На краткий миг перед нашими укреплениями все затихло, и эту тишину разорвал громкий звериный рык, который издало человеческое горло:
– Ахрггг!
Сидящий рядом со мной на КП острога боец, зябко поежился, да и у меня по спине мурашки от этого яростного и грозного крика пробежали, и по рации, я отдал приказ командирам подразделений:
– Внимание! Всем приготовиться! Никому не отступать! Боеприпасов не жалеть и не подпускать дикарей к минометам и гранатометам!
Офицеры отвечали, что они поняли приказ, а я их уже не слушал, так как наблюдал за зарослями винограда, который рос за руинами поселка. Одновременно, густые вьющиеся кустарники поднялись над землей и двинулись прямо на нас. Сотни и тысячи дикарей, вырывали и вырубали зеленую лозу из земли, вздевали над собой и так шли в наступление.
– Минометы, огонь! – выкрикнул я.
Стоящие в тридцати метрах от временного командного пункта бойцы из Группы Огневой Поддержки услышали меня. Куда стрелять расчеты знали, и одна за другой, мины полетели в эту зеленую штормовую волну, накатывающуюся на нас. Взрывы разметали середину. Появились головы и тела дикарей, и тут же в эту волну ударила пехота, которая встретила противника всем, что у нас имелось. Мы били и крушили их без всякой жалости. Но все же против тридцати тысяч врагов, из которых в атаку пошло больше половины, нас было мало, и неоварвары пробили нашу хлипкую оборону, вломились в развалины, и дорвались до ближнего боя.
Воины отряда схватились с дикарями в рукопашной схватке. Никто не отступал, и чаша весов заколебалась. Видимо, фортуна выбирала, чью сторону сегодня выбрать, и я решил ей помочь, собрал всех бойцов, кто был под рукой и вместе с разумными псами и телохранителями кинулся в самую гущу сражения. Этого небольшого подкрепления, которое ударило в решающий момент, и огнем десятка стволов выкосило около сотни врагов, хватило, чтобы сначала переломить, а затем, выиграть бой. И дикари, так и не одержав решительной победы, снова отступили. Вслед им продолжали бить минометы, пулеметы и АГСы из руин домов, а потерявшая до трети своей численности орда развернулась и через Фонтенову, опять обходя Соколовку, направилась обратно в сторону ПаласдеРея.
Наши разведгруппы их не преследовали, на это не было никаких сил. Все мы после долгого и яростного боя вымотались до такой степени, что бывалые воины стояли на месте и от перенапряжения их покачивало. А я после отступления неоварваров, припадая на раненую ногу, долго ходил по оставшемуся за нами разрушенному поселку, и смотрел на наших убитых и раненых воинов. На парня из последнего набора, прибывшего из Краснодара, который с перебитым хребтом корчился в ужасной агонии и его никто не хотел добивать. На мощного богатыря скандинава с разбитой грудной клеткой, пускающего кровавую пену изо рта. Или на истекшего кровью сицилийца из охранного отделения острога, которому оторвало ноги, и на лежащего рядом с ним испанца, превращенного дубинами и клинками дикарей в бесформенную груду мяса и костей.
Да, мы готовились к боям. Но недооценили противника, который оказался гораздо умнее и хитрее своих собратьев из других дикарских племенных образований. «Зверьки» не стали биться лбами в нашу оборону под Соколовкой, как это сделали их собратья под Волчанском. Они маневрировали, вели активную разведку, и жалели своих женщин и детей, которых я практически не видел в бою. А когда вожди и шаманы поняли, что, даже получив помощь от другой орды, они не могут нас победить, не погибнув сами, то они не стали ложить своих соплеменников рядками под наши пулеметы, а отступили. О чем это говорит? В первую очередь о том, что лидеры этой массы дикарей, которую мы обозначаем как «орда», слишком умны для обычных животных. Нечто подобное, про хитрых и мудрых вожаков, отличающихся от всех других, я уже слышал, и совсем недавно. Но где и от кого, в тот момент, вдыхая кислорезкие запахи сгоревшего пороха с приторным кровавым оттенком, вспомнить у меня не получалось. Перед глазами были остекленевшие глаза мертвецов, которые еще утром были живыми людьми и смотрели на меня как на командира, а само мое тело действовало на автомате, отдавало приказы и заставляло людей преодолевать свою слабость, выйти из ступора и начать суетиться.
