Скрипнула щеколда и окно распахнулось, вновь зажегся фонарик и его тонкий луч устремился в темноту подвала.

Я буквально вжался в стену. Если бы ему не нужно было стоять перекособочившись, извернувшись в немыслимой фигуре, он бы непременно меня заметил, но дом в этом сражении играл за меня – и когда в окне показалась рука с пистолетом, я своего шанса не упустил!

Я двумя руками схватил его за кулак, сжимавший рукоять оружия, потянул всем весом на себя – вниз и резко в сторону. Говорят, и на старуху бывает проруха. Вместо того, чтобы отпустить ствол или стукнуть меня по маковке фонарем, он вцепился в свой пистолет так, будто в нем было яйцо с кощеевой иглой.

Он был силен, невероятно силен. Мне, наверное, с моим советскоинтеллигентским происхождением и телосложением под стать происхождению, никогда не стать таким здоровым и сильным, но даже если на том конце пистолета был бы Шварценеггер, ему нипочем не удержать беснующиеся семьдесят килограммов в одной кисти! Тем более, что встретившись с оконной рамой, запястье хрустнуло и увесистая железяка с глушителем свалилась на мой верстак. Я держал его за вывернутую кисть одной рукой, а второй подхватил осколок стекла и что было сил полоснул по связкам и венам – чтоб, сука, знал, как охотиться на подпольных советских миллиардеров! Кажется, я даже чтото проорал на дикой смеси английского и русского и сразу же отчитал себя за безголовость!

А у противника, кажется, наступил болевой шок. Мой папаня, конечно, рассказал бы гораздо больше о шоке, а на пару с Гансом Селье он мог говорить о шоке вечно, но, хвала небесам, его в этот момент здесь не было. Ни его, ни основоположника современного учения о причинах и функциях шока. А то бы посмотрел я на этих докторов и попросил бы объяснить – как эта конкретная реакция на внешний раздражитель – меня – в этом конкретном случае поможет конкретному организму выжить?

Вот он – стоит надо мной на коленях, держит в левой руке сломанную правую, рот открыт, глаза вытаращены как у вареного рака и такая в них задумчивость образовалась от созерцания черной дырищи в глушителе его собственного пистолета, глядящего на него из черного подвала, что без очков видно, как отнюдь не благотворно влияет на него шок.

Выстрелить я не смог. Хоть и хвастался Сереге иногда, что «всех порву, один останусь! Я – по всем морям и вся жопа в шрамах!», но на деле частенько пасовал. Как тогда – на площадке за дискотекой. Потом этот случай всегда подстегивал меня. Я даже поклялся себе, что больше никогда ничего не забоюсь. Но клятвы так непрочны, особенно данные себе. Я всегда был полон отчаянной решимости ровно до того момента, когда стоило ее проявить, но как только этот миг наступал, я начинал думать, что все можно исправить. И никуда не деться мне от этого воспитания, вдолбленного с самого детства: «не совершай необратимых поступков». Как глупо! Вся наша жизнь – один большой необратимый поступок, так чего бояться?

Спасла его от смерти, а меня от еще одного убийства, как ни странно, полиция.

Вой их сирен раздался в ночи внезапно, я едва от испуга не выронил пистолет! А моего противника этот звук наоборот – вернул в реальность и с настырностью носорога он бросился прочь, сквозь вязкие ветки кустов.

Вот если бы я был полицейским, я бы подкрадывался к преступникам в полной тишине – чтобы захватить их на месте преступления внезапно! И очень хорошо, что я не полицейский и мне не приходится так поступать! А они включают свои сирены и мигалки потому что боятся бандитов еще пуще моего (и уж конечно сильнее, чем бандиты их) и предупреждают: «разбегайтесь все под лавки, едем мы – страшные и ужасные!» А сами поступают как безобидные ящерицы, на которых напал гриф: раздувают на голове цветные капюшоны, чтобы быть побольше, шипят и разевают пасти! Очень страшно!

Как там у моего любимого писателя Ярмагаева?

– Вперед ребята, – орал капитан. – Не бойтесь противника, перед вами такие же презренные трусы, как вы и проклятая ваша родня!

