– Ты же знаешь, я всегда была такой трусихой. Она обошла вокруг стола и уселась к Филиппу на колени. От недавнего примирения у нее сохранилось чувство благодарности. Даже для Филиппа, считавшего, что их объятия не сообщат ему уже ничего нового, вчерашняя ночь явилась откровением, поразила необузданностью чувств.

Раймонда нежно обняла его за шею. Он гладил рукой свежее бедро, терявшееся в хаосе кружевного белья.

– Возьми меня с собой в Аркашон, – прошептала она. Он убрал руку и прикрыл голые ноги полами халата.

Зарождавшееся в нем желание угасло. Вновь зажигая оставленную в пепельнице сигарету, он буркнул:

– Чтобы нас увидели вместе, ты шутишь?

– Я сказала Аркашон, но имела в виду дом твоего дядюшки Антуана, – затараторила она вновь, прежде чем он успел ответить ей категорическим отказом. – Никто меня там не увидит… Если тебе придется задержаться там на два или три дня, ты сможешь запросто приезжать туда по вечерам. Я боюсь оставаться здесь одна, ночью, – добавила она, прижимаясь к нему всем телом и вздрагивая. – Не знаю, смогу ли я вынести без тебя этот кошмар.

Он отстранил ее от себя и встал, погруженный в раздумье. Ему тоже не хотелось оставлять ее одну. Предоставленная сама себе, она могла поддаться панике, вызванной какой-либо опасностью, пусть даже воображаемой. Какой еще номер она способна будет выкинуть, случись что-нибудь непредвиденное?

– Конечно, – пробормотал он, – если уехать на машине, ночью…

Она затрепетала от радости.

– Ты возьмешь меня, возьмешь?

– Я не сказал «да».

Он возражал ради проформы, она поняла это, и удвоила свои ласки. На долю секунды у него мелькнула мысль, что он напрасно поддался ее влиянию, однако предыдущие опасения показались ему вполне достаточными, чтобы оправдать свое решение.

– Укатим сегодня же вечером. Будем ехать всю ночь.

Она прыгнула к нему на шею и стала благодарить так страстно, что даже если у него и оставалась еще какая-то неуверенность, она очень быстро растворилась в их общем удовольствии.

Раймонда была как ребенок, которого собираются повести в цирк: охваченная нетерпением, она не могла усидеть на месте, каждые пятнадцать минут поглядывала то на одни, то на другие часы, висевшие в доме. В 15 часов она была уже готова. Одетая с ног до головы, накрашенная и тщательно причесанная, она вновь стала элегантной, даже изысканной в своем платье из черного джерси, плотно облегавшем округлости ее тела.

Филипп с восхищением посмотрел на нее и не смог удержаться от сравнения: несмотря на существенную разницу в возрасте, Люсетта не в состоянии была соперничать с ней. В то же время его удивляло, что сегодня она не подала еще никаких признаков жизни.

«Уж не обидел ли я ее вчера, отказавшись от закусок?»

В любом случае, наверное, следует предупредить брата и сестру о том, что он уезжает? Он поделился с Раймондой, и она спросила резким, так хорошо знакомым ему тоном:

– Так кого ты хочешь предупредить, Робера или Люсетту?

Увидев, что он нахмурился, она сразу прикусила язык.

– Прости… Я – идиотка. Если ты считаешь, что им следует сообщить, сообщай.

– Так будет лучше, – сказал он и взял трубку. – Иначе это неожиданное исчезновение может их встревожить.

Он позвонил Роберу на фабрику игрушек, сказал, что ему нужно уладить кое-какие дела в провинции и обещал позвонить сразу, как только вернется. Со своей стороны Робер сообщил ему, что Люсетте пришлось поехать в отдаленный пригород к неожиданно захворавшей тетушке.

Раймонда, взявшая трубку второго телефона, иронично прошептала:

– Так вот почему она не удостоила тебя сегодня своим визитом!

– Замолчи! – выдохнул Филипп, прикрыв микрофон ладонью.

На другом конце провода Робер, очевидно, расслышал шушуканье, потому что спросил:

– Алло!.. Алло!.. Ты не один?

– Нет, нет, старина, – поспешил ответить Филипп, испепеляя Раймонду взглядом. – У меня никого.

– Мне показалось… наверное, помехи на линии.

