Как и все индийские слоны, Бэби прибыл из Индии на корабле. Как и других слонов, его высадили по трапу (толстым, деревянным доскам с перилами). Как и других слонов, его сажали на судно при помощи особой машины «лебедки», надев на него сначала мягкие кожаные гурты.[18]

Схватив за гурты специальными железными крючками, его высоко поднимает на воздух «лебедка», гремя железною цепью, и обезумевшее от страха животное, которое в первый раз в жизни совершало такой полет, летит в небесную высь. Но прежде, чем великан успел опомниться, «лебедка» опустила его на пол корабля.

Бэби, конечно, покорно стоял на палубе, не сознавая своей силы и мощи, и терпеливо переносил качку. Но вот, наконец, земля. Корабль пристал к пристани. От корабля на берег перекинули трап, и Бэби должен был сойти на берег.

Он делает первый шаг очень осторожно и неуверенно. Сначала хоботом, а потом передней ногой, он как бы ощупывает крепость и толщину досок, потом сильнее нажимает на них и, наконец, свободно становится, нажимая на доски всей тяжестью тела.

Если доски не гнутся и не скрипят, то Бэби уже смело сходит на землю. Великаны-слоны великолепно сознают тяжесть своего тела. Они отлично знают, что стоит только провалиться слону в какую-нибудь небольшую яму, увлекая за собой все окружающее, и они не смогут из нее выбраться.

Вот почему слоны и ведут себя так до смешного осторожно. Стоит слон, не шевелясь, в легкой постройке балагана, терпеливо несколько часов; он понимает, что стоит ему только неловко повернуться, слегка задеть стенки балагана, как они разлетятся вдребезги и своими падением увлекут и его самого.

Благодаря этому чувству сознания своей тяжести, мой Бэби выполнял на арене такие интересные номера, что публика приходила в неистовство.

Мне живо припоминаются теперь наши выступления, как будто это было вчера.

Вот я стою на арене рядом с Бэби и вдруг ложусь на землю. Бэби подходит ко мне и с медленной, трогательной для меня осторожностью, неестественно поднимает ноги и переступает через меня.

Публика ахает и аплодирует…

Бэби быстро бежит кругом, подходит снова ко мне и снова, еще осторожнее, еще выше поднимая ноги, шагает через мое беспомощно раскинутое тело.

Я лежу под слоном:

— Алле, Бэби!

И слон, точно по волшебству, опускает свой зад, сначала становясь на колени задних ног, а затем подгибая передние, но медленно опускается на меня.

— Это уже слишком, он будет раздавлен! — кричит публика.

— К чему рисковать собой?

— Да пусть же он поскорее выползает из-под этой туши.

— Ай, раздавил…

Но Бэби меня и не думал давить, несмотря на то, что в нем в то время было уже 175 пудов. Публика бы так не волновалась, если бы она знала, насколько у моего слона было развито сознание собственной тяжести и любовь ко мне. Едва живот Бэби касался моего костюма, как он, напрягая мускулы всего тела, каменел. Только в его хоботе слышалось тревожное гудение, и по этому звуку я знал, как он хочет поскорее окончить номер и подняться.

— Алле!

И Бэби, сдерживая желание быстро встать, медленно и осторожно поднимается на свои толстые, как колонны, ноги.

Но особенно трогательно было смотреть, как Бэби, стоя на задних ногах, высоко подняв передние ноги и хобот, балансировал, в то время как я стоял с распростертыми руками под ним.

Он опускался радостно, облегченно вздыхая… Не любил он рисковать моей жизнью и не любил подражать людям, стоя на двух ногах.

Любовь Бэби ко мне была безгранична. Я заставлял его поднимать хобот, открывать рот и вкладывал в его рот свою голову, а хобот опускал вниз и расставлял руки в стороны. Он стоял смирно, как ни в чем не бывало, несмотря на то, что мои волосы щекотали ему его скользкий горбатый язык.

