Ровене в своей жизни удалось справиться со многим. С безразличием отца, нищетой в Лондоне. Она преодолела все трудности и нашла работу, сумела сохранить ее, прочно встала на ноги в чужой стране, создала крупную компанию. И все время убегала от любви…

Она справилась со всем. Кроме собственного поражения.

Джон Меткалф спас ее от окончательного разрушения.

Сперва он стоял в стороне, время от времени звонил, спрашивал, как она.

— Ей сейчас очень трудно, ей нужно время выплакаться, — объяснил ему его психотерапевт.

— Но она никуда со мной не ходит, — пожимал плечами Меткалф.

— Вы должны дать ей время, у нее трудный период.

Наконец Меткалф не выдержал, отдал ключи от дома приятелю, уложил чемодан и просто приехал к ней.

— Черт побери, что ты здесь делаешь? — с вызовом спросила Ровена, когда он появился у ее ворот.

Было прохладное утро, такое, которое Меткалф особенно любил. Легкий ветерок пробегал по цветам в маленьком саду Ровены, наполняя воздух ароматом. Она была в темно-синем брючном костюме от Майкла Корса, желто-коричневых лодочках от Шанель. В дверях за ее спиной он увидел гостиную, безукоризненно чистую. Слишком. Как в музее.

Сама Ровена казалась безжизненной — без косметики, без украшений или часов.

— Можно войти? — ответил он вопросом на вопрос.

Она дернула задвижку и отошла в сторону, пропуская его. Джон казался ей пришельцем из другого мира. Кем-то, кого она знала миллион жизней назад, когда работала, думала, напрягала мозги.

— Приятное место, — сказал Меткалф.

Он оглядел скромную прихожую, обычную кухню и бросил быстрый взгляд на спальню Ровены и на ванную комнату слева от него. Телевизор, стерео, все необходимое для жизни — микроволновая печь, холодильники, кофеварка. И все. Никаких картин, она даже не распаковала бонсай.

— Спасибо, — автоматически ответила она.

Меткалф поднял чемодан и понес в спальню.

Потом взял дистанционное управление и включил телевизор. Экран ярко засветился.

— Ты, наверное, не включаешь его в десять утра? — мягко сказал он.

— А зачем ты привез чемодан? — спросила Ровена, глядя на загорелое тело Меткалфа и его шикарные, цвета ореха, волосы. Почти против собственной воли она радовалась его появлению. В общем-то она удивлена, что он здесь. Неужели она еще кому-то интересна.

— Собираюсь пожить здесь некоторое время, — ответил он совершенно спокойно.

— Я сама справлюсь.

— Не думаю, — ответил он, протянув руку и распустив ее хвостик. Светлый дождь посыпался на плечи Ровены.

— Не надо, — резко сказала она.

Он ухмыльнулся:

— Ну, по крайней мере ты хоть можешь злиться.

— Возвращайся домой, — сказала Ровена. — Тебе нельзя здесь оставаться. Мне надо побыть одной.

— Ты уже и так слишком долго сама с собой.

— Я хочу быть одна.

«Я не могу заставить ее принять меня», — понял Меткалф.

— О'кей. Я уйду, если ты хочешь. Но сначала помоги мне. У меня проблема с фильмом, а скоро собрание, на которое придут все представители компании, включая Ника Ладжа.

Ладж — босс Джона Меткалфа, рыжеволосый ветеран, контролировавший «Кейдж энтертейнмент», компанию, которой принадлежал «Метрополис».

— Так пусть Сэм Нил разберется, — пожала плечами Ровена.

Сэм занял ее место в «Мьюзика Норс Америка», и теперь он отвечал за сделку по фонограмме.

Джон покачал головой.

— Не выйдет. Если бы было так легко, я бы сам уладил, но мне нужна ты, ведь именно ты совершила первоначальную сделку. — Он ткнул пальцем в свой кейс. — Я привез бумаги. Ровена, тебе сейчас плохо, но я в очень трудной ситуации. Мы скоро начинаем потрясающее…

— «Мое сердце принадлежит Далласу», — согласно кивнула Ровена с еле заметным проблеском интереса.

— Правильно. Во всяком случае, цифры обещают быть хорошими, но если организовать торговлю как следует, картина может принести отличную прибыль. И для успеха диска…

— Эм-ти-ви, радио, пресса, — резко перебила его Ровена.

