– Я вижу, ты не очень-то рад меня видеть.

– Ты умер довольно давно, и это меня извиняет, не так ли?

В окно заглядывала кровавая луна.

Проклятая луна Сэлдима, с силой которой невозможно бороться, и тогда единственное, что остается – все ночи проводить взаперти, царапая когтями подлокотники старого кресла и вкровь кусая губы. Упаси Эо в таком виде показаться на глаза кому-нибудь из этого прогнившего насквозь городка! Нет, они, конечно же, ничего не смогут сделать. Слишком велик страх перед лунной немочью, которая нет-нет да собирает обильную жатву… Но кто знает, а вдруг пересилит застарелая ненависть? Никогда не понять этих людей. Да и то, что от них остается, тожепонять сложно.

По кабинету медленно плавал призрак. Сквозь него можно было разглядеть и мебель, и старинные гобелены, и мозаики на стенах, но этот факт отнюдь не умалял могущества разупокоенного духа. Призрак плавно перемещался – высокая, худощавая фигура в кафтане с позументом. Если бы его ноги касались пола, то можно было бы сказать, что он «в задумчивости меряет шагами комнату». А так – он именно плавал, и длинные волосы парили за спиной как плавники золотой рыбки.

– Что тебе нужно?

Призрак обернулся, сложил руки на груди. Когда-то он был ведьмаком Хаором, который… Впрочем, теперь уже безразлично.

– Мой покой потревожил идиот с лопатой, – глухо сказал призрак Хаора, – мне это не нравится.

– Я должен разыскать того, кто бы восстановил твою могилу?

– Это подождет, – призрак рубанул ладонью по воздуху, – раз уж я здесь, то должен кое-что сделать, а ты мне поможешь. Ведь за тобой должок, Альвен, и должок немалый.

– Я не страдаю забывчивостью…

– Но и избытком благодарности, судя по всему, тоже не страдаешь.

Призрак умолк, затем принялся озираться по сторонам, как будто с трудом понимая, где находится. Потом сцепил руки за спиной, покачал головой.

– Мои поздравления, Альвен. Как я погляжу, ты в милости у нынешнего государя. Ведь это твой замок, а?

– Мы стали полезны, – тут уж он позволил себе легкую усмешку, – оказалось, что только рядом с нами людям не страшна лунная немочь.

– Пфу! – Хаор топнул по воздуху ногой, обутой в высокий сапог, – и не тошно тебе, а? Исцелять тех, кто хотел выпустить из тебя всю кровь? Право же, ты меня разочаровываешь.

– Те, кто хотел моей смерти, давно мертвы. Как и ты, Хаор.

– Те мертвы, эти живы. Неужели ты думаешь, что они упустят возможность тебя сжечь? Или выпотрошить? Или, наконец, отравить?

В кабинете повисла тишина, какая бывает только в гробу. Призрак ведьмака парил в футе от пола, хозяин замка неподвижно замер в кресле. Разумеется, Хаор Ливори был прав, целиком и полностью. Но так что же теперь? Бросить это постылое, но единственное жилище и вновь удариться в бега? Снова жить в лесу, рвать зубами дичь и до полусмерти пугать своим видом виллан? Хотя… мысль о горячей крови оказалась настолько заманчивой, что он едва не завыл от бешеного, необоримого желания ощутить во рту солоноватый, с божественной горчинкой вкус. Зубы – от одних только мыслей о дичи – заострились, выросли, пальцы скрутило судорогой, вестницей скорого превращения…

– Луна Сэлдима, кровавая луна, – задумчиво проговорил призрак, – я искренне тебе сочувствую. Не хотел бы я… вот так.

Глубокий вдох. Выдох.

Сейчас главное – успокоиться. Подумать о чем-нибудь… далеком от крови. Например, о Джин, о бедной малютке Джин. Она ведь всегда будет беззащитной крошкой, совершенно собой не владеющей, и ее надо беречь, потому что обещал…

– Чего ты хочешь, Хаор? – пока он цеплялся за мысли о Джин, пальцы обрели прежнюю, вполне человеческую форму.

Бывший ведьмак внезапно приблизился, повис на расстоянии вытянутой руки. Глаза у него были… когда-то просто темными, непонять какого цвета. А теперь стали двумя провалами в бесконечность, опасными омутами, водоворотами, затягивающими вглубь.

