Наконец герцог перестал щекотать ее, и Энн попыталась отдышаться.

— Никогда не думал, что ты такая хохотушка, ангел мой, — прошептал герцог, приподнимаясь на одной руке. — Я даже не помню, когда еще так смеялся.

Было бы здорово, если бы смех не прекращался. А чтобы сохранить это ощущение радости, надо было снова заняться любовью. Герцог начал вставать с кровати, но Энн обняла его за плечи, удерживая рядом.

— Когда вы снова будете готовы, можно ли заняться любовью, чтобы на качелях оказались вы, ваша светлость?

На этот раз брови герцога поползли вверх, почти скрывшись под волосами.

— С моей точки зрения, это звучит опасно, любовь моя. Почему бы нам не попытаться сделать это вместе? Разумеется, ты — сверху.

Он почувствовал напряжение Сэриз, когда она скакала на нем, сидя на качелях. Девон ощутил это опять, когда уселся на веревочное сиденье, а Сэриз оседлала его. Он перехватил ее руки, державшиеся за веревку, и крепко сжал их. Черт, у нее, наверное, побелели косточки пальцев.

Неужели ее так напугали качели?

Она опустилась на него, и ее разгоряченное лоно прижалось к его твердой плоти. Девона охватила волна удовольствия. Но он по-прежнему чувствовал в ней какую-то напряженность. Такую же зажатость он отметил в ней, когда первый раз ласкал ее ртом.

Он решил, что доставил Сэриз немало приятных минут, которых было достаточно, чтобы расслабиться, потому что она громко кричала, когда достигла вершины блаженства. На качелях она смеялась. Должно быть, ей понравилось.

Тогда почему она так напряжена? Чего боится?

Девон вспомнил, как Сэриз взяла его руку и провела ею по шрамам у себя на спине. Конечно, она боится, ведь хозяйка била ее. Неужели она боится, что он поднимет на нее руку? От этой мысли Девону стало больно. Он предупреждал ее, что может причинить боль, говорил, что может нанести еще более ужасные повреждения, чем ее хозяйка. Конечно, она боится его. Наверняка боялась каждый раз, когда они занимались любовью.

— Не бойся, ангел мой, — пробормотал Девон и судорожно вздохнул, когда пальцы Энн сжали его напряженную, как камень, плоть. — Я не причиню тебе боли.

— Я знаю. — Обхватив рукой пульсирующую плоть, Энн стала дразнить герцога, касаясь ею своего влажного разгоряченного лона. — Я знаю, что вы не сделаете этого. — С этими словами она направила его твердый ствол внутрь своего тела, и герцогу пришлось бороться за возможность думать на фоне стремительного натиска желания, наполнившего его.

«Двигайся, доставь ей удовольствие», — настаивало его тело. Но ему не хотелось получать удовольствие самому, пока она так напряжена. Герцог старался контролировать себя.

— Чего ты боишься, любовь моя? Ты была напряженной на качелях. И хрупкой как лед, когда я ласкал губами твою очаровательную плоть.

— Я... Нет, я не напряжена.

— Ангел мой, ты напряжена. Я чувствую. Поскольку видеть тебя я не могу, мне приходится сосредотачиваться на всем остальном. — Герцог провел руками по плечам Энн. — Они сжаты от напряжения. — Потом коснулся ее затылка. — Твои мышцы натянуты как струны.

— Просто я боюсь потерять равновесие на качелях, вот и все.

Девону хотелось верить, что все дело только в этом, хотелось развеять страхи Сэриз, подвести к кульминации. Он обожал слушать ее нарастающий крик, когда она взлетала к вершине экстаза. Он решил вернуть ей каждое мгновение жаркой страсти, которое она подарила ему.

— Держись за меня, — хрипло сказал он, — давай покачаемся.

Девон мягко оттолкнулся, и они скользнули назад. Энн вскрикнула. Качели двинулись вперед, и плоть Девона глубоко проникла в ее тело. Черт, его мозг охватил несказанный блаженный восторг. Но она по-прежнему была натянута как струна.

— Расслабься, Сэриз. Давай, ангел мой. Получай удовольствие. — До него вдруг стало смутно доходить, что свои мольбы к ней он произносил вслух.

Энн застонала. Стон был темным, как шоколад, глубоким, как его проникающие движения, хриплым, как его собственный голос в моменты страсти.

