К десяти часам вечера вернулся Кара и его сопровождающие, у каждого на спине по рюкзачку – и это понятно, денежку приволокли. Наёмники, увидев, что всё прошло стандартно и проблем нет, расслабились, выставили часового, который ушёл в темноту и обходил двор по периметру, и завалились спать. Возле костерка, горевшего в центре двора, остались только Кара, Олег, старый, но всё ещё крепкий боец лет около шестидесяти, с гитарой за спиной, и конечно же я собственной персоной.

Гдето неподалеку в цветущей плодовой роще поют ночные птицы, в костре поленья трещат, а мы втроём сидим на брёвнах и ждём, пока в выставленных к огню кружках закипит вода. Хорошо, и даже беспокойство по поводу того, что предстоит сделать, покинуло меня. Молчим, и тишину нарушает Кара:

– Олег, спой чтонибудь старое.

Это да, что есть, того не отнять, поёт старый наёмник хорошо, душевно, а песни такие знает, какие сейчас и не услышишь нигде. Хобби у него такое – собирает старый армейский фольклор и песни, а потом исполняет их для тех, кто рядом. Однако происходит такое редко, как правило возле ночного костра, как сейчас, и только по просьбе Кары, за которого готов растерзать любого. Уж не знаю, чем Буров такую преданность заслужил, но, видимо, причина для этого была серьёзная.

Перекинув гитарусемиструнку на грудь, Олег взял пару пробных аккордов и запел:

Пришёл приказ – и по приказу мы встаём,

Взяв АКС, садимся ночью в самолёт.

В тот ранний час, когда земля вокруг спала,

В Афганистан приказом воля занесла.

Афганистан – проклятый горный, дикий край,

Приказ простой: вставай, иди и умирай.

Но как же так? Ведь на земле весна давно,

А сердце режет мечта, и горести полно.

«Афганистан» – грохочет гдето пулемёт,

Афганистан. Вчера погиб мальчишек взвод.

Их командир, когда на белый снег упал,

«Россиямать», – он перед смертью прошептал.

Афганистан – проклятый горный, дикий край,

Приказ простой: вставай, иди и умирай.

Но как же так? Ведь на земле весна давно,

А сердце режет мечта, и горести полно.

Мой друг упал – лицо красивое в крови,

Он умирал вдали от родиныземли.

Смотрел с надеждой в голубые небеса

И всё шептал: «Прекрасен наш Афганистан».

Старый наёмник пел, его голос разносился в темноте далеко, цеплял за душу, а я старался запомнить эту правильную по жизни песню, которую слышал впервые, и сохранить её в себе, чтоб передать потом другому талантливому певцу. Олег, что же, с одной стороны, жалко его, талант, но и он сегодня умрёт, ибо верен своему боссу, готов идти с ним туда, куда тот только укажет, и, несмотря на все свои песни, убивать моих друзей и тех, кто не захочет на себя ярмо рабское надеть. Он сгинет без следа, а песня должна жить.

Олег закончил петь, как раз закипела водичка, мы заварили чайку и разговорились.

– Душевная песня, но вредная, – держа в руках кружку, сказал Кара.

– Почему? – поинтересовался я.

– А ты сам подумай, Саня. Какая, нах, Россиямать? Нет её, кончилась и никогда уже не возродится. А слова про родинуземлю – это не для нас, не для наёмников. Надо чтото попроще, про бабло, про славу и девок распутных. Как ты, Олег, может, споёшь чтонибудь про дублоны золотые и пиратов лихих?

– Настроения сегодня нет, – отхлебнув чайку, ответил старый наёмник. – Както неспокойно мне на душе. Вроде как всё в порядке, а чтото не так и тоскливо.

– Не обращай внимания, это песню ты сегодня спел неподходящую.

– Наверное. – Олег встал с бревна и потянулся всем телом. – Устал, пойду спать.

– Угу, – промычал Кара и, дождавшись ухода своего верного бойца, обратился ко мне: – Ты поговорить хотел, сейчас самое время. Я как золотишко получу, так такой добрый становлюсь, что просто сам себе удивляюсь. Что у тебя?

Для вида помявшись, я сказал:

– Босс, мы с тобой насчёт Марьяны говорили, помнишь?

– Ну, было такое, а что? – Он сразу насторожился.

– В общем, дядя Коля, прошлую ночь мы провели вдвоем и занимались совсем не чтением стихов при луне.

