С этих пор я продолжал каждый день аккуратно подносить клетку крыс к коту, чтобы кот и крысы окончательно подружились.

На следующий день я добился того, что кот, наевшись, влез на клетку и улегся на ней спать, совершенно не обращая внимания на крыс.

Наконец, я решил в одно утро совсем близко познакомить, старых врагов. Я открыл дверь клетки и, взяв обеими руками кота, насильно сунул его голову вперед, в клетку. Крысы шарахнулись в противоположный конец клетки.

Кот недоволен. Он упирается лапками в край клетки, но голова и передняя часть туловища его уже внутри. Я придерживаю на всякий случай его лапы. Кот, зло прижимая уши к затылку, щурится…

Я губами произвожу магический призывный писк, и живая куча вся, как одна, по команде поднимается на задние лапки и тянется по направлению к коту.

Кот делает движение, желая освободиться, но я держу крепко. Крысы смелее тянутся к коту… Вот они уже со всех сторон робко обнюхивают кота, а одна даже сидит у меня на руке и осторожно трогает зубами коготь кота.

На следующий день я сажаю кота в клетку, запираю за ним дверцы и смотрю, как мои трусишки подходят, к нему со всех сторон, тянутся, сидя на задних лапках, к его шерсти и, обнюхав, уже мало обращают на него внимания.

Что было тут дальше! Большой кот, у которого загорались еще так недавно глаза при виде убегающей крысы, трусил и втягивал в себя голову, когда крысы к нему приближались. А они, уже окончательно потеряв к нему страх, обращались, как с равным: влезали на него и располагались спокойно в его теплой, мягкой шубке.

В конце концов они ели с ним из одной чашки хлеб, намоченный в молоке, часто вырывая у кота изо рта пищу, и укладывались спать, зарываясь в его шерсти. Просыпаясь, кот будил крыс, заигрывая с ними лапкой.

Тогда я принялся учить их, готовясь к оригинальному представлению: «Нет больше врагов».

Я учил моих четвероногих друзей работать на канате.

Туго натянут над ареной цирка канат. Я сажаю на него крыс и приношу к ним кота. И вдруг… кот выпускает когти, грозно выпускает когти и царапает по канату, как будто хочет броситься на крыс.

Я говорю:

— Вот здесь крысы изображают белых рабов — телеграфных и почтовых чиновников, а кот их свирепого начальника. А ну, чиновники, подходите к начальству.

Крысы, которые поближе к коту, смело бегут вперед и протягивают свои мордочки.

— Обратите внимание, — говорю я, — как кошка целуется с крысами.

И крысы тыкаются в кота своими мордочками…

Публика аплодирует и восхищается; слышны крики:

— Как это возможно заставить крыс целовать этого злого кота, точившего на них свои когти.

А дело было совсем не так: кот был не злой, а сонный. Кота брали на арену сейчас же после сна; он расправлял свое тело, потягиваясь и царапая канат, как будто точил об него когти, приготовляясь броситься на крыс, а крысы, услышав мой писк и знакомый соблазнительный запах принесенной клетки, бежали к ней через кота, попавшегося им на дороге.

— Смотрите, — кричал я, — как кот целуется с крысой. Я примирил таких: непримиримых врагов.

И примиренные враги оставались потом друзьями и дома, уходя с арены. Моя белая кошка спокойно спала в своей кроватке, а крысы укладывались к ней под бочок, где им было тепло, мягко и уютно…

Я решил устроить забавное представление с крысами.

Один из номеров исполняли белые (альбиноски) совместно с пасюками. Я расставлял ряд бутылок, выпускал пасюков и альбиносок и назначал им маршрут путешествия: белые — по горлышкам бутылок, пасюки — между бутылками.

И они тщательно выполняли команду.

По команде же шли они обратно, переменившись ролями: пасюки шли по горлышкам бутылок, белые — между ними…

Наконец, я поставил свою картину «Крысы-мореплаватели». Эта картина кончилась для меня очень грустно…

Я устроил пароход, на котором мои маленькие четвероногие друзья поднимали флаги, распускали паруса, тащили тюки, вертели рулевое колесо, а когда поднимался ветер, и грозный шторм рвал паруса, крысы бросались в шлюпку и спасались от кораблекрушения…

Много раз я показывал детям и взрослым эту интересную картину; и все шло благополучно, пока не случилась беда с маленьким пасюком Серко.

У Серко была темно-серая ершистая шерсть, и характер у него, как у всех пасюков, был необычайно сердитый, злой, сильный.

Товарищи его очень боялись. Чуть в общей клетке раздерутся, — Серко уж тут как тут, — мчится ураганом на место происшествия, опрокидывая все по пути, и драчуны бегут врассыпную.

Решив набирать команду для парохода, я выбрал капитаном энергичного Серко.

Сначала он у меня долго добросовестно работал «канатным», помня старую поговорку: «Плох тот матрос, который не рассчитывает быть капитаном».

Он в числе других лазал по канату в открытую пасть повешенной под потолком головы. Потом я его повысил в чине. В самом деле, разве мог я найти лучшего командира?

У него была внушительная величественная фигура и голос сиплый и тоже внушительный; этот голос как нельзя более годился для того, чтобы отдавать короткие и веские приказания.

Несколько месяцев проработал я над постановкой нового номера и, наконец, после напряженного труда, увидел, что мои зверьки готовы для представления.

Готов был и прекрасный пароход, напоминающий те громадные пароходы, которые ходят по Волге.

И вот я начинаю представление. Пароход стоит у набережной, заваленной тюками, бочками, железом; позади возвышаются золотые маковки и белые домики с садочками, улицы, скверы декорации.

С парохода на набережную перекинута сходня, по которой взад и вперед шмыгают носильщики-крысы с кулями; бочком пробираются пассажиры — тоже крысы, а на палубе хлопочут матросы, опять-таки крысы, по свистку бегущие каждый к своей мачте.

Громыхает и топочет паровой кран, визжит лебедка, и над пароходом носится клубами молочный пар.

У капитана особая каюта. Как только механик издали нажмет кнопку и дверцы каюты открываются, он появляется на пороге, зевая, встает на задние лапки и почесывается за ухом, потом медленно обходит палубу.

Приходится заглянуть и в трюм, куда валят мешки и тюки; надо подойти к подъемному крану, заглянуть и в машинную каюту, так ли сложен груз, удобно ли пассажирам, на местах ли кочегары и матросы, в исправности ли спасательные пояса и шлюпки.

Убедившись в том, что все в исправности, Серко взбирается на мостик под стеклом, где ждет его завтрак, — пара великолепных, хорошо поджаренных подсолнухов.

Он обгрызает их по краям, точно обрезает ножницами, съедает зернышки и затем пристраивается к подзорной трубе, в которой для него припасено молоко.

Не видно ли на горизонте корабля?

Но что это за писк? Оказывается, что подрались крысы-носильщики из-за коробочки с очищенным внутри миндалем и кусочком чернослива.

Одним махом Серко внизу. Тяжелым ядром ринулся он в самую гущу дерущихся, и все рассыпались, но нарушителям порядка досталась от него маленькая трепка.

В задних местах хохот; это смеются военные:

— Ай да командир!

— Правильно!

— Без строгостей никак невозможно. Так что дисциплина.

Я показывал этот номер почти два года, вызывая взрывы аплодисментов.

Артисты сыгрались, и картина выходила очень занятной.

Долго бы еще правил славным судном капитан, если бы он не погиб из-за простой, ничем не замечательной крысы.

Почти два года назад он сидел в одной клетке с серой крысой с белым брюшком и сильно к ней привязался. У крысы родились от Серко девять крысят.

Серко был нежным, заботливым отцом; он носил в гнездо солому, бумажки, перышки и с любопытством следил, как его подруга бережно берет попеременно лапками каждого крысенка, повертит им, как жонглер шариком, и быстро облизнет его с носика и до кончика хвоста, как леденец.