– Разрушим!

Поплевав на руки, Громов схватился за кирку и энергично принялся за дело. Рядом встал Рамон, остальные оттаскивали камни и осколки кирпичей, складывая их аккуратно кучей неподалеку – вдруг, да пригодятся еще. Потом, под мудрым руководством Каменщика, принялись замешивать в корыте раствор, а уже после полудня наступила очередь делать кладку.

– Не так, не так, – покрикивал Рамон на горепомощничков. – Ровней, по отвесу клади.

Старший надсмотрщик Лопес ошивался неподалеку, у караулки, о чемто болтая с солдатами и время от времени кидая подозрительные взгляды на новую бригаду. Пару раз он даже подошел, посмотрел, выругался, но ближе к вечеру резко подобрел, глядя на красивую и крепкую с виду кладку.

– Вот это дело! Нууу… Сегодня же доложу о вас сеньору коменданту.

Последнего долго ждать не пришлось – длинноносый граф д'Аргуэлья выехал из крепости почти сразу же после разговора Громова с прорабом и, придерживая коня, оглянулся, посмотрев на ворота. Брови его тут же взлетели вверх, к треуголке с плюмажем.

– Ого! Черт побери, неплохо! Чья работа?

– Вот их, – пальцем показал Лопес. – Специально их выбирал, дон комендант, и, думаю, не ошибся.

– Вижу, что не ошибся, – граф благосклонно кивнул и, полюбовавшись пылающим оранжевым золотом закатом, задумчиво скривил губы. – Это хорошо, что у нас теперь есть каменщики. Надо строить стену – от города и до крепости. Думаю, лишней она не будет, лишь бы до сезона дождей управиться.

– Управимся, господин полковник! Клянусь Святой Девой Гваделупской – управимся, – вытянувшись, словно новобранец, доложил прораб.

Эти его слова весьма не понравились Громову, вовсе не имевшего намерений торопиться и вкалывать, как отмороженные на все головы комсомольцы двадцатых годов… или зэки тридцатых.

Уже ночью, перед сном, он так и сказал всем – тянуть как можно дольше.

– Иначе, парни, не имело никакого смысла заводиться с кладкою – какая разница, где сдохнуть – на стене или во рву.

– Лопес будет торопить, – сквозь зубы промолвил Рамон.

Андрей хлопнул в ладоши:

– А ты не торопись! Намто спешить некуда. Или качество, или скорость – тебе ль не знать?

– А он и знает, – растянувшись на рисовой соломе, неожиданно ухмыльнулся Сильвио. – Еще б не знать – триста лет собор строят, хха! А этойто стены нам лет на сто хватит.

– Если плетками вперед не погонят, – мрачно добавил каменщик.

Индеец Саланко, Деревенщина Гонсало и Мартин Пташка в беседу не вмешивались – Деревенщина давно уже храпел, индеец вообще никогда не лез с разговорами, а вот Пташка… Похоже, тот вообще не мог прийти в себя и, отвернувшись, лежал с открытыми глазами, уставившись взглядом в стену. Конечно, работа каменщика была куда легче, нежели труд землекопа, однако это касалось здоровых молодых мужчин или хотя бы выносливого, как и все первобытные люди, индейца, но вовсе не такого субтильного юноши, как Мартин, чахнувшего буквально на глазах. Он даже перестал вспоминать Аньезу, что было совсем уж плохим знаком. С подозрением поглядывал на подростка и прораб Лопес, неоднократно уже порывавшийся отправить «бездельника» обратно в ров – «пусть там подыхает, здесь от него все равно никакого толку». Пока удавалось хоть както прикрывать парня, но с каждым днем делать это становилось все труднее, и нужно было срочно чтото решать. А что?

– Да ничего тут не придумаешь, – както в разговоре откровенно заявил Рамон. – Видать, суждено ему помереть, и тут уж что скажешь? Не наша воля, но Господа.

Каменщик набожно перекрестился и, сплюнув, исподлобья взглянул на Громова.

– А ты что о нем так печешьсято?

– Да не знаю, – молодой человек пожал плечами, он и в самом деле не знал, что сказать. – Наверно, просто привык, привязался. Да и жалко его.

– Добрый ты человек, Андреас, – тихо посмеялся Кареда. – Это только Господь да Святая Дева могут всех жалеть, а мы с тобой просто люди. О себя надо думать, о себе!

Наверное, Каменщик был прав, если рассуждать с точки зрения гламурнопошлой идеологии «не дай себе засохнуть» и «бери от жизни все». Правда, это все же больше не к «хомо сапиенсам» относится, к животным больше, человек от зверя все же тем и отличается, что имеет потребность комуто бескорыстно помогать, делать добро, даже подчас и совершенно незнакомым людям.

А Мартина Громов все же считал своим, сколько с ним уже вместе – и во время тяжелого плавания, и во время бунта, и здесь… Да, парень сейчас не выдержал, сломался – так что же, бросить его на произвол судьбы? Пусть помирает, «человек человеку – волк».

Андрей совершенно не знал сейчас, что предпринять, чем помочь Мартину, – а парень явно нуждался в помощи, – не знал, и от этого на душе у молодого человека почемуто скребли кошки.

А утром подросток просто сел на кирпичи, выпустив из рук лопату, которой должен был размешивать раствор, и сидел так, тупо уставившись в одну точку и не обращая внимания ни на что. Хорошо хоть никого из солдат или надсмотрщиков поблизости в этот момент не оказалось – все они собрались толпой у ворот и дружно приветствовали господина полковника, явившегося в крепость в сопровождении своей очаровательной супруги. Оба ехали верхом, хотя от города до крепости и было совсем ничего, однако же высокий статус обязывал. Белое, с красными шелковыми вставками, платье графини д'Аргуэльи хорошо сочеталось с вороной лошадью – такой вот контраст. Издали показавшаяся Громову очаровательной девушкой, вблизи графиня оказалась не столь уж и юной – лет тридцать, а то и чуть больше, по здешним нравам – вполне солидная матрона, хранительница семьи и едва ли не бабушка. Стройная, с черными вьющимися волосами и аристократически бледным лицом, тщательно охраняемым от солнца под широкополой шляпой, женщина не торопясь ехала вслед за мужем, с любопытством поглядывая на узников. Глаза ее – кажется, темношоколадные или черные, чуть вытянутые к вискам, наводили на мысль о капельке местной индейской крови, впрочем, в испанских колониях это вовсе не выглядело моветоном… в отличие от колоний английских.

Красивая и надменная – так бы определил графиню Андрей, как и все, бросивший работу ради приветствий и почтительных поклонов. Даже Мартин – и тот, похоже, наконецто проявил хоть какуюто заинтересованность, и причиной тому явилась… нет, не красавица графиня, явно староватая для подростка, а… все та же Аньеза, вместе с другими слугами – чернокожими и белыми – идущая вслед за лошадью своей новой хозяйки. Аньеза… Да, она выглядела, как служанка, которой и была: выбивающиеся изпод какогото дурацкого апельсинового цвета чепца соломеннозолотистые вьющиеся волосы, скромное темное платье с передником, простенькие сандалии на ногах. Никаких украшений… разве что сияющие глаза… и улыбка, озарившая исхудавшее личико, едва только девушка заметила Мартина – а парень, вскочив на ноги, давно уже махал ей рукой.

– Какой миленький, – графиня приняла приветствия юноши на свой счет и даже придержала лошадь, скосив глаза на подбежавшего Лопеса. – Неужели этот бедный мальчик – бунтовщик?

– О, еще какой, донна Кьяра!

– Вот как? – графиня перевела взгляд на Мартина. – А ты сам что скажешь? Язык проглотил? Что ты так смотришь?

– Ваше платье, мадам…

– А что с моим платьем? – Донна Кьяора недовольно поджала губы.

– Оно чутьчуть… так, слегка… устарело, – облизав губы, промолвил юноша.

– Ах, устарело?! – Темные глаза матроны сузились, и без того бледные щеки еще больше побелели от гнева. – Нет, ну каков нахал…

– Он не нахал, он портной, госпожа, – выступив вперед, учтиво поклонился Громов. – Парень из Барселоны и знает толк в нарядах и тканях. Думаю, он много чего мог бы вам подсказать. И даже пошить.

– Портной?! – Лицо графини вдруг озарилось радостью. – Ах, вон оно что… И как же тебя зовут?

– Мартин, госпожа графиня.

– Можешь звать меня – донна Кьяра, – милостиво улыбнувшись, обворожительноцарственная супруга коменданта форта СанМаркос томно взмахнула рукой. – Сегодня же я велю доставить тебя в наш дом. Скажу мужу. А ты готовься… Мартин… Надо же, такой юный – и портной. Из Европы! О наконецто я утру нос всем своим подругам… особам весьма завистливым, надо сказать.