Афродита не только объяснила, чем ее оскорбил Ипполит, но и сообщила, как

она ему отомстит: Тесей, не зная всей правды, проклянет и погубит Ипполита,

но и Федра, хоть не опозоренная молвой, тоже погибнет.

Некоторые исследователи склонны видеть в отказе Ипполита от союза с

мачехой так называемую hybris - "трагическую вину", искони присущую смертным

готовность идти наперекор воле богов. Однако в древнегреческом мышлении

hybris непременно ассоциируется с нарушением неких нравственных норм,

освященных теми же богами. Покушение на святость супружеского ложа - да к

тому же со стороны пасынка, чтущего своего отца,- несомненно, явилось бы

проявлением той же hybris. Удовлетворив притязания мачехи, Ипполит, конечно,

не совершил бы преступления перед Кипридой, подчиняющей себе все живое, и не

впал бы перед ней в "трагическую вину", но он нарушил бы долг благородного

человека, не допускающего даже мысли о вынужденном бесчестье. Трагический

конфликт в "Ипполите" проходит не между дозволенным или недозволенным, но

естественным для молодых людей половым чувством. Он лежит в плоскости

нравственных ориентиров. Федра могла бы не опасаться за жизнь, пока она

таила свое чувство внутри; как только лукавое вмешательство кормилицы

заставило ее открыть хору (и тем самым Ипполиту) страшный секрет, она

оказалась подсудной общественному мнению. Чтобы восстановить среди

социального окружения репутацию благородной жены, у нее не остается другого

выхода, кроме петли. Ипполит, напротив, отвечает только перед самим собой:

неосторожно дав все той же кормилице обет молчания, он не чувствует себя

вправе открыть отцу тайну, позорящую его дом, и становится жертвой

собственного честного слова. Строит ли человек свое поведение с оглядкой на

внешнюю оценку или соотносит его со своим внутренним нравственным долгом,

ему не остается места в этом мире - таков неутешительный вывод из

проблематики еврипидовского "Ипполита".

В трагедии он еще более усугубляется тем, что теряет всякий смысл

божественное управление миром - очень древняя категория человеческого

мышления, которая восходит к тем далеким временам, когда первобытный дикарь

видел себя еще совершенно беззащитным перед лицом божественного гнева -

непостижимых ему стихийных сил. Представление о гневе богов отчетливо

сохраняется и в самом раннем памятнике греческой литературы - гомеровском

эпосе, где едва ли не каждый мало-мальски заметный герой пользуется

симпатией одних богов и должен опасаться гнева других, которых он успел

чем-нибудь задеть. При всем том, однако, редко какой-либо бог оставляет без

помощи своего любимца, если знает, что ему угрожает опасность со стороны

другого божества: к этому его может принудить только приказ самого Зевса,

следящего за исполнением безапелляционного приговора судьбы. Совсем иначе

ведет себя еврипидовская Артемида: зная о предстоящей гибели своего

поклонника Ипполита, она позволяет Афродите осуществить до конца свой

коварный замысел и появляется только над умирающим Ипполитом, чтобы спасти

его имя от посмертной клеветы и открыть глаза Тесею,- сомнительная услуга,

заставляющая вдвойне терзаться овдовевшего мужа и осиротевшего отца! Почему

же Артемида не вмешалась раньше, чтобы предотвратить ужасное бедствие?

Потому что среди богов не принято мешать друг другу в исполнении их

планов,объясняет богиня. Воистину непривлекательны обе представительницы

олимпийского пантеона: мелочно-тщеславная Афродита, готовая погубить даже

Федру (воспылавшую страстью к Ипполиту вовсе не без воли самой богини), лишь

бы не упустить малейшей возможности отомстить Ипполиту, и предательски

попустительствующая ей Артемида! Напрасно старый слуга обращается к Афродите

с просьбой быть снисходительной к юношеским заблуждениям Ипполита, ибо богам

надлежит быть мудрее смертных,- мудрые боги, правившие в "Орестее" миром по

закону справедливости, навсегда ушли из трагедии Еврипида, как ушли они из

общественного сознания и этики афинян в первые же годы Пелопоннесской войны.

Самую мрачную роль играет божественное вмешательство в трагедии

"Геракл". И здесь Еврипид небольшим изменением, внесенным в миф, существенно

переместил акценты и создал трагедию сильного человека, незаслуженно

испытывающего на себе капризное своеволие богов. По традиционной версии,

Геракл, еще будучи молодым человеком, в припадке безумия убил своих

малолетних детей; за это Зевс отдал его в услужение трусливому и ничтожному

микенскому царю Еврисфею, для которого он и совершил свои знаменитые

двенадцать подвигов. У Еврипида последовательность изменена: Геракл

представлен могучим богатырем, с честью вышедшим из последнего испытания.

Радость от встречи с семьей тем сильнее, что Геракл буквально вырывает ее из

рук смерти, которой грозит его жене и детям фиванский тиран Лик. Заметим

попутно, что все мольбы Амфитриона - престарелого земного отца Геракла - к

его небесному отцу Зевсу о спасении оставались бесплодными, и это давало

Амфитриону повод для нелестных высказываний о Зевсе. Так или иначе,

возвращение Геракла кладет конец проискам Лика, и первая половина трагедии

завершается радостной игрой героя с еще не оправившимися от испуга детьми.

Здесь, однако, в действии наступает резкий перелом, вызванный вмешательством

Геры, ненавидящей Геракла. Это по ее приказу в дом Геракла проникает богиня

безумия Лисса, помрачающая сознание героя; в припадке безумия, видя в жене и

детях своих давнишних врагов, Геракл убивает их и начинает разрушать

собственный дом; только появление его вечной благодетельницы Афины

прекращает губительное помешательство Геракла: ударом тяжелого камня в грудь

она сражает обезумевшего богатыря и повергает его в тяжелое забытье.

Частичное или временное расстройство рассудка человека, ведущее к

совершению нечестивого деяния, нарушению общепринятых нравственных норм,

было знакомо греческой литературе задолго до Еврипида, хотя и получало

далеко не всегда одинаковое истолкование. Гомеровский Агамемнон, оскорбивший

в своей неумеренной гордости славнейшего героя - Ахилла, объяснял это

впоследствии вмешательством богини Аты, персонификации "ослепления",

вторгающегося извне в сознание человека. