Телефон снова зазвонил.

— Кто бы ты ни был, отстань, ладно? Я сейчас не в настроении!

— Хорошо же ты приветствуешь старого друга, — снисходительно ответил Джо.

— О черт, — сказала Топаз и покраснела. — Извини, я не знала, что это ты.

— Понятное дело.

Топаз смирилась.

— Поздравляю, Джо. Правда. Я искренне. Лучший выиграл, а все остальное… У тебя прекрасно получится… Но, очевидно, я подам заявление об уходе к концу недели. И без всяких переживаний.

Джо усмехнулся. Топаз еще сильнее покраснела, на этот раз уже от негодования. Нет необходимости смеяться надо мной ко всему прочему. Хотя это привилегия победителя.

— Никакого заявления ты не подашь, Росси, — сказал он.

— Нет, подам! — упрямо сказала Топаз. — Скорее похолодает в аду, чем я буду жаловаться тебе, Джо Голдштейн.

— Топаз Росси, — настойчиво твердил он. — Я не приму заявления. И «Америкэн мэгэзинз» не примет заявление об уходе от лучшей женщины-журналистки страны.

— Если бы я была лучшей, я бы получила эту должность, — отрезала Топаз, стыдясь, что не может быть великодушной.

— И тем не менее, — продолжал Джо, не обращая на нее внимания, — нам необходимо поговорить о твоем будущем. Почему бы тебе не прийти ко мне сегодня вечером? Я что-нибудь приготовлю, и мы все обсудим за ужином.

Геркулесовым усилием Топаз проглотила ответ, который у нее готов был вырваться — из сотни ругательств.

— Хорошая идея. Я буду в восемь тридцать, — пообещала она.

— Буду ждать, — и Джо повесил трубку.

«Ох, Джо, — жалобно подумала Топаз. — Мой лучший друг и худший враг. Был бы ты здесь, я бы выплакалась у тебя на плече, и мне так бы хотелось оторвать тебе яйца…»

Снова зазвонил телефон.

— Ну что? Что? — заорала она в трубку.

— Такси, мисс Росси, — испуганным шепотом сообщила девушка из приемной.

— А, ладно, — грубовато бросила Топаз. — Сейчас спущусь.

Частный самолет был на полпути из Стокгольма в Лос-Анджелес. Четверо мужчин продолжали спорить.

— Но такова была твоя точка зрения шесть месяцев назад, Ганс, — сказал Джошуа Оберман. — А «Лютер» уже дает доходы. И не только это. Она уже продает альбомы еще трех или четырех групп.

Президент «Мьюзика Голланд» и новый финансовый директор смотрел на Обермана с высоты опыта пятидесятитрехлетней жизни, шевеля рыжими усами так сердито, как только мог.

— Это безумие — ставить работника отдела «Артисты и репертуар» на такую ответственную работу, Джошуа. Назови мне хоть один подобный пример.

— Роджер Эймс в «Полиграме».

— Не считая Роджера Эймса.

— Клайв Дэвис в «Аристе».

— Ну, эти двое просто яркие индивидуальности, — сказал Ганс Бауэр.

— Дэвид Джеффин, — не унимался Оберман. — Рик Рубин. Рассел Симмонс. Чарльз Копплман…

— Да не можешь же ты женщину поставить над всей Америкой! — взвился Морис Лебек.

Старик посмотрел на коллег.

— Ну что ж, у вас в запасе еще три часа, чтобы переубедить меня, джентльмены, — сказал он.

В Манхэттене начинался вечер, и летний воздух веял душистой прохладой, шевелил ветками деревьев в Центральном парке. Если можно сказать о городе, что он расслаблялся, то в этот майский вечер Нью-Йорк делал именно то самое. Топаз наблюдала, как малыши поглощали мороженое, а лошади катали по парку туристов в колясках.

Она чувствовала себя странно, сидя на балконе своей квартиры и маленькими глотками отпивая «Кристалл». Темно-зеленое платье от Анны Кляйн открывало красивые ноги, она причесалась в стиле ренессанс, то есть половину волос собрала наверху в шикарный узел, а половина свисала длинными рыжими локонами вдоль шеи. На левой руке сверкал широкий золотой браслет, туфли от Шанель завершали картину.

Она чувствовала себя богатой и потрясающе красивой.

Она чувствовала себя жалкой и несчастной.

Она ненавидела Джо Голдштейна, он подрезал ей крылья.

Она хотела его.