— О-о! Ах! — вскрикивала она при каждом взлете качелей.

Но теперь Девон услышал это. В ее голосе звучали искусственные нотки. Она застонала, и ее голос понизился до страстного урчания, которое гарантировало, что мужчина сойдет с ума.

— Больше не могу! — выдохнула Энн. — О-о, ваша светлость!

Но, даже издавая эти страстные звуки, она по-прежнему лежала на нем доской. Она визжала от удовольствия, но чувствовала ли это удовольствие на самом деле? Девон понял, что его возбуждение пошло на спад. Он сосредоточился на Сэриз, на каждом хриплом звуке, который она издавала, на каждом прерывистом вздохе. Он протиснул руку между их телами и коснулся ее плоти. Там даже не скопилось влаги. А ведь это должно было произойти, если она испытывала экстаз. Неужели весь этот шум она изображала даже в том случае, если ей не нравилось? Неужели устраивала ему спектакль?

— Ангел мой, тебе понравилось? — поинтересовался Девон, хотя даже не знал, хочет ли получить ответ на свой вопрос.

Но потом понял, не важно, что она скажет. Занятие любовью не должно сводиться только к его удовольствию. Ему хотелось, чтобы она тоже получала его. Ему претила мысль, что она просто механически участвовала в процессе, испытывая неудобство и страх.

— Все хорошо, Сэриз? Я был на высоте? — Черт, неужели она так сильно боится его?

— Ваша светлость, вы превосходны. Конечно, все хорошо. Вы доставили мне наслаждение много раз.

В ее голосе Девон услышал страх.

— Нет, мой ангел, не доставил. — Неужели это потому, что он слепой? Или потерял свое мастерство? Ведь прошло уже много времени с тех пор, как он занимался любовью. Он не делал этого с тех пор, как потерял Розалинду и ушел на войну.

— Нет, все было хорошо, — настаивала Энн, при этом в ее голосе звучало почти отчаяние. — Позвольте мне доказать это, ваша светлость.

— Тебе ничего не надо доказывать, Сэриз. Я просто хочу доставить тебе удовольствие.

Как он узнал? Что она сделала не так? Где допустила ошибку?

Энн замерла у него на коленях. Женщины в борделе утверждали, что каждый мужчина обожает хороший спектакль. Мужчины, по их словам, всегда хотят думать, будто они — превосходные любовники, поэтому охотно верят женским стонам и крикам. Но герцог догадался, что ее крики и стоны были искусственными. Он почувствовал ее напряжение. Господи, он настолько проницателен, что все понял?

Господи, какая ирония. Ей действительно понравилось. Она не боялась его. Она была так близка к кульминации, но оргазма не получилось. Теперь герцог опасался, что ей совсем ничего не понравилось.

— Вы действительно доставили мне удовольствие, — продолжала настаивать Энн. Как ей убедить его? Голос у него какой-то... обиженный. Ее главная задача как любовницы — сделать так, чтобы он был доволен в постели.

— Это потому что я слепой, да?

Вопрос герцога смутил Энн.

— Это... — пробормотала она и умолкла. — Вы необыкновенно хороши. Все, что вы делаете для меня, прекрасно. Идеально. — Если ее спектакля оказалось недостаточно, что теперь она может сделать? И почему это важно, испытала она оргазм или нет? — Вы самый превосходный любовник, ваша светлость. И единственное, что мне хочется сделать, так это доставить вам удовольствие.

В полной тишине Энн слышала, как стучит ее сердце. Она сказала ему правду. Он оказался прекрасным любовником, и она действительно хотела доставить ему удовольствие.

— Ну хорошо, дорогая. Давай тогда испытаем это удовольствие вместе. Может быть, в этот раз на кровати?

Энн сонно сопела на груди герцога.

Боже мой, неужели они два полных дня провели в постели, занимаясь любовью? В ту ночь, когда он интересовался ее оргазмом, это происходило еще три раза. Теперь, похоже, герцог поверил в то, что она побывала на вершине страсти. Разочаровывало лишь одно: она просто не могла достичь оргазма. Может быть, все дело в ней. А может, свою роль сыграло ее прошлое. Ей нравилось заниматься любовью с герцогом, но она не могла достичь наивысшего блаженства от этого процесса. И должна держать это в строгом секрете.