Отлетев от железной двери, плазменная фигура с демоническим хохотом устремилась прямиком в жерло камина. Разметав угли, плазменно-огневой демон взвыл, завизжал в каминной тяге. Но что-то не пустило его дальше, в дымоход. Раздался небольшой взрыв, и в камин свалилось обгоревшее полено.

"Ага, горбатый вылетел в трубу и опять превратился в чурку. Я, кажется, догадываюсь, кто на очереди."

Казнив одного колдуна, дон Фелипе печально усмехнулся и с какой-то веселой яростью взглянул на епископа, застывшего в позе бойцового петуха, готового ринуться в атаку. Большой рубин на распятии, висевшем на груди рыцаря-адепта, оранжево засветился, посветлел, наливаясь желтизной, переходящей в изумрудно-зеленый цвет.

Лицо, руки, облачение епископа тоже позеленели, затем пошли голубыми пятнами. Пятна начали сливаться, клубиться… Очертания его фигуры расплывались, туманились…

Затем епископа резко подбросило в воздух, из-под рясы, из рукавов у него стали вырываться клубы пара, пока весь он не обратился в кипящее шарообразное облако, вдруг водопадом обрушившееся на жаровню, с которой началось развоплощение горбуна.

— Вода гасит огонь, прелатус Мьердон. Огонь испаряет воду. Вот вам знамение, нечестивцы. Не искушай Господа твоего, Сатана!

С этими словами дон Фелипе пронзительно глянул на заплечных дел мастера и двух его подручных, колотившихся от страха у стены в дальнем углу. Потом перевел взгляд на трех инквизиторов, дрожавших под столом. Убедившись в их относительной дееспособности, рыцарь-адепт сухо скомандовал:

— Отец Фульхенсио, распорядитесь ведением протокола.

Затем, не глядя на служителей, неумолимый воитель с магией и колдовством, опять же не повышая голоса, приказал:

— Разоблачите грешницу.

Лишь теперь Филипп заметил прикованные цепями к стене распростертые руки и распяленные босые ноги, свесившуюся на грудь голову, косматые черные волосы, закрывавшие лицо, и длинную белую рубаху на беременной женщине.

Удивившись собственной невнимательности, — "верняк, с видом от третьего лица не всех персонажей сразу схватишь", — он прикинул: молодая женщина, похоже, на 5–6 месяце беременности.

Осторожно приблизившись, один из помощников палача сорвал с нее рубаху и, словно устыдившись своей порывистости, снова на цыпочках попятился в угол. Или же он опасался опять какого-нибудь чудовищного колдовства, коль скоро монах и епископ уже оборотились прислужниками Дьявола.

Сызнова сверкнул рубин на грозном распятии рыцаря-адепта. И распростертая на стене женщина пришла в чувства, чтобы выслушать торжественный приговор, не подлежащий обжалованию:

— Девица Консепсьон! В неведении и заблуждении ты имела богопротивные сношения с инкубом, вызванном из преисподней злодейским колдовством двух сатанинских негодяев. Ты по-прежнему невинна и в то же время тяжко грешна, коли носишь в себе демонское нечестивое отродье.

— О, не убивайте моего непорочного ангелочка, добрые сеньоры! Он — дитя ангела, и станет ангелом как его отец, мой небесный возлюбленный, голубой ангел света…

— Я не брошу в тебя камнем, девица Консепсьон, но уничтожу в тебе магическое зло.

Vade, Satanas! Изыди, Сатана!

Смолк яростный голос рыцаря, и на сей раз из крестного рубина Гнева Господня вырвался кровававо-красный луч, ударив беременную женщину — "или девицу?" — точно в пах. Тело ее раз-другой содрогнулось, выгнулось аркой и замерло в ужасающем столбнячном припадке. Густые волосы у нее на лобке вспыхнули и затлели, по ним побежали голубые искры.

Поначалу груди ее отяжелели, набрякли, живот прямо на глазах стал расти, округляться… Затем пошел обратный процесс, когда неопалимое бездымное голубое пламя охватило ее опадающие грудь, живот, бедра…

Послышались запах паленой шерсти и душераздирающий визг, после того, как из разверстой тьмы родового канала вывалился красный с синим огненный ком и завертелся на каменном полу, разворачиваясь в мохнатого белесого червя. С обоих концов волосатого гада извивались, крутились на полу, зверски визжали зубастые пасти, до тех пор пока рыцарь одним ударом кинжала не рассек его пополам…

По раздельности голубое пламя быстро превратило остатки богомерзкого гада в две кучки безвредного пепла.

