Начинают заполняться бар «Африк» и Малый зал. Появились отдельные посетители в просторном зале «Сафари». Пришли те, кто предпочитает пораньше сесть за столик, не торопясь выпить и закусить до начала большого представления. Бармены переключаются на самую высокую скорость, отрабатывая то, что не доработали в предыдущие часы своей смены.

Нарастает шум и гром приготовлений на кухне. Все плиты и столы в действии, шеф-повара предельно бдительны в своих родных залитых светом стальных джунглях.

В казино пока не работают три стола для игры в «двадцать одно», один — в крэпс и один — в рулетку, но вокруг них собирается народ, сейчас и они заработают. В комнате для отдыха сидят служащие казино, у которых сейчас перерыв. У них длинная смена, и они полчаса работают, полчаса отдыхают. Они наливают кофе из общего бачка в бумажные стаканы, лениво болтают о своих детях, газонах, о следующей поездке на рыбалку на озеро Мид.

В Малом зале пианистка играет все, что знает из Гершвина, а свободная от музыки часть ее мозга занята молитвой во здравие Скиппи, который так болен, так болен, что в последний раз даже не скандалил, когда его возили к ветеринару.

У стойки регистрации, где и так много работы, сотрудник в третий раз объясняет с подчеркнутой выдержкой, что «Камерун» не несет ответственности за фотоаппарат, забытый у бассейна.

В салоне красоты «Леди Элоиза», что располагается в пассаже, соединяющем отель и конференц-зал, и весь сдан в аренду, парикмахерша в торопливом ритме конца дня делает прическу явно расстроенной пышной даме, которая сегодня всем говорит одно и то же: «Он проиграл все наши сбережения, и теперь мне надо идти работать, а я не работала уже семнадцать лет. Я не могла остановить его, он как с ума сошел, честное слово». Мастер сочувственно бормочет что-то. Редко проходит неделя, чтобы она не выслушала три-четыре такие истории. Люди приезжают в Вегас отдохнуть, и им не с кем больше поговорить.

В баре «Африк» вокально-инструментальный секстет выколачивает собственную аранжировку известного мюзикла. Весьма интересная женщина, которая, сохраняя внешнее достоинство настоящей леди, пьет уже больше двадцати часов, внезапно валится с высокого стула у стойки бара, и инцидент так ловко ликвидируется персоналом, что лишь с дюжину посетителей успевают его заметить.

Звезда большого шоу в «Сафари» пока пьян, и его импресарио и любовница бьются над ним, чтобы к вечернему представлению привести его в божеский вид.

В центральной части города, в заведении Леффингсона и Фласса, в одной из дальних комнат, куда никогда не заходят опечаленные родственники и друзья, служащий быстро прилаживает бирку с адресом на специальный гроб, в котором можно перевозить тела обычными вагонами. Гроб должен быть доставлен в адрес похоронного бюро на востоке страны.

— Ну-ка помоги, — говорит он помощнику.

Гроб стоит на тележке. Вдвоем они везут его в холодильную камеру, где гроб будет находиться до отправки на станцию — до завтра.

— Стаскивай ящик, Элберт, — приказывает старший, а сам закуривает, прислонившись к стене.

— Занятно, — говорит Элберт, — два билета на одни... останки.

— Растешь. У тебя язык становится более профессиональным, Элберт.

— А зачем все-таки два билета?

— Такое правила. Но если, например, вдова захочет поехать по одному из них, то ей разрешат.

— Она не из тех, кому надо экономить на билете. А потом, сопровождать гроб — это здорово давит на психику.

— Ага, ты сам произнес это слово.

— Мне можно, я знаю, когда творить и когда нет. Та-ак, полей тут из шланга, Элберт, и мы закругляемся.

— А вот пока вы здесь, мистер Луден, сколько примерно народу попрыгало из больших отелей?

— Элберт! Ты удивляешь меня. Такие вещи надо знать. Счастливые отдыхающие Лас-Вегаса ни-ко-гда не прыгают с этих высоких зданий. Просто у некоторых из них бывают приступы головокружения. Объясняется это высоким содержанием кислорода в нашем бодрящем воздухе пустыни, Элберт. Они перенасыщаются кислородом.

— Ну да. Как тот мужик в прошлом месяце, который просадил все деньги и спрыгнул с гуверовской плотины на покатую сторону. Пока он докувыркался до крыши электростанции, с него содралась вся кожа. Во как, до чертиков, накислородился.

— Элберт, если хочешь профессионально расти, кончай эти разговоры. Хорошо, что не ты собираешь у нас статистику по смертям. Эта пустыня — самое здоровое место в мире. Давай сматывай шланг, вешай на место и пошли отсюда.

Хью Даррен и Джордж Ладори стоят в самой большой холодильной камере отеля. Джордж показывает Хью разрубленные надвое говяжьи туши, поступившие сегодня. Острым и тонким ножом он делает тонкий срез со спины и показывает его Хью. Качество можно разглядеть и под искусственным светом, который делает мясо слегка голубоватым.

— Штамп высшего сорта, Хью, но это нижний предел. Сам смотри, «мрамор» не тот. Это, скорее, хороший первый сорт. Но мы платим за высший. А что, по-твоему, мне делать?

— Все шестнадцать такие?

— Как тебе сказать... По большому счету, ни одна из туш меня не удовлетворяет.

— А сколько сильно не нравятся?

— Я бы сказал, шесть.

— Я бы сказал, позови сюда Краусса, пусть сам приедет, и скажи все, что ты думаешь. Пусть или заменит, или снизит цену на те шесть. Если снизит цену или ни о чем не договоритесь, пустишь эти шесть на конгрессы, для фирменных блюд не используй.

— Я так и думал, что ты это скажешь.

Хью слегка улыбается ему:

— Ну вот, в следующий раз и спрашивать не придется.

В маленькой комнате рядом с душевой, которой пользуется охрана, Бобер Браунелл и Бобби Валдо играют в джин вместе с Гарри Чармом, одним из тех специалистов, чьи имена, как и Валдо и Браунелла, появляются в платежных ведомостях одной из корпораций, управляемых из «Икс-торга». Помимо номинального жалованья они время от времени получают хрустящими от Эла Марта, при личных встречах.

— Джин! — восклицает Бобер.

— И как у тебя дела с этой артисткой, как ее, Гретхен? — хитро спрашивает Бобби.

— На что-то обиделась, не знаю. Даже не подойдешь к этой дуре.

— Так брось, — советует Бобби.

Браунелл улыбается во весь рот, обнажая желтые зубы:

— Бобер никогда не отступает, ребята.

Гарри Чарм заканчивает подсчет очков. Бобер сдает.

— Про кого это вы там? — отдуваясь, спрашивает Гарри. Он астматик. Лицо этого старого бандита покрыто шрамами. Он вечно ноет из-за всякой ерунды. Гарри изучает карты.

— Всю жизнь карта не идет. Вечно проигрываю.

Чарм и в полиции служил, и в тюрьме сидел. Он пользуется особым доверием. Когда кого-нибудь надо наказать, Эл Марта обычно говорит с Гиджем Алленом, тот — с Гарри Чармом, а Гарри дает указание Браунеллу, или Валдо, или кому-то еще, кого он сочтет наиболее подходящим для данной операции.

— Есть тут одна Гретхен, по уши влюблена в Бобра, только сама этого еще не знает, — поясняет Чарму Бобби.

Бобер выигрывает раздачу и игру. Бобби Валдо вскакивает недовольный:

— С меня хватит. Черт, я последнее время что-то нервный стал. Мы уж сколько времени дурака валяем, вы это видите?

Бобер улыбается:

— Хочешь пробиться в сержанты, Бобби? — Бобер поворачивается к Гарри: — Бобби опять захотелось в Феникс, еще немного повозиться с этими парнями из профсоюза рабочих прачечных, до конца поставить их на место. Он такие вещи любит.

Бобби вспыхивает и надвигается на Бобра. Тот невозмутимо смотрит на него.

— За какую работу я в с удовольствием взялся — так это чтобы мне сказали, будто ты много болтаешь, я взял бы тебя в пустыню и как следует закрыл бы тебе пасть.

— Э, закройтесь вы оба! — раздраженно перебивает их Гарри. — Сдавай, Бобер.

Джерри Баклер, управляющий «Камеруна», спит по пояс раздетый на кафельном полу ванной. Щека и грудь не чувствуют холода кафеля. На лбу Джерри ушиб — падая, он ударился о край унитаза. Он еще мокрый от воды, которой обильно полил его Макс Хейнс. Во сне Джерри Баклер быстро катится с заснеженной горы. Он, маленький, сидит на красных санках, а за его спиной — отец. Отец управляет санками, крепко держит сына и смеется во весь голос. Холодный ветер обжигает лица. Но внезапно отец исчезает, и он никак не может повернуть санки. Гора становится круче, ветер воет в ушах, и гора обрывается в бесконечную черноту. Уже поздно, давно пора быть дома, а он ничего не может поделать, вцепился мертвой хваткой в санки и кричит, хотя его никто не слышит.