— Расскажите-ка, — попросил Блэк.

Старшая отхлебнула бренди.

— Из состоятельной семьи была, — начала она, — отец готов был заплатить мне сколько ни попроси, да я не хапуга. Назвала я ему сумму по справедливости, а он уж так рад был взвалить дочку на мои плечи, что и сверх того дал. Она у нас пять месяцев прожила. Вообще-то так не полагается, но он заявил, что либо так, либо в исправительный дом, ну я и пожалела девчушку.

— Как же это приключилось? — перебил Блэк.

— Совместное обучение виной, так отец объяснял. Только я этой сказке не поверила. И вот ведь что удивительно — сама девчушка знать не знала, как это получилось. Обычно мне всю подноготную у моих пациенток удается вызнать, а от нее так ничего и не добилась. Отец — так она нам говорила — объявил, что это величайший позор для девушки, а ей непонятно почему, ведь ее отец священник и он во всех проповедях учит — то, что случилось с девой Марией, — самое прекрасное чудо на свете.

К столику подошел официант со счетом, но Блэк сделал знак подождать.

— Так, выходит, она думала, будто это сверхъестественные дела?

— Именно так и думала, — подтвердила сестра, — и сбить ее с этого было невозможно. Уж мы ей растолковали, что к чему, а она все равно не поверила. Акушерке она сказала, что, может, с другими и случаются всякие ужасы, но с ней ничего подобного не происходило. Ей, говорит, часто ангелы снятся, вот какой-нибудь ангел и явился к ней во сне, и отец, мол, еще первый признает, что был не прав, когда родится ребеночек: ведь он непременно будет новый мессия. [4]Поверите ли, слушаешь ее и жалость берет, так она была уверена. Она нам сказала, что детей любит и ни капельки не боится и одно ее смущает: достойна ли она быть его матерью, ведь она твердо знает — именно ему суждено спасти мир.

— Ужасная история, — заметил Блэк, заказывая кофе.

Старшая сестра делалась все человечнее и отзывчивее. И даже перестала причмокивать губами.

— Уж так мы с акушеркой к ней привязались, — продолжала она. — Да и невозможно было ее не полюбить, кроткая, как овечка. Мы и сами чуть не поверили в ее ангелов. Она напомнила нам, что дева Мария была еще годом моложе, когда родила Иисуса, и Иосиф тоже старался спрятать ее от людских глаз, стыдясь, что у нее ребенок. [5] «Вот увидите, — говорила она нам, — в ту ночь, когда родится мой мальчик, в небе будет большая звезда». [6]И так оно и вышло. Правда, то была просто Венера, но мы с сиделкой радовались, что звезда видна. Девочке полегче было, отвлекало от происходящего.

Старшая сестра допила кофе и посмотрела на часы.

— Пора, — сказала она, — у нас в восемь утра кесарево, выспаться надо.

— Сперва докончите историю, — остановил ее Блэк. — Чем она завершилась?

— Родился мальчишка, и я в жизни не видела картинки милее, когда эта крошка сидела на кровати со своим малышом на руках, точь-в-точь будто ей куклу подарили на день рождения. И уж такая довольная, прямо слов не находила. Знай повторяет «ах, сестра» да «ох, сестра». Знает бог, меня разжалобить трудно, но и меня чуть слеза не прошибла, и сиделку тоже.

Одно я вам могу сказать точно: кто ей это устроил, был рыжий. Помню, я сказала девчушке: «Ну, чистый Рыжик, вот он кто». И так мы все и звали его Рыжиком, и бедняжка тоже его так звала. А уж про то, как их потом разлучили, так и рассказывать неохота.

— Разлучили? — переспросил Блэк.