— Освободите ее от цепей и найдите подходящее платье для раскаявшейся грешницы. Да будет Святейший трибунал справедлив и милостив к послушнице Консепсьон!

Второе указание отцам инквизиторам рыцарь-адепт Благодати Господней выразил предельно ясно, без экивоков и околичностей:

— Я вернусь к полудню, отец Фульхенсио. Уповаю, к тому времени вы управитесь с итоговым протоколом расследования сего нечестивого богомерзостного преступления.

— Не извольте сомневаться, достославный брат Фелипе. Благословение Божие на тебе, брат Фелипе.

Ох горе искусителям и слугам Дьявола!..

— 3 —

Возвращение из диковинного потустороннего видения Филипп Ирнеев воспринял с облегчением. Мягкая постель, майское тепло, не метафизическая, а своя собственная плоть.

Мышцы, суставы, кости, тело опять в норме. Нормальные ощущения, вплоть до осязания и кинестезии…

"В физических реалиях норма не есть аномалия. Пускай себе в дуалистическом средневековье, бескомпромиссно сражаются между собой силы Бога и Дьявола.

Зато при нашем натуральном и реальном плюрализме чувствуешь себя комфортнее и уютнее. Все-таки ближе и доброжелательнее к человеку его родное пространство-время."

Филипп глянул на часы. И в этот раз, по всей видимости, он отсутствовал не больше минуты. По крайней мере чай на столе еще не остыл.

Он легко поднялся с кровати, безошибочно найдя ногами тапочки, поправил подушки, плед. Подошел к зеркалу в стенном шкафу. В лице никакой бледности, припухлой сонливости, мути в глазах или сонной пьяной одури.

Взгляд ясный и спокойный. В зеркальном отражении, где левое становится правым, обычная оптика и физика.

"Угол падения равен углу отражения."

Филипп знал за собой одну примечательную особенность. При возбуждении, волнении его голубые влажно бликующие глаза темнели и заполнялись ультрамариновой бархатной синевой и глубиной, начисто утрачивая блеск. Словно бы на лицо опускалось незримое забрало, делавшее его взгляд совершенно непроницаемым и лишенным всякого отражения.

Сейчас же зрачки изображения его визави в зеркале открыто отражали оригинал, внимательно смотревший себе глаза в глаза.

Никакого сумасшествия, сумасбродства, безумия, как правило, свойственных субъектам, приписывающим себе визионерские способности, в его взгляде не наблюдалось. Наоборот, в глазах присутствовала ирония.

"Ну что, Ирнеев-Зазеркальный? похоже, умом ты не тронулся и мозги набекрень тебе не перекосило. И до инфаркта тебе ой как далеко, лет 300, не меньше…"

Ощущал себя Филипп лучше некуда. Вернулся из холода и сырости, а тут тебе ласковое тепло вверх по ногам, рукам и дальше по телу струится. Как если бы с мороза зашел в теплый вестибюль метро.

Не так чтобы совсем замерз, когда от тепла в дрожь бросает. А так, навроде ты из ледяного бассейна опять в парилке, в бане на полке.

Ну чем не благодать Господня?

Филипп истово перекрестился на красный угол, откуда на него благосклонно взирали лик его тезоименитого святого и каноническое изображение Рублевской Троицы.

— Слава тебе, Господи! Я невредимо жив и непоколебимо здоров. За что Тебе, Боже, тоже отдельное спасибо, — вознес он традиционную хвалу Вседержителю.

Что может быть лучше, когда находишься в отличной физической форме, в здравом уме и твердой памяти? И без труда можешь вспомнить то, что совсем недавно с тобой приключилось. Вплоть до запахов и звуков, каких во сне не услышишь, не почувствуешь, не запомнишь, а только наяву и в трезвом восприятии действительности.

Действительно, запашок в застенках отцов инквизиторов малоприятен. Колдуны, демоны воют и визжат отвратительно.