«Но я всегда хотела, с первого взгляда, — напомнила себе Топаз. — Но сейчас, сейчас мне следовало бы ненавидеть его. Он стоил мне места в правлении, сволочь… Марисса права. «Америкэн мэгэзинз», как и все в этом городе, не прощает проигравшему».

Ровена Гордон, конечно, прямо весь мир положила к своим аристократическим ногам.

И Топаз снова почувствовала ненависть, растекающуюся под кожей. Эта сука все делала и делает правильно. Для начала родилась у нужных родителей. Ходила в престижную школу. При первой же возможности предала лучшую подругу, любившую ее, как сестру.

«Ничего, по крайней мере теперь она не может написать в своей яркой биографии «президент «Юнион», подумала Топаз удовлетворенно.

На другой стороне парка на солнце сверкало здание «Мьюзика тауэрс».

Топаз опять нахмурилась, вернулась в комнату, включила телевизор с большим экраном, а там «Атомик масс». И как она сумела продать все билеты в «Колизеум»? Она-то думала, в понедельник стадион хотя бы на четверть будет пустой. Ну ладно, подожди отзывов на концерт, Ровена.

«Слабое успокоение, — передернула плечами Топаз, продолжая маленькими глотками пить шампанское и пытаясь изгнать мысли о триумфе врага. — Ну нет, я не дам ей одержать последнюю победу. Не позволю испортить мою жизнь».

Она встала, подошла к холодильнику, проверив по дороге в зеркале, как выглядит. Потрясающе.

— Лучше, чем заслуживает Джо Голдштейн, — сказала она с улыбкой.

Что ж, она сделает все, как положено. Две роскошные бутылки — поздравить его: марочное шампанское и «Шато Лафит» 1953 года. Может, снять браслет и надеть бриллиантовое ожерелье? В конце концов она руководит двумя самыми прибыльными журналами в Соединенных Штатах!

Когда шофер позвонил в квартиру, Топаз уже была готова.

Она послала своему потрясающему отражению воздушный поцелуй, взяла в каждую руку по бутылке, ура! Лучшая девушка западного мира! Джо будет сбит с ног.

Ох, пока ты здесь, Росси, посмотри прямо в глаза свершившемуся факту. Ты безумно влюблена в своего босса. Снова.

Занавес раздвинулся, и сотни лучей взмыли в небо, пересекаясь, переплетаясь, соединяясь в живописную паутину. Восторженные крики девиц понеслись в калифорнийское небо. Они вопили, не умолкая.

Ровена Гордон, двадцать семь лет, босс фирмы, деловая женщина, богиня своего отдела в «Мьюзика рекордс», поднесла сжатые кулаки ко рту, чтобы сдержать собственный вопль.

Это была всеобщая, массовая истерия.

И тут группа вышла на сцену.

— Я говорю тебе, мужчины не будут работать с ней, — брызгал слюной Морис, лиловый от злости. Он с трудом сдерживался. Невероятно, никогда раньше в крупной фирме не было женщин в членах правления. Никогда, за всю историю музыкального бизнеса. Это смешно, старый идиот делает из них дураков.

— Ей даже тридцати нет, — стонал Ганс, как бы прочитав его мысли.

— У нее нет опыта, — сказал Якоб Bан Риис, — хватаясь за соломинку.

Джош Оберман смотрел на них, ноющих, брюзжащих, придирающихся. Он вспомнил, как пять лет назад Ровена бурей ворвалась в его кабинет, швырнула кучу компакт-дисков на стол, такая страстная и яростная, а эти? Нюни распустили — тьфу, евро-мусор! Бухгалтеры!

— Ну что ж, если мужчины не смогут работать с ней, мы просто вынуждены будем их заменить. Правильно? — убийственно-спокойно сказал Джош.

Морис и Ганс нервно проглотили слюну.

— Но вы-то по крайней мере сможете с ней сработаться, так ведь? — громко спросил он.

— О да, — поспешно согласились все.

— Ну что ты в ней такого нашел? А, Джошуа? — спросил Якоб, непонимающе качая головой.

Джош посмотрел на трех президентов с глубоким презрением.

— Она мне как сын, которого у меня никогда не было, — объявил он.

Джо Хантер стоял посреди сцены. Зак с гитарой немного сзади, в темноте, Алекс — по левую руку, у мониторов, его бас-гитара раскачивалась вместе с ним, как бы приветствуя ополоумевшую толпу поклонников в этой части стадиона. Джо чувствовал, как огонь славы растекается по жилам, и это ощущение гораздо приятнее даже, чем сила, чем богатство, чем секс.