— Совершенно верно. А теперь вышло так, что правление «Блэк айс»[16], одной из нашумевших музыкальных групп, настаивает, чтобы процент студии исключил их долю прибыли, потому что они совершили первоначальную сделку с «Мьюзика», и угрожают начать судебное дело, что отложит запуск диска. Может, это и не нанесет особого вреда альбому, но здорово ударит по майкам и очкам от солнца с символикой…

Джон объяснял суть проблемы, а Ровена уже прокручивала в голове ситуацию со всех сторон. Она взяла со шкафа карандаш и стала делать заметки. Джон сел, она промолчала, а когда он открыл кейс, вынул толстую пачку бумаг и подал ей, взяла и с интересом погрузилась в них.

Через полчаса Ровена с победным видом взглянула на Джона Меткалфа, ее лицо раскраснелось.

— Поняла, — сказала она. — Пункт 166. Перепад цен указывает на то…

Выражение лица Джона заставило ее умолкнуть на полуфразе. Он наклонился к ней через кухонный стол ласковой улыбкой. Она поняла — последние двадцать минут он молча наблюдал за ней.

— С возвращением, — облегченно вздохнул Джон.

Он повел ее на ужин в «Айви», туда, где они встретились в первый раз.

— Тебе не понять, что это такое, когда всю жизнь борешься за воплощение своей мечты и как только достигаешь ее, у тебя все отбирают.

Джон поцеловал ей руку. Он хотел дать ей возможность выговориться и жутко радовался, что именно ему она сейчас так доверчиво рассказывает.

— Все, что раньше ненавидела, теперь выглядит совершенно иначе. Например, телефонные звонки, бесконечные поездки. О Боже, Джон, мне так не хватает необходимости вскакивать в шесть утра, нестись в аэропорт, лететь туда, где выступает «Атомик масс».

Джон еле заметно улыбнулся.

— Но ты можешь делать это в любое время, когда захочешь, — сказал он. — «Атомик масс» сейчас на гастролях в Европе. И все билеты продаются.

— Правда? А как диск?

Джон подался к ней:

— Так ты и радио не слушаешь? И не включаешь Эм-ти-ви?

— Радио у меня настроено на классическую музыку. — Мягкий свет свечи играл ее золотыми сережками. — И я совершенно не могу смотреть Эм-ти-ви, я ведь могу увидеть там выступление «Мьюзика», моей «Мьюзика», и это так больно, как если бы всех пригласили на праздник, а меня — нет.

Меткалф удивленно покачал головой:

— Ну, тогда ты единственный на планете человек, который еще не знает. «Зенит» побил все рекорды в Америке. А «Атомик масс» превратился в «У-2».

Ровена молча переваривала новость. Потом сказала:

— Может, мне стоит рассказать тебе все?

И она поведала ему обо всем: о холодности родителей, об ощущении неприкаянности в семье, об Оксфорде, о встрече с Топаз Росси, о Питере Кеннеди и «Юнион». О бесплодных поисках группы. О приезде в Америку. Обо всем, связанном с запуском «Хит-стрит». О «Велосити» и, наконец, о статье из «Вестсайде», положившей конец ее карьере.

— А ты не хочешь вернуть к себе эту Росси? — спросил Джон, когда Ровена закончила рассказ. Он видел тени под ее красивыми глазами, и тоненькие морщинки, возникшие вокруг рта и на лбу.

Ровена покачала головой.

— Нет. На месте Топаз я бы вела себя так же. — И помолчав, добавила: — Я сказала себе: придет день, когда она отступится… Но сама не могла удержаться и дразнила ее. Я забыла, какая она — страстная, с горячей кровью. И то, что мы воспринимаем как ссору, она — как необходимость сравнять счет.

— Почему ты подружилась с ней с самого начала?

Ровена не раз думала об этом.

— Да ты знаешь, как-то так вышло, что нам обеим надо было кое-что доказать.

— Из-за ваших отцов, которые хотели сыновей?

Она кивнула. Движение головы показалось Джону необыкновенно милым.

Он снова любовался ее платьем из бархата цвета зеленого мха, оно очень шло ей, подчеркивая цвет глаз.