Чего от Бурова можно было ожидать в этот момент, я представлял себе очень слабо, однако тот повёл себя странно и засмеялся:

– Вот девка, вся в мать, чего хочет, всегда получит. – Отсмеявшись, он спросил: – И что у вас теперь?

– Пожениться хотим, если ты не против, конечно.

– Если у вас, Сашка, до секса уже дошло, то возражать мне теперь и смысла нет. Было дело, хотел её в семью мэра трабзонского пристроить, но такую её там не возьмут. Строгих правил люди, традиционалисты. Вернёмся домой, соберёмся нашей дружной семьёй и всё подробней обговорим. – Наёмник зевнул и на выдохе сказал: – Спать пора, пойду, наверное.

Я взглянул на позолоченные часы, которые мне месяц назад Кара подарил, – время без трёх минут двенадцать. Скоро начнётся карусель по всему селу, и наверняка сейчас мои товарищи к казарме охранной роты, расквартированной в Пазаре, подбираются, а орудия, что на высотке, и блокпост в любом случае уже должны были взять. Надо ещё совсем немного время потянуть, а то уйдёт Кара в дом, и придётся его вместе со всеми взрывать. Приподнявшись с бревна, я прошептал:

– Босс, чтото часового нашего не видно.

– А кто у нас сейчас должен на часах стоять?

– Благой.

– Наверное, по улице шарится. Благой – человек опытный, а мы в этом месте можем чувствовать себя вполне спокойно. Беспокоиться не о чем.

– Не, пойду проверю. – Я вытащил из кобуры ТТ и направился со двора.

– Подожди, – как и предполагал, Буров двинулся следом, – вместе пройдёмся.

Не успели мы отойти от двора и двадцати метров, как увидели бегущего нам навстречу Благого, худощавого болгарина из Варны, уже третий год служившего Бурову.

– Ты где ходишь, Благой? Почему не на посту? – Голос Кары был сух и резок, и это означало только одно – что он очень недоволен.

– Проблемы, босс, – обратился к нему болгарин, – в селе чужие.

– Кто?

– Непонятно, но по повадкам на русский спецназ похожи, больше некому. Караульных местных в ножи взяли, к постоялому двору и казарме сходятся.

– Много?

– Не знаю, я десяток видел, но их наверняка больше.

Кара хотел сказать ещё чтото, видимо, скомандовать «К бою!», но я был рядышком и недолго думая вломил ему в череп рукояткой своего «тэтэшника». Он рухнул как подкошенный, болгарин посмотрел на меня, вскинул свой АКМ, но на раздумья потерял драгоценную секунду и получил пулю в голову. Сухой щелчок выстрела разнёсся по улице, и одновременно с ним, гдето метрах в трёхстах от меня, в небо взвилась красная сигнальная ракета. Хорошо, почти уложился, я вынул из кармана плоскую коробочку радиопередатчика, перещёлкнул предохранитель и нажал на кнопку, еле заметно выступающую из корпуса.

Мои заряды сработали как и положено – дом взлетел на воздух, и несколько далеко не маленьких брёвен рухнули вблизи от меня. В унисон взрыву дома по селу забахали гранаты, а чуть позже заработали пулемёты и автоматы. Братишки в работу вступили и сейчас турок в казарме кромсают.

Взглянув на горящий домик, я решил, что неплохо повеселился и теперь остаётся только своих товарищей дождаться. Из нарукавного кармана вынул пластиковые наручники и сцепил Бурову руки, разогнулся и увидел – совсем рядом мелькнула быстрая тень, которая метнулась за угол хозяйственного амбара. Столкнув пленённого командира наёмников в ближайшую канаву, притаился за его телом и выставил перед собой ТТ.

– Обзовись, кто такой? – выкрикнул я в темноту.

– Саня, это ты? – раздался голос Олега.

Вот же зараза, видать, почуял беду, волчара, и не в доме ночевать залёг.

– Да.

– Командир с тобой?

– Со мной.

– А чего молчит?

– Ранен он, без сознания. Сюда иди, я один его не вытяну.

Олег вышел изза угла и стал приближаться, подняв ствол. Я поймал его на мушку, но метрах в трёх от меня старый, потрёпанный жизнью наёмник, как почуял подвох, неожиданно метнулся в сторону и кувырком перекатился вплотную ко мне. Выстрел, и ещё один, мимо. «Гадство! Что за хрень», – успело промелькнуть в голове, и Олег обрушился на меня сверху. Я успел отскочить в сторону, но пистолет, выбитый из руки ударом ноги, улетел в сторону.