Она с опаской посмотрела на дверь, и я подумала, что Женевьева вдобавок ко всему вполне способна подслушивать. Бедная мадемуазель Дюбуа. Мне не хотелось подливать масла в огонь, и я не стало говорить, что на ее месте я бы не потерпела такое обращение с собой. Я предложила:

— Если хотите, идите по своим делам, а я не спеша осмотрю картины.

— А вы найдете дорогу обратно?

— Конечно. Я запомнила наш маршрут. Кроме того, старинные замки мне не в новинку.

— Хорошо, я пойду. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните.

— Спасибо. Вы мне очень помогли.

Она прикрыла за собой дверь, а я вернулась к картинам, но от расстройства не смогла сосредоточиться на них. Странное семейство. Девчонка безнадежно испорчена. Так, кто дальше? Граф с графиней — какие они из себя? Дочь у них невоспитанная, эгоистичная и жестокая. Чтобы в этом убедиться, достаточно провести с ней пять минут. Интересно, в каком окружении могло вырасти такое создание?

Я смотрела на стены, увешанные бесценными, но запущенными картинами, и думала, что лучше всего было бы завтра же уехать отсюда. Извиниться перед господином де ла Талем, признать свой скоропалительный приезд ошибкой и ретироваться. Да, мой поступок и впрямь был опрометчивым. Мне слишком не хотелось становиться гувернанткой (после знакомства с бедняжкой Дюбуа-Черепком я убедилась, как жалка эта участь) и ради того, чтобы заниматься любимым делом, я пошла на обман, а приехав сюда, подвергла себя оскорблениям.

Теперь я твердо решила уехать. Иначе мне не дадут покоя дурные предчувствия, подумала я. Раз так, не стану искушать себя картинами, пойду в свою комнату и постараюсь отвлечься. Займусь приготовлениями к завтрашнему отъезду.

Я подошла к двери, нажала на ручку — дверь не поддалась. Меня вдруг охватила паника. Все ясно, я заперта и уже никуда не уеду! На минуту мне почудилось, что стены ожили и сжимаются вокруг меня плотным кольцом. Мои пальцы безвольно разжались, и дверь распахнулась. На пороге стоял Филипп де ла Таль. Так вот почему я не могла открыть дверь! Он держал ее с той стороны.

Стало быть, мне не доверяют? Следят, чтобы я чего-нибудь не стащила? Нелепо, конечно. В обычных обстоятельствах я никогда бы не додумалась до такой глупости, но две бессонные ночи сделали свое дело. Тревожась за себя, я не заметила, как у меня начали сдавать нервы.

— Вы уходите?

— Да, в свою комнату. Продолжать осмотр не имеет смысла. Я уезжаю завтра утром. Благодарю за гостеприимство. Извините, что побеспокоила вас своим приездом.

Он удивленно поднял брови.

— Вы передумали? Может быть, все дело в сложности реставрационных работ?

Я вспыхнула от гнева.

— Вовсе нет. Картины в скверном состоянии, это правда… но я реставрировала и худшие. Просто я поняла, что мое присутствие в этом доме нежелательно. Поищите кого-нибудь другого… лучше всего — мужчину. Кажется, брюки для вас важнее, чем картины.

— Дорогая мадемуазель Лосон, — улыбнулся Филипп де ла Таль, — все зависит от моего кузена. Он владелец этой коллекции… равно, как и остальных достопримечательностей замка. Подождите несколько дней.

— Нет, я поеду, а в благодарность за гостеприимство могу составить план реставрации одной из картин. Пригодится, когда вы найдете кого-нибудь еще.

— Боюсь, это все из-за моей племянницы — она была груба с вами, — не отступал он. — Но если граф не застанет вас здесь, он будет мной недоволен. Не обращайте на девочку внимания. Когда отец в отъезде, с ней нет никакого сладу. Кроме него она никого не боится.

«Похоже, вы его тоже боитесь», — подумала я. Перспектива знакомства с графом начинала казаться не менее заманчивой, чем заказ на реставрацию его картин.

— Мадемуазель, не уезжайте. Давайте послушаем, что скажет кузен.

Поколебавшись, я ответила:

— Хорошо, я останусь.

Он вздохнул — с явным облегчением.

