– Если вы считаете, что это будет забавно, то очень ошибаетесь, – издевательски отозвался Зейн. – Я могу придержать язык и позволить вам и дальше писать посредственные книги, которые кажутся вам гениальными. Я ничего бы вам не сказал, если бы не задумался над этим. Джимми был моим другом, и я…

Терпение Келли лопнуло с искрами, подобными фейерверку, разметавшемуся в небе.

– Джимми не был вашим другом – он вас терпеть не мог! – выкрикнула она. – При упоминании о вас его бросало в дрожь! Вы ему надоели!

Зейн нахмурился. Очевидно, эти слова всерьез его задели.

– Что такое?

– Он не был вашим другом и в точности знал, что вы за чудовище, – ответила Келли, зло прищурившись. – Он презирал вас. И я могу это доказать.

Келли выбежала в спальню, рванула ящик стола и одним движением вытащила из него письма. Потом прошагала в гостиную. Зейн стоял у стола в угрожающей позе, его лицо потемнело от гнева.

– Вот, – сказала Келли, скомкав письма и засовывая их в пакет с печеньем Мэвис. – Здесь им и место – вместе с другим мусором! Покопайтесь-ка тут, чтобы узнать, что он в действительности думал о вас, мерзавец! Да, «мерзавец» – вот отличный эпитет для вас. Неудивительно, что вы пишете о чудовищах, – вы сами одно из них! А теперь убирайтесь вон!

Она швырнула пакет ему в руки, бросилась к двери и распахнула ее.

– Вон, – приказала она. – И немедленно.

Зейн прошел мимо, затем остановился и шагнул к Келли, возвышаясь над ней. Вена на его виске вновь запульсировала, серые глаза горели холодно и твердо, как алмазы.

– Пишите свои фантазии, Келли, – произнес он хриплым от гнева голосом, – но вкладывайте в них хоть немного чувства, чтобы люди им поверили. И помните, что, хотя в мире много добра, здесь есть и зло – настоящее зло. Им нельзя пренебрегать. Никогда.

– Я уже научена этому, – горько произнесла она. – Вы и мой отец преподали мне горький урок. Убирайтесь сейчас же.

Он долго смотрел на нее с безрадостной улыбкой, от которой кривились уголки рта.

– До свидания, – произнес наконец Зейн, и в его голосе засквозило безграничное презрение. Он повернулся и вышел.

Келли захлопнула дверь, нетвердыми шагами подошла к дивану и бросилась на него, подняв подушку. Как сквозь сон она слышала ворчание мотора джипа, постепенно затихающее вдали.

Она утомленно приложила ладонь к лихорадочно горячему лбу. Хотелось расплакаться, но мешала отвратительная пустота внутри, ощущение, что она растратила все свои слезы, все чувства и больше у нее ничего не осталось.

Спустя несколько минут Келли нехотя поднялась и, качнувшись, опустилась на стол Джимми, на котором стояла ее пишущая машинка. Она посмотрела на разложенные на столе бумаги. Да, действительно он рылся в них, даже сунул нос в последнее письмо матери – оно оказалось свернуто неаккуратно. Да такой негодяй заслуживает не просто ненависти, а гораздо большего.

Не в силах думать дальше, она заставила себя собрать наполовину оконченную рукопись. Пытаясь забыться, Келли начала перечитывать ее, представляя, какой мог ее увидеть Зейн.

Наконец ей удалось сосредоточиться. Музыка из дома Терри прервалась. Вероятно, Мэвис каким-то образом образумила неистового доктора. Какая блаженная тишина после всех треволнений дня!

Но по мере того, как Келли читала собственную рукопись, тошнота и пустота заполняли ее нутро, руки начали предательски дрожать. Она пробежала глазами сперва одну сказку о животных, затем вторую.

О нет, думала она, покачивая головой, нет, этого не может быть! Сказки были бесхитростными, гладко написанными, поучительными и жизнерадостными! Но Зейн прав: в них чувствовалась явная пустота, недостаток чего-то очень важного. Что-то в них было слащавое, глуповатое…

Услыхав настойчивый стук Мэвис в дверь, Келли не смогла заставить себя ответить. Ее сковало оцепенение. «Безвредные». Да, именно так выразился продавец о ее книге. Этот эпитет лучше всего подходил ее сказкам – они и вправду были безвредными.

Последние несколько недель жизнь Келли была сложной, наполненной переживаниями – пожалуй, чересчур сильными. Но ни одно из них ни в коей мере не отразилось в ее сказках. Она отгораживалась от реальности тем же способом, которым хотела защитить своих читателей. Зейн немедленно почувствовал это. Его не удалось одурачить, но саму себя она обманывала, и от сознания этого ее голова разболелась еще сильнее.

Беспокойство нарастало в ней, тисками сжимая сердце. Зейн – невозможный мужчина, но в здравом смысле ему не откажешь. Каким бы опасным он ни был, Келли неудержимо влекло к нему.

Критика, исходящая из его уст, была бы очень ей полезна, но она отказалась от нее. Теперь уже ничего не имело смысла…

– Келли! Келли, вы здесь? Дорогая, с вами все в порядке? Этот ужасный человек снова беспокоил вас? Откройте дверь, милочка.

– Не могу, – сдавленным голосом отозвалась Келли. – Со мной все в порядке, но я не могу вас впустить, Мэвис. Мне необходимо побыть одной.

– О, дорогая, я так беспокоилась о вас! Я испекла вам булочки с арахисовым маслом. Пожалуйста, откройте – я так тревожусь!

– Позднее, – с трудом выговорила Келли, прижимая ладонь к горячему лбу. Слова в книжке расплывались перед глазами, но она заставила себя забыть обо всем на свете и продолжала читать.

Наконец Мэвис ушла, пообещав, что заглянет позднее, но прежде сообщила, что забота о Келли – ее долг.

Келли дочитала рукопись до конца, а затем вынудила себя начать снова. Наконец она отложила стопку бумаги в сторону и уставилась на нее, как будто видела в первый раз. Бессильные слезы навернулись на глаза. В конце концов с чувством невозвратимой потери она насухо вытерла глаза, разорвала рукопись и неловко сунула ее в корзину для бумаг.

Потом оглянулась на Полли-Энн, которая стояла, радостно наблюдая за хозяйкой, и так отчаянно виляла хвостом, что все ее тело двигалось из стороны в сторону.

Келли с трудом сглотнула.

– Начнем все заново, – произнесла она. – И нечему тут радоваться – работа предстоит тяжелая. Тяжелее, чем когда-либо прежде.

Келли всем сердцем проклинала Зейна. Ничего, она еще покажет ему – даже если умрет от усталости! Девушка решительно села за пишущую машинку и вставила чистый лист бумаги.

Странно, но теперь, когда от переживаний раскалывалась голова, слова находились гораздо легче, чем в течение всего лета. Она не вставала из-за стола до тех пор, пока не сгустились сумерки.

Периодически возвращалась Мэвис, стучала и требовала впустить ее в дом. Келли извинялась через закрытую дверь и объясняла, что не может бросить работу. Она понимала, что поступает невежливо, но и впрямь никак не могла оторваться. Ни на минуту.

Неутомимая Мэвис вновь появилась после наступления темноты и сообщила, что оставит тарелку с булочками на крыльце. Нет, нет, она не будет беспокоить милейшую Келли, пусть сама возьмет их после ее ухода. Ведь будет обидно, если птицы расклюют булочки.

– Хорошо! – крикнула через дверь Келли, чувствуя неловкость, но не в силах прервать работу.

Убедившись, что Мэвис ушла, она открыла дверь. Щербатая бело-голубая тарелка с булочками стояла на крыльце, и Келли виновато взяла сей подарок, внутренне сожалея о своем негостеприимстве по отношению к Мэвис.

Келли не ела с тех пор, как Зейн накормил ее оладьями. Сжевав подряд две булочки и запив их молоком, она вяло закрыла машинку и забралась в постель.

Ночью ей чудился приглушенный шум двигателя машины. Мысль о возможном возвращении Зейна наполнила ее странной смесью чувств. Нет, это был звук изношенного двигателя старенькой машины Мэвис. Келли испытала облегчение и в то же время разочарование.

Потом взглянула на часы, но никак не могла разглядеть цифры. Поняла только, что уже очень поздно. Куда это Мэвис отправилась посреди ночи? Вероятно, в булочную, работающую круглосуточно, чтобы купить муки и других припасов для стряпни, вяло подумала Келли. Но затем мысль о Мэвис куда-то исчезла, и ею овладел сон – беспокойный и неотступный.