновления. У проснувшегося ребенка, который не боится ни родителей, ни учителей, есть лишь одно желание — выпрыгнуть из своей кроватки и пробежаться босиком под яркими лучами солнца. И все его мечты сбудутся, ибо начавшийся день наступил для него. Вот какое чувство дарила вода Ронды.

Нет, это не было всего лишь иллюзией, как иногда утверждают скептики. Сегодня ученые уже нашли химические вещества, стимулирующие эндокринные железы. Вот почему основа промышленности Ронды — разлив и экспорт воды из источников. Соединенные Штаты закупают свыше восьмидесяти процентов годовой продукции. Однако прежде, когда дело это было в руках эрцгерцога, воду продавали только гостям страны. Можно представить, сколько ее, низвергавшейся водопадом из пещеры с высоты девять тысяч футов и стекавшей по склонам Рондерхофа, пропадало даром. Энергия, которую можно было бы закупорить в бутылки и потом закачать в усталых американцев, просто падала с голых скал и опускалась в долину, где питала и без того жирную землю и давала жизнь золотым цветкам ровлвулы.

Разумеется, народ Ронды впитывал воду вместе с материнским молоком. Отсюда его красота, радость бытия и веселый нрав, несовместимые с враждебностью и амбициозностью. Это, насколько я понимаю историков, всегда было сущностью рондийского характера, причиной его непритязательности. «К чему убивать, — спрашивал Олдо, знаменитый поэт Ронды, — если мы любим? К чему плакать, если нам хорошо? К чему рондийцам устремляться в страны, где царят болезни и мор, бедность и война, зачем отправляться туда, где люди теснятся в трущобах, ютятся в крошечных квартирках огромных домов и горят лишь одним желанием — обскакать соседа? Для рондийцев все это не имеет смысла. У них уже был свой потоп, погубивший предков. Возможно, когда-нибудь Рондаквивир вновь разольется; но пока этого не случилось, пусть они живут, танцуют и мечтают. Пусть они бьют острогой рыбу, прыгают в источники Рондерхофа, пусть собирают золотые цветы ровлвулы, давят лепестки и виноград, собирают зерно, выращивают скот — пусть живут под недремлющим и заботливым взором вечно юного монарха, который умирает и рождается вновь».

Примерно так говорил Олдо, хотя рондийский с трудом поддается переводу: уж слишком он отличается от всех европейских языков.

Сотни лет после потопа жизнь в Ронде мало менялась. Один эрцгерцог сменял другого, и никто точно не знал возраст правителя и его наследника. О болезни монарха или постигшем его несчастье извещала молва — из этого никогда не делали тайну: то, что случалось, принимали как неизбежное. А потом на воротах дворца появлялось воззвание и все узнавали: эрцгерцог умер, эрцгерцог жив! Эрцгерцог символизировал весну, и теософы утверждают, что это и было религией. А может быть, традицией? Впрочем, неважно, как это называется. Просто рондийцам нравилось верить в то, что монарх передает секрет юности своему преемнику. Они любили монарха, его белый мундир и сверкающие ножны дворцовой гвардии.

Монарх не вмешивался ни в их занятия, ни в их жизнь. Пока возделывали землю и собирали урожай, пока было достаточно пищи, чтобы прокормить народ (а нужды его невелики — рыба, дичь, овощи, фрукты и вино), законы были не нужны, а столь очевидные матримониальные традиции никто и не помышлял нарушать. Кто же пожелает жениться на иностранке? Какая женщина согласится качать на руках дитя от какогонибудь чужеземца: ведь дитя наверняка родится с коротенькими конечностями и отвисшей кожей?

Часто говорят, что в Ронде допускали браки между родственниками и что маленькую страну населяли люди, связанные кровными узами. Отрицать не буду, хотя об этом ничего не говорили вслух. Но знатоки Ронды не сомневались, что многие мужчины частенько брали в жены своих сестер. Судя по всему, на здоровье потомства это сказывалось благоприятно, да и умственным способностям никак не вредило. В Ронде рождалось очень мало идиотов. Но именно благодаря близкородственным бракам, заявляют историки, характер рондийцев был лишен амбициозности и воинственности, в нем преобладала ленивая умиротворенность.

«К чему сражаться, — говорил Олдо, — если нам ничего не нужно? К чему красть, когда мой кошелек полон? К чему похищать чужеземку, когда невестой мне моя сестра?» Без сомнения, такие необычные взгляды шокировали туристов. Они попадали в страну, настолько же изобилующую чувственными чарами, насколько лишенную моральных устоев! Но каким бы возмущенным и въедливым ни был турист, к концу своего пребывания он сдавался — не мог противостоять красоте. Аргументы отступали, и в конце концов, причастившись водой источников, турист обращался в новую веру, открывая для себя гедонистическое отношение к жизни, гармонию души и тела.