— А сейчас я хотела бы пойти к себе. Для работы я сегодня слишком устала. Завтра проведу детальный осмотр картин и к возвращению вашего кузена буду располагать всеми необходимыми сведениями.

— Отлично, — сказал он и посторонился, уступая мне дорогу.

После ужина, который мне подали прямо в комнату, я легла спать, а проснувшись, почувствовала, что мои надежды пробудились вместе со мной. За окном пробивались первые лучи солнца. Мне вдруг захотелось взглянуть на сад, побродить по окрестностям, пойти в город, к церкви. Накануне мне показалось, что она такая же старая, как замок.

Я умылась, оделась и позвонила, чтобы несли завтрак. Почти тут же передо мной появились горячий кофе, домашний хлеб с хрустящей корочкой, масло — все такое аппетитное, пальчики оближешь. За завтраком я размышляла о вчерашних событиях. Впрочем, теперь они выглядели не такими уж странными. Гораздо больше меня интересовала семья графа.

Его домочадцы производили впечатление не совсем обычных людей: кузен Филипп — в отсутствие хозяина и хозяйки он распоряжается по дому, но самостоятельно не принимает ни одного решения; избалованная девочка — когда нет отца, она ведет себя отвратительно, а при нем дрожит от страха; бессильная что-либо с ней сделать гувернантка; бедная старая Нуну — няня, справляющаяся с воспитанницей не лучше гувернантки. Есть еще Жозеф — конюх, да еще несколько слуг и служанок, без которых невозможно обойтись в таком большом хозяйстве. Вроде бы ничего особенного, но за всем этим чувствуется какая-то тайна. Может быть, дело в том, как тут все отзываются о графе? Он — единственный, кого опасается девочка. Его все боятся. От него все зависит. В том числе и продолжительность моего пребывания здесь.

Утро я провела в галерее — составляла подробное описание картин. Так увлеклась, что не заметила, как пролетело время, и не сразу поняла, чего от меня хочет горничная, которая пришла сказать, что уже полдень и пора обедать.

При упоминании о еде я почувствовала, что проголодалась. Собрав бумаги, я направилась к себе. Там мне принесли суп, за ним последовали мясо и салат, а потом — сыр и фрукты. Я поинтересовалась, всегда ли мне будут накрывать стол в этой комнате — да, если Его Светлость не решит иначе. Иронизируя, я про себя тоже начала называть графа Его Светлостью: «Пусть другие боятся вас, Ваша Светлость. Я — не боюсь, вы в этом убедитесь».

Не скажу, что обожаю послеобеденные прогулки, но, с другой стороны, надо же было чем-то заняться. Без разрешения я, конечно, не могла осмотреть замок, а кто мне запрещал взглянуть на сад и окрестности?

Я легко нашла внутренний двор, на который меня привез Жозеф, но пошла не по разводному мосту, а по крытой галерее, соединявшей главную башню и крыло замка. Пересекла южный дворик и очутилась в парке. Там я не удержалась от мысленного упрека. Картины у Его Светлости в небрежении, чего не скажешь об ухоженном парке.

Вот он, тремя террасами разбитый на склоне горы. На первой — газоны и фонтаны. Весной тут, должно быть, все пестреет цветами. Даже сейчас, осенью, они праздничны и нарядны. По мощеной дорожке я прошла к декоративным деревьям в живой изгороди из самшита и искусно подстриженного тисса — в основном, в форме геральдического трилистника. Как это похоже на Его Светлость! Даже в огороде, занимающем нижний уровень, и то все продумано красиво. Гряды разбиты на аккуратные квадраты и прямоугольники, некоторые отделены друг от друга решетками с вьющимся виноградом. Вокруг — фруктовые деревья, и — никого. Я решила, что работники отдыхают после обеда, потому что даже в это время года солнце палило нещадно. В три часа они опять спустятся в сад и проработают до темноты. Должно быть, их немало — парк содержится в идеальном порядке.

Стоя в тени фруктовых деревьев, я вдруг услышала чей-то оклик:

— Мисс! Мисс!

Оглянувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.

— Я заметила вас из окна, — выпалила она, взяв меня за руку и показав на замок. — Видите, вон из того, на самом верху… Это моя комната. Детская.

Она состроила рожицу. До сих пор Женевьева говорила по-английски.