И Робер в продолжение темы визита своей сестры к тетушке сказал:

– Кстати, о визитах… Знаешь, кто приходил ко мне сегодня утром на фабрику? Ни за что не угадаешь…

Он сделал паузу для пущего эффекта, а затем обронил:

– Малыш-инспектор.

– Шабёй?

– Он самый.

Филипп сел на угол стола. Раймонда оперлась на его плечо. Он слышал ее стесненное дыхание совсем рядом со своим свободным ухом.

– Что еще ему от тебя было нужно? – спросил Филипп, следя за своим голосом, у которого была тенденция фальшивить. – Я думал, все уже кончено, и мне не будут больше надоедать.

– Успокойся, ты здесь ни при чем!.. Представляешь, когда он приходил к нам домой, он проявил большой интерес к игрушкам и их изготовлению. Я пригласил его прийти ознакомиться с документацией. Конечно, все это пустые разговоры… Он поймал меня на слове, и сегодня утром я отделался тем, что провел его по цехам. Когда он не при исполнении своих служебных обязанностей, он не так уж и антипатичен, – сказал в заключение Робер.

Затем, неожиданно перескакивая на новую тему, спросил:

– Так когда ты уезжаешь?

– Сразу… как только скажу тебе «до свиданья».

– А я тут разболтался! – воскликнул Робер. – Не буду тебя больше задерживать.

Он пожелал другу счастливого путешествия и закончил разговор. Тяжело, как если бы он хотел раздавить аппарат, Филипп положил трубку, после чего парочка сидела какое-то время молча.

– Уф! – выдохнула наконец Раймонда. – Душа ушла в пятки.

На телефонной трубке еще блестели жирные следы от вспотевших пальцев, которые ее только что держали. Машинальным жестом Филипп смахнул их и только тогда обнаружил, что держит в руке свой носовой платок, которым он успел уже вытереть пот со лба.

– Ты испугался, да, милый?

Раймонда по-матерински обняла его. Ему стало стыдно за свою слабость и он грубо одернул ее:

– Испугался… сначала да, но не больше, чем ты. Она была его публикой, ему предстояло сыграть до конца свою роль, и острое чувство того, что он ни в коем случае не должен ее разочаровывать, тотчас вернуло ему уверенность в себе.

– Будь у меня минуты две на раздумье… Робер говорил мне, что Шабёй хочет посетить фабрику…

Он лгал, и в глубине души не мог не находить любопытным, почти чудаковатым этот интерес инспектора к производству игрушек.

«Как бы там ни было, – успокаивал он себя, – дело закрыто, и не этому сопляку…»

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он сочинил ответ покупателям участка, сообщив им о постигшем его несчастье, о семейных делах, задержавших его в Аркашоне и вызвавших небольшую задержку с подписанием купчей… Он несколько раз переделывал начало письма, взвешивая каждый термин, добиваясь наиболее точного попадания в цель. Когда был готов окончательный вариант, день клонился уже к вечеру, скудный свет быстро отступал перед надвигающейся темнотой.

На кухне Раймонда укладывала банки с консервами в старую картонную коробку.

– Я собрала также небольшой чемоданчик… Только самое необходимое для нас с тобой… Он наверху.

Она поднялась за ним и спустилась в пальто и шляпке, что были на ней, когда она вернулась из Рио-де-Жанейро.

– Скоро едем?

Умеряя ее нетерпение, Филипп подошел сначала к окну гостиной. Темнота теперь была полной. Усилившийся к ночи мороз погрузил весь жилой квартал в своего рода ледяное оцепенение. Если не считать маневрировавшего за решеткой сада автомобиля, проспект был совершенно пуст.

– Я подгоню машину к крыльцу. Только смотри, – предупредил он, надевая пальто, – не показывайся, пока я сам за тобой не приду.

Погасив свет в прихожей, он, нагруженный чемоданом и картонной коробкой, направился к выходу.

– Я скоро вернусь.

Он вышел и прикрыл за собой дверь, не заперев ее на ключ.

Раймонда вернулась в гостиную, чтобы поправить шляпку перед зеркалом, висевшим над камином. Она хотела быть красивой уже по одной лишь причине, что ей доставляло удовольствие быть красивой. После нескольких дней заточения эта поездка была для нее не просто возможностью развеяться, это было бегством к свободе.