– О, я хочу совсем немного, Альвен. Я хочу, чтобы ты написал одно письмо, одно очень важное письмо. Раз уж мою несчастную могилу потревожили, я сделаю то, что должен. В конце концов… полагаю, это будет правильно для всех нас.

Была середина месяца Сэлдим.

За высоким стрельчатым окном Академии шумели акации, по самую макушку укутанные в бело-розовые шали, величаво колыхалась лиловая пенка сирени, снисходительно покачивали головками тюльпаны – сочного красного цвета, словно бокалы, наполненные свежей кровью – избитое, но верное сравнение. Заснеженный пик Солнечной горы сиял как остронаточенный клинок; ему тускло и презрительно вторила пологая Лунная гора. И повсюду пахло весной! Невзирая на то, что никто и никогда не скажет, каким именно должен быть аромат этого благодатного сезона, сколько простых и незамысловатых запахов должно сплестись в этот незабываемый и изысканный букет.

…А в прохладной аудитории выл, надрываясь, призрак висельника. Он таращил глаза, вытягивал костлявые руки и пытался цапнуть за горло студента, который предпринимал лихорадочные попытки изгнания , но имел весьма смутные представления о ритуале, и оттого раздражался все сильнее, краснел, белел и поминутно озирался на экзаменатора.

Малика Вейн, положив подбородок на сцепленные пальцы рук, уже не глядела на подопечного. Ее взгляд, минуя оконный проем, купался в дымке вокруг Лунной горы, перебегал с одного облака на другое, окунался в разлитое золото холма, сплошь поросшего нарциссами… Госпожа Вейн мысленно пребывала на коротких каникулах, которые, как известно, даны не только студентам, но и преподавателям почтенной Академии Объединенного Волшебства.

Каникулы.

Это слово карамелькой каталось на языке, будоража фантазию. Сколько еще занятных уголков Этернии осталось непосещенными? Всей долгой ведьминой жизни не хватит, чтобы везде побывать! Пещеры мятежных лунников, живые замки, которые вырастают из семечки словно морковка, призраки гробниц… Всего не упомнить, да и незачем.

Малика зажмурилась в предвкушении. Куда-то занесет ее в этот раз? А ведь дома на журнальном столике остался пухлый каталог «На заметку путешественнику», и гусиное перо, которое Малика использовала в качестве закладки, отдыхало как раз меж страниц с видами на замок лунного лорда…

– Сил моих больше нет! – из объятий розовых грез Малику вырвал голос призрака, – госпожа Вейн, отпустите уже! Уморился, о-ох!

Студент погрозил привидению кулаком и повернулся к Малике.

– Госпожа Вейн, ну госпожа Вейн… Войдите в мое положение.

Она сочла нужным оторвать подбородок от сцепленных пальцев – исключительно для того, чтобы полистать распластанную на столе зачетную книжку.

– Эмиарат Лакхейм, правильно?

Парень, громко топая, подошел к столу. Торчащие в стороны уши пылали от смущения, лицо и шея пошли розовыми пятнами, но глаза – серые как пасмурный день – глядели насмешливо и дерзко из-под длинной белобрысой челки. Призрак тут же исчез, вернувшись на изнаночную сторону Этернии – благо, на него больше не обращали внимания.

– Он, точно, он, – Студент провел трясущимися пальцами по давно немытым волосам.

Малика неторопливо переворачивала страницы зачетной книжки.

– Ну-у-у, господин Лакхейм… Троечку вам поставлю. Устраивает?

Парень даже побледнел от праведного негодования.

– Это еще почему?!!

И тут уже смутилась Малика. Ей, конечно, не привыкать – и все равно, неприятно, когда студенты начинают выпрашивать «четверки» и «пятерки». Как будто в этом была ее, Малики, вина… В том, что оболтус не выучил порядок проведения ритуала изгнания призрака.

– Тогда приходите, сударь мой, осенью, – холодно ответила она, стараясь не глядеть в наглые глаза юноши с вычурным именем Эмиарат.

В ответ началось ворчание и бормотание.

– Я не могу… осенью… меня родители из дому выгонят… госпожа Вейн, войдите в положение…