— Пришлось. Отец хотел увезти ее куда-то, чтоб начать новую жизнь, а с младенцем на руках какая новая жизнь, тем более она и сама еще дите была. Мы ее с Рыжиком продержали у себя четыре недели, и то лишку получилось — она успела накрепко к нему привязаться. Но так заранее было обговорено: отец заберет ее, а ребенка отдадим в какой-нибудь приют. Мы с акушеркой потолковали и решили, что единственный способ — сказать бедняжке, будто Рыжик ночью умер. Так мы и сделали. И тут все вышло еще хуже, чем мы думали. Она вся как побелеет да как закричит… До самой смерти, наверно, у меня в ушах будет стоять тот крик. Жуткий, пронзительный, странный такой. После того потеряла она сознание, и так надолго, что мы думали, так и помрет и в себя не придет. Доктора позвали, а обыкновенно мы сами пациенток выхаживаем, и доктор сказал, что все это чудовищно и что она от потрясения может помешаться. В конце концов она пришла в себя. Но что бы вы думали? У нее начисто память отшибло. Не узнавала нас, родного отца, вообще никого. И не помнила ничего, что с нею случилось. Память как умерла. А так-то она была здорова и во всем остальном нормальная. Доктор тогда сказал, что это самое милосердное, что могло произойти. Но уж коли память вдруг вернется, так он сказал, то тут для бедной девчушки начнется ад.

Блэк подозвал официанта и расплатился.

— Жаль, конечно, что вечер наш закончился на такой трагической ноте, — проговорил он, — но все равно спасибо вам за рассказ. Непременно включите его в ваши воспоминания, когда соберетесь писать. А что, кстати, было с ребенком?

Сестра взяла со стола перчатки и сумочку.

— Его приняли в приют святого Эдмунда в Ньюки. У меня там был знакомый в совете попечителей. Я все устроила, хотя трудов это стоило немалых. Дали мы ему имя Том Смит — хорошее имя, добропорядочное, но для меня он до сих пор Рыжик. Бедный парень, так и проживет — не узнает, что в материнских глазах он был будущим спасителем человечества.

Блэк проводил старшую сестру назад, в лечебницу, и пообещал написать сразу по возвращении домой, подтвердить заказ на палату. Затем он вычеркнул ее и Карнлит из записной книжки и приписал ниже: «Приют св. Эдмунда, Ньюки». Досадно, что он забрался так далеко на юг, когда можно было проехать всего несколько миль и установить простой факт. Установить простой факт оказалось, однако, труднее, чем он предполагал.

В приютах, где живут дети незамужних матерей, обычно не слишком склонны открывать местопребывание своих бывших подопечных, и заведующий приютом св. Эдмунда не был исключением из правила.

— Это не годится, — объяснил он Блэку. — Дети знают один дом — тот, в котором они выросли. Течение их жизни нарушилось бы, если бы родители впоследствии пытались завязать с ними отношения. Могли бы возникнуть разного рода осложнения.

— Вполне вас понимаю, — согласился Блэк, — но в данном случае осложнений не предвидится. Отец неизвестен, мать умерла.

— Я это знаю лишь с ваших слов, — возразил заведующий. — Извините, но у нас строго запрещено давать какие-либо сведения. Могу сказать вам только одно. Последнее, что мы о нем слышали, это что он крепко стоит на ногах, нашел работу, он теперь коммивояжер. К сожалению, больше я ничего сказать не имею права.

— Вы сказали совершенно достаточно, — ответил Блэк.

Он вернулся к машине и заглянул в свои записи.

Записи подтвердили то, о чем смутно напомнили ему слова заведующего. Теперь все совпало.

Последним, если не считать дворецкого, кто видел леди Фаррен в живых, был агент, собирающий заказы на садовую мебель.

Блэк повернул на север, к Лондону.

Контора фирмы, производившей садовую мебель, помещалась в Норвуде, Миддлсекс. Блэк добыл адрес, позвонив по междугородному телефону сэру Джону. Каталог лежал среди других бумаг и писем леди Фаррен.

— А в чем дело? Вы напали на что-то? — спросил по телефону сэр Джон.

— Просто заключительная проверка, — ответил Блэк уклончиво. — Моя всегдашняя дотошность. Я свяжусь с вами в самое ближайшее время.

Он отправился на свидание с управляющим фирмой и на этот раз не стал маскироваться. Он вручил управляющему свою карточку и объяснил, что нанят сэром Джоном Фарреном для выяснения всех обстоятельств, предшествовавших смерти леди Фаррен, сообщение о которой управляющий, несомненно, видел в газетах. Она застрелилась неделю назад. Утром перед смертью она сделала заказ на садовые кресла торговому агенту их фирмы. Нельзя ли, спросил Блэк, повидаться с этим человеком?