Революционный ураган 1917 г. потряс Россию со всех концов. В феврале в воздухе громко прозвучал клич свободы. И я вздохнул радостно и свободно, как никогда. В феврале были великие дни свержения самодержавия.

Дрожащими руками писал я воззвание в своем маленьком «зверином» театре, в моем Уголке, где я жил вместе со своими четвероногими и пернатыми друзьями. Это было воззвание народного шута, который должен был говорить, который не мог молчать, когда заговорила вся Россия.

Кончая дописывать красный плакат, я отдавал распоряжения моим помощникам. Для моего нового уличного выступления они запрягали в колесницу слона.

Мой Бэби, как бы чувствуя важность этого дня, сам растопыривал свои уши, чтобы легче было надеть на него упряжь. Через несколько минут я был уже в колеснице и вручал Бэби древко с красным флагом и надписью «вперед».

И вот мы на улице, как и вся Москва. Я вижу вокруг тревожно-радостные лица, алые ленты на груди мужчин и женщин. Казалось, весь город покрылся яркими цветами.

Среди этого моря веселых улыбающихся лиц появилась и моя колесница. Высоко подняв хобот, Бэби махал красным флагом и медленно, плавно двигался вперед. Я был в шутовском роскошном наряде и говорил с толпой. Толпа хлынула со всех сторон и потекла за мной. Затем к нам присоединились ученицы одной гимназии, и их радостное молодое «ура» выделялось среди криков толпы. А рабочие подхватывали звуки молодых голосов, и революционные песни волной раскатывались по улицам.

Колесница повернула на Тверскую. Выше всех над толпой возвышался мой великан, с поднятым хоботом, в котором алел флаг. Хобот двигался в такт, будто слон управлял хором.

В колесницу прыгнул молодой студент и надел мне через плечо красную ленту под громкие крики «ура». Но голос ревущего слона покрывал тысячи голосов. Бэби как-то особенно гордо поднимал в этот день свой хобот и голову, когда стоял в деннике и ел месиво из отрубей. Утомленный радостным днем, я заснул как убитый. Проснулся я утром от телефонного звонка и подбежал быстро к телефону.

— Я слушаю.

А чей-то разъяренный голос отвечал:

— Слушай ты, шут Дуров. Если ты еще раз появишься со своим слоном и воззваниями на улице, то пули пробьют толстое пузо твоего слона.

Итак, мой Бэби попал в революционеры, на которых охотились враги революции.

Вскоре после рассказанного Бэби попал в Крым. Волна революций занесла меня в Москву и разлучила с моими зверьми. Животные остались на попечении служащих.

Весь Крым был охвачен гражданской войной. На улицах Симферополя, где находились в то время мои звери, шла перестрелка. Пули залетали и в цирк. Первой жертвой был мой пеликан. Пуля пробила тонкую доску цирка и уложила на месте птицу. Служащие, оберегая свою шкуру, покинули цирк.

Наконец, наступило затишье. Притаившиеся в своих домах обыватели, как кроты, начали понемногу выползать из своих нор. Открылись двери булочной, и в воздухе аппетитно запахло свежим хлебом. Весть о хлебе быстро облетела соседние кварталы, и в булочную со всех сторон потянулись изголодавшиеся обыватели… Скоро на тротуаре возле булочной вырос серый хвост очереди. Поднялась перебранка, крики, спор; люди, не видевшие долгие дни хлеба, боялись, что до них не дойдет очередь. И вдруг, через головы толпы, через лес рук, жадно протянутых к булочнику, вытянулся огромный серый хобот слона. Он качался, как змея над головами толпы…

Глаза булочника широко раскрылись. Он с ужасом смотрел на страшного покупателя. В один момент около булочной не осталось Ми одного человека. Сбежал и сам булочник, а толпа с тротуара смотрела, как слон хозяйничал в булочной. Конечно, это был Бэби.

Он начал аккуратно брать хоботом через прилавок с полки булку за булкой, ничего не роняя и не задевая.