Так, кажется.

В общем, когда прибыла «вся королевская конница, вся королевская рать», след преступников окончательно затерялся гдето на лужайках соседских домов.

Однако, следует признать, что на вызов явился не полудохлый «воронок», как случилось бы на родине, а полноценный полк полиции, рота пожарных, взвод докторов и десяток репортеров. Откуда последние – не знаю. Думаю, ктото из дежурных в коммуникационном центре сливает информацию. А может быть, криминальные хроникеры ждут выезда всей этой братии одним отрядом и после этого присоединяются? Как пацанва к марширующей роте? Все здесь хотят кушать. И чем быстрее и качественнее ты выполняешь свою работу (какая бы из них бы тебе не досталось) – тем больше шансов уснуть сытым.

Выезжая с Серегой в далекие заграничные дали, я мечтал познакомиться с новейшими достижениями «мирового менеджмента», изощренными приемами управления людьми, но все оказалось гораздо прозаичнее. Нет никаких особенностей, за исключением того, что каждый здесь делает только одно порученное ему дело. Но зато делает очень хорошо. Ученый копает картошку только в том случае, если картошка – часть его работы, если он какойнибудь селекционераграрий, а не оптикточный механик или химикметаллург, как в России. А в остальном обычная потогонная система. Еще более безжалостная, чем гделибо. А все остальное – просто реклама. Которую тоже делают тщательно, качественно и вдумчиво.

Пока рассуждал и осматривался, на глаза попался телефон. Вот о немто я и позабыл некстати. Незачем светить свое близкое знакомство с Серым. Начнутся вопросы – «что? как? зачем?», а оно мне надо?

Но вот как от него избавиться? Здесь же все станут обыскивать как при самой генеральной уборке и даже круче. Если байки про дотошность и скрупулезность СкотлендЯрда не врут, то стоит поостеречься. А случись это в моем основном жилище в Лондоне – возле Риджентпарка, даже задница не была бы в безопасности – заглянули бы и в нее.

Разговор с диспетчером наверняка записывался. По этой записи восстановят номер, проследят предыдущие звонки и последующие. Но раньше ни с него, ни на него никто не звонил. Полгода. А теперь вдруг – сразу два звонка. 999 и в Кентукки. Не оставят без внимания стопудняк стопудовый. Но номер ко мне не привязан. Если я его сейчас расколочу, скажу, что не знаю чей телефон – Макса или Грега или Саймона, а второй раз набрал номер случайно, из записной книжки, то может и прокатить. Только нужно будет предупредить Серегу, пусть придумает, как в телефоне Грега оказался его номер, и разбить сам аппарат – чтобы никаких записных книжек полиции восстановить не удалось.

Всетаки хорошо, что после посещения завода Nokia в моей голове остались не только коньячные пары, но и койкакая информация! После сильного удара об пол телефон развалился, обнажив свое электронное нутро. Аккумулятор, динамик, клавиатуру, дисплей в сторону! По электронной схеме пройтись рукояткой пистолета – любодорого посмотреть. Красота! Если сумеют восстановить – куплю этого экспертавосстановителя вместе со всем его отделом, пусть делом занимается за приличные деньги.

Вот теперь пора и на выход, заждались меня, наверное.

Пока я выбирался из подвала, во двор набилось столько полицейских и медицинских машин, что я подумал – не взять ли с этих досужих ребят плату за парковку? Всетаки частная собственность и все такое. Это было бы вполне поамерикански. Десятка полтора их там точно скопилось. По два фунта за час – тридцаточка как с куста! Эх, мечты, мечты…

Собственного света в доме так и не появилось. Зато собравшиеся машины так удачно осветили интерьеры своими фарами, что при желании можно было бы читать книгу. Я выбрался за испещренную пулевыми отверстиями дверь и сел на ступеньку лестницы, ведущей на верхние этажи.

Слышались переговоры людей на улице, в окнах блестели мигалки, отражатели, фары – настоящее светопреставление в одном, отдельно взятом дворе.

– Сэр, – в лицо мне светили тактическим фонарем, закрепленным на стволе дробовика, – поднимите руки над головой! Ложитесь на пол!