Усталые солдаты, видя крушение и всеобщий раздрай, грабежи интервентов и партизанщину, поддались на большевистскую и эсеровскую пропаганду. И пошли мятежи…
В них, как водится в России, обвинили командующего. Хотя тот всеми силами пытался остановить брожение, сам, в свою очередь, обвинил омских руководителей и главкома Сахарова в преступном бездействии. И не только на словах — на глазах Верховного правителя Колчака, опираясь на верных егерей, Анатолий Пепеляев потребовал отрешения главкома от должности и назначения генерала Каппеля.
Этого верхушка армии ему никогда не простила, но вмешался такой же «отверженный», еще более молодой по возрасту, но пользующийся поддержкой правительства и лично премьер-министра, главнокомандующий генерал-адъютант Арчегов.
Адмирал с любопытством наблюдал, как с февраля в верхах Сибирской армии происходили видимые глазу перемещения высшего командного состава. Вначале значимые посты заняли «старые» генералы, получившие этот чин еще при прежнем императоре.
Они не скрывали своих монархических симпатий, да и сам Михаил Александрович стал «царем Сибирским». А вот потом началось еще интереснее — высокие назначения стали получать уже не монархисты, а сибиряки, многие из которых разделяли идеи «областничества».
Правительство Вологодского, весьма прижимистое в раздаче погон с зигзагами и орлами, неожиданно признало генерал-лейтенантский чин Пепеляева, который был дан ему еще при Колчаке, и назначило командующим 1-го Сибирского армейского корпуса и одновременно заместителем генерала Дитерихса, что управлял Иркутским военным округом.
Следом за ним еще трое «сибиряков», в чине полковников пребывающие и отнюдь не разделяющие самодержавный принцип, также получили заветные генеральские погоны с высокими назначениями — на должности бригадных командиров.
Не успели утихнуть пересуды в генеральской среде, что исповедовала монархизм, как тут же они вспыхнули с новой силою. Теперь дошло до назначения «розовых», тех, кто был не чужд даже социалистических взглядов, пусть и порядком «побелевших» со временем.
Генерал-лейтенант Болдырев, из «старых», бывший военный министр до ноябрьского переворота 1918 года, когда всю власть передали адмиралу Колчаку, был возвращен из Японии. И тут же решением правительства поставлен на должность начальника Генерального штаба.
А в марте взорвалась самая настоящая «бомба». Лишенный Колчаком генеральского чина, бывший командующий армией чех Гайда, от обиды поднявший мятеж во Владивостоке в ноябре прошлого года, был амнистирован по указу Вологодского и в чине подполковника Сибирской армии сразу получил назначение командиром отборного 2-го Маньчжурского батальона, который еще атаман Семенов сформировал.
Смирнов был хорошо знаком с этим амбициозным чехом, что за каких-то полгода прошел путь от поручика до генерала. Припомнилась ему и фраза одного из командиров чешских «легий» — «Гайда либо станет вашим фельдмаршалом, либо вы с ним наплачетесь».
Потому он сразу решил, что дело тут нечисто. Адмирал прекрасно понимал, как и многие другие, что Сибирское правительство стало проводить политику противодействия «монархистам», искусственно создавая им этот противовес. И не ошиблось, судя по всему…
Москва
— Лев Давыдович! Я никогда не скрывал своего отношения к советской власти. Впрочем, и вы тоже называете нас зоологической средой и призываете к полному истреблению. Даже директиву приняли о расказачивании, поголовном истреблении…
— Эту директиву, извольте знать, подписал председатель ВЦИК Свердлов, а не я, генерал!
— Оставим эти нюансы, господин Троцкий, сейчас они не важны. Вас поддерживают миллионы человек, иначе мы бы не говорили с вами. Но и нас поддерживают миллионы сибиряков. Нет-нет, позвольте мне досказать свою мысль, господин Троцкий!
Арчегов поднял ладонь, останавливая Председателя реввоенсовета, лицо которого покрылось чудными багровыми пятнами. Убийцы не любят, когда вещи называют своими именами.
— Будем говорить откровенно. Вы не сможете нас победить. Ни при каком случае. Большая часть сибиряков люди зажиточные, кулачье, как вы их называете. Им ваши социальные эксперименты до одного места, простите за грубое слово. За нас играет даже такой фактор, что Сибирь не знала крепостного права, там просто нет помещиков. И почти нет капиталистов, впрочем, мало и пролетариев, что являются вашей опорой. Промышленность у нас того… Слабенькая, вы уж извините.
Константин Иванович развел руками, притворно улыбнулся, чуток поморгав глазами. И продолжил напористо, словно фельдфебель, распекающий нерадивого новобранца:
— Ваша ставка на новоселов не даст результата — зажиточным из них мы представили все возможности, смутьянов, что в партизаны пошли, задавили. Поддержки от них вы уже не получите, так же как от каторжан и анархиствующих пролетариев.
— Вам в решительности не откажешь, господин генерал. Одна Черемховская бойня многого стоит…
— Кому бы меня упрекать!
Арчегов от соблюдения дипломатии отказываться не стал. Наоборот, сейчас требовалось показать гибкость в решении вопросов.
— Да, шахтеры и трети жертв не составили. Большинство представляло самый обычный криминальный элемент, расплодившийся неимоверно, и от которого и советская власть, как я знаю, освобождается самыми решительными мерами. Так что упрек не по адресу.
Константин вытащил из коробки папиросу и закурил, первый раз за долгий разговор, хотя сам Троцкий себя не ограничивал в табаке. Улыбнулся в лицо оппонента, не скрывая доброжелательности. Того передернуло от такого демонстративного навязывания, но возразить нарком по военным делам не успел, как генерал заговорил дальше.
— Нет сейчас у вас опоры в Сибири и вряд ли будет. А вот та часть, что вы пока удерживаете за собой, тот еще пороховой погреб. И эта листовка не такая уж дополнительная угроза для вас, хотя и прибавит головной боли, несомненно. Но у нас еще есть возможность избежать войны, в которой вы потерпите поражение, господин Троцкий.
Арчегов остановился — он устал лицедействовать, углубляться во всякие психологические изыски, играть отвратные для него роли. И, что хуже — Троцкий это видел и все прекрасно понимал. Сам такой же — а рыбак рыбака издалека видит. А «иудушка» еще тот ловец, сто очков вперед даст в этом поганом политическом ремесле.
— Давайте сделаем так. Я встречусь с вашими военспецами, и мы вместе поработаем над возможными вариантами развития событий… И гарантиями, чтоб эти варианты исключить… А от себя сейчас скажу одно — я полностью убежден в том, что ваши части к боевым действиям сейчас не готовы. Более того, вы даже не провели подготовку к войне…
— Вот видите, в отличие от вас мы полностью соблюдали условия перемирия. В то время как…
— Господин Троцкий, мы с вами люди военные, зачем пытаться вводить в заблуждение. У вас две железнодорожных ветки, и того, что я видел собственными глазами на одной, дает мне основание предполагать о невозможности каких-либо воинских перебросок. Вы не имеете сейчас никакой возможности усилить 5-ю армию. Ведь у вас царит…
Константин поднял глаза и серьезным взглядом уперся в лицо наркома. У того не дрогнул ни один мускул — суровая политическая школа жизни закалила характер.
— Отчаянная разруха!
Арчегов неожиданно вспомнил известную фразу вождя мировой революции, которая выручила его при сдаче зачета по истории КПСС. Тогда про НЭП разговор с политработником пошел, вот и выручило «красное» словцо «вечно живого».
— Положение архисложное! — добавил Константин еще один перл вождя, и тут Троцкий, к его удивлению, заметно вздрогнул, изумленно распахнув глаза и задрав бородку. Но тут же взял себя в руки, снова сделав каменное выражение лица.
— Это одна сторона. С другой стороны, у вас совершенно нет резервов, могущих усилить ваши позиции в Сибири. А пять дивизий будут нами раздавлены в течение двух-трех недель. И это при самом худшем для нас варианте развития событий.