Понемногу, воины отряда приходили в себя, и кровавый хаос битвы уходил прочь. Многочисленным раненым оказывали первую медицинскую помощь, своих мертвецов оттаскивали в сторону и складывали у бетонных стен острога в центре поселения, а ко мне подходили сержанты и офицеры, докладывающие о своих потерях. Информация скапливалась, и в первых ночных сумерках, когда собрался совет офицеров, я уже знал точную цифру потерь отряда за двое суток боев против орды из ПаласдеРея и их помощников из Фонсаграды.
В центре блокпоста, который все называли острог, возле костра нас собралось лишь четверо: Крепыш, Серый, я и Хассо Хромой, остальные офицеры были в форте. Я посмотрел на Крепыша, правая рука которого была сломана и висела на перевязи. Затем на Серого, лицо которого было изукрашено многочисленными синяками и ссадинами. Перевел взгляд на Хассо, болезненно морщившегося при каждом неловком движении и придерживающего свой побитый бок. Сражение потрепало всех и, вытянув вперед свою левую ногу с рассеченной голенью, я произнес:
– За вчера и сегодня мы потеряли убитыми двадцать восемь разведчиков, полторы сотни скандинавов, два десятка сицилийцев, семерых испанцев и трех минометчиков из ГОПа, раненых вдвое больше. Про оружие, потраченные боеприпасы и потерянные автомашины отдельный разговор, это сейчас не важно. Главное, что никогда еще мы не несли таких больших потерь в личном составе, даже при боях за Поцалло, а там против нас была морская пехота и наемники Средиземноморского Альянса при поддержке корабельной артиллерии и вертолетов. Я считаю, что дикари нас сделали, и сражение против них расцениваю как наше поражение.
Замолчав, я вгляделся в пожирающее сухие дрова яркое пламя костра. Судя по молчанию, офицеры были со мной полностью согласны. Но я ждал от них хоть какихто слов или явной реакции, и первым откликнулся Серый:
– Не так уж все и плохо. Дикарей отбили и они ушли, так что конечная цель достигнута. А когда «зверьки» в следующий раз припрутся, мы будем умнее, и тогда ни одна падлюка не уйдет. Отряд подготовился к встрече орды как мог, все пахали на пределе своих сил, но их у нас немного, и мы не смогли быть сильными везде, а потому и огребли. В конце концов, за двое суток воины больше десяти тысяч дикарей извели. А приморскую группировку, так вообще, в пух и прах расколотили и, при желании, мы вполне можем догнать ушедших самок и детенышей и всех их перебить или в плен захватить.
– А за этими, – я кивнул себе за спину, в сторону Соколовки, – слабо погнаться?
– Ничего мне не слабо и если прикажешь, я через двадцать минут соберусь, и сам в рейд выйду. Нечего на мне злость срывать. Понятно, что ты переживаешь, но и мы не железные, нам тоже парней жаль.
– Ладно, проехали, – пробурчал я, помедлил, и продолжил: – Нельзя этих тварей, которые нас сегодня потрепали, просто так отпустить. Думаю, что необходимо за ними вслед пойти, отследить больно грамотных и шибко умных вождей с шаманами, и всех прихлопнуть.
– Трудное дело, – сказал Крепыш. – Я с ними неделю возился, и ничего не получилось. Не смогли мои парни на выстрел подойти, «зверьки» все время настороже были.
– Ничего, еще раз попробуем. Лихой пройдет там, где мы не сможем, и наведет нас на вождя и его помощников.
– Значит, лично хочешь на охоту выйти?
– Да. Сильно меня потери задели. И если бы убитых мы потеряли от применения пушек или от ракет с минами, я бы это понял. Но когда, вооруженных автоматами и пулеметами, бывших гвардейцевспецназовцев, элиту армии ККФ, дубинами забивают и мечами рубят, это нечто иное.
– Когда в рейд выйдешь?
– Через неделю. Как раз Скоков и Тарпищев вернутся. Средиземноморцы на попятную пошли, и они теперь в Гибралтарском проливе не нужны, так что дождутся очередного конвоя с припасами и товарами, и домой. У меня за это время как раз нога подзаживет и буду как новенький.
