— Сейчас я принесу вам крюшон, — сказала мисс Роуч, любезно мне улыбаясь. Это была добрая, открытая улыбка, и в уголках рта не видно было и намека на коварство или озорство.

Мисс Роуч поднялась и направилась к столу с напитками. Я видел, как она чистит апельсин, потом яблоко, потом огурец, потом виноград и все это складывает в стакан. Потом она налила туда изрядное количество жидкости из бутылки, этикетку на которой я не сумел разглядеть без очков, однако мне подумалось, что я увидел на ней имя Джим, или Тим, или Пим, или что-то похожее.

— Надеюсь, там еще осталось, — крикнула леди Бэрдвелл. — Мои ненасытные дети так это любят.

— Тут еще много, — отвечала мисс Роуч и, принеся напиток, поставила стакан передо мной на столик.

Еще не пробуя, я легко догадался, почему дети так его любят. Напиток был янтарно-красного цвета, в нем плавали куски фруктов вместе с кубиками льда, а сверху мисс Роуч положила веточку мяты. Я догадался, что мята положена специально для меня, чтобы устранить приторность месива, которое в противном случае предназначалось бы явно для молодежи.

— Слишком сладко для вас, падре!

— Восхитительно, — сказал я, потягивая напиток. — Просто замечательно.

Было жаль после всех хлопот мисс Роуч проглотить крюшон мигом, но он действовал так освежающе, что удержаться я не мог.

— Позвольте приготовить вам еще один крюшон!

Мне понравилось, что она подождала, пока я поставлю стакан на стол, вместо того чтобы пытаться вырвать его у меня из рук.

— Мяту я на вашем месте не стала бы есть, — сказала мисс Элфинстоун.

— Пожалуй, принесу еще бутылку, — громко сказала леди Бэрдвелл. — Вам она наверняка понадобится, Милдред.

— Принесите, пожалуйста, — ответила мисс Роуч. — Сама я могу пить крюшон галлонами, — она обращалась ко мне. — И не думаю, что вы можете сказать про меня, будто я, что называется, изнурена.

— Ну что вы, — с жаром ответил я.

Я принялся снова наблюдать, как она готовит для меня напиток. Мышцы руки, которой она взяла бутылку, перекатывались под кожей. Шея, если смотреть сзади, была необычайно красива, не тонкая и жилистая, как у так называемых современных красавиц, а толстая и сильная, и там, где выступали жилы, тянулась едва заметная выпуклость. Непросто было определить возраст такого человека, но я не думаю, чтобы ей было больше сорока восьми — сорока девяти лет.

Едва я допил второй стакан крюшона, как меня охватило поистине необыкновенное чувство. Мне показалось, будто я выплываю из кресла, а подо мной катятся теплые волны и поднимают меня все выше и выше. Я чувствовал себя бодрым, как пузырек воздуха, и мне казалось, что все вокруг меня скачет вверх-вниз и тихо кружится туда-сюда. Все это было очень приятно, и меня захватило почти неодолимое желание спеть песню.

— Вам хорошо? — прозвучал голос мисс Роуч откуда-то издалека, и когда я повернулся в ее сторону, то с удивлением увидел, как близко от меня она находится. Она тоже словно прыгала вверх-вниз.

— Чудесно, — ответил я. — Я чувствую себя чудесно.

У нее было розовое лицо, и находилось оно так близко от моего, что я мог разглядеть даже бледный пушок на щеках, и то, как солнечные лучи выхватывали каждую волосинку и заставляли сверкать золотом. Я поймал себя на том, что мне захотелось протянуть руку и провести пальцами по ее щекам. Сказать по правде, я бы не стал возражать, если бы и она проделала то же самое со мной.

— Послушайте, — мягко произнесла мисс Роуч. — Как насчет того, чтобы мы вдвоем прогулялись по саду и полюбовались люпинами?

— Замечательно, — ответил я. — Прекрасно. Все, что хотите.

В саду леди Бэрдвелл, возле площадки для игры в крокет стоит маленький летний домик в стиле королей Георгов, и следующее, что я помню, это то, что я сижу в нем на чем-то вроде шезлонга, а мисс Роуч — рядом со мной. Я по-прежнему прыгал вверх-вниз, да и она тоже, да, пожалуй, и летний домик, но чувствовал я себя превосходно. Я спросил мисс Роуч, не хочет ли она, чтобы я спел ей песню.

— Не сейчас, — сказала мисс Роуч, обхватывая меня руками и прижимая к своей груди так крепко, что мне стало больно.

— Не надо, — растаяв, произнес я.

— Так лучше, — проговорила она. — Так ведь лучше, правда?

Попытайся мисс Роуч или кто-либо из женщин проделать со мной такое час назад, я даже не знаю, что бы произошло. Думаю, скорее всего я бы лишился чувств. Может быть, и умер бы. Но теперь я получал удовольствие от того, что эти огромные голые руки касаются моего тела! К тому же — и это самое удивительное — я испытывал желание ответить взаимностью.

Большим и указательным пальцами взяв мочку ее левого уха, я игриво потянул его вниз.

— Скверный мальчишка, — сказала мисс Роуч.

Я потянул за ухо сильнее и слегка стиснул мочку. Это вызвало у нее такой прилив страсти, что она принялась хрюкать и храпеть, как свинья. Дыхание ее становилось громким и затрудненным.

— Поцелуй меня, — приказала она.

— Что? — спросил я.

— Ну же, целуй меня.

В этот момент я увидел ее рот. Я увидел ее хищный рот, медленно надвигающийся на меня, начинающий раскрываться, приближающийся все ближе и ближе и открывающийся все шире и шире, и — оцепенел от ужаса.

— Нет! — закричал я. — Не надо! Не надо, мамочка, не надо!

Только одно могу вам сказать: никогда в жизни не видел я ничего страшнее этого рта. Я попросту не мог вынести, чтобы он на меня вот так надвигался. Будь это раскаленный утюг, который кто-то подносил к моему лицу, я не был бы так ошеломлен, клянусь, не был бы. Сильные руки обхватили меня и прижали книзу, так что я не мог двигаться, а рот открывался все шире и шире, и потом он как-то навис надо мной — огромный, мокрый, похожий на пещеру, — и в следующую секунду я оказался в нем.

Я очутился внутри этого огромного рта, распластавшись на животе вдоль языка, притом ноги мои оказались где-то в районе горла. Инстинктивно я понимал, что если немедленно не вырвусь на свободу, то буду проглочен живьем — как тот маленький кролик. Я чувствовал, как мои ноги затягивает в горло, и тогда я выбросил руки и схватился за нижние передние зубы, цепляясь, таким образом, за жизнь. Моя голова покоилась у входа в рот, между губами. Я даже мог разглядеть кусочек внешнего мира — солнечные лучи, падающие на полированный деревянный пол летнего домика, и гигантскую ногу на полу в белой кроссовке.

Я хорошенько ухватился за кончики зубов и, несмотря на то, что меня продолжало засасывать, медленно подтягивался к дневному свету, пока вдруг верхние зубы не опустились на мои костяшки, застучали, и я вынужден был отнять руки. Я заскользил вниз по горлу ногами вперед, пытаясь ухватиться по пути за что-нибудь, но все было такое гладкое и скользкое, что я так и не смог этого сделать. Проскальзывая мимо коренных зубов, я мельком увидел, как слева сверкнуло золото, а тремя дюймами дальше я увидел над собой, должно быть, язычок, свешивающийся подобно толстому красному сталактиту с верхней поверхности горла. Я схватился за язычок обеими руками, однако он выскользнул у меня из пальцев, и я продолжил скатываться вниз.

Помню, что я кричал о помощи, но едва ли мог слышать звук собственного голоса, заглушаемый шумом ветра, вызванного дыханием обладательницы горла. Ветер, похоже, все время был штормовой, притом до странности неустойчивый, и попеременно то очень холодный (при вдохе), то очень горячий (при выдохе).

Мне удалось зацепиться локтями за острый мясистый бугорок — полагаю, то был надгортанник, — и какое-то мгновение я висел на нем, противясь затягиванию и нащупывая ногами какую-нибудь опору на стенке гортани, однако горло сделало сильное глотательное движение, меня отшвырнуло, и я снова полетел вниз.

Дальше мне было не за что уцепиться, я направлялся все ниже и ниже, пока мои ноги не повисли подо мной на передних подступах к желудку, и я почувствовал мощную перистальтику, захватывающую мои ноги в области лодыжек и затягивающую меня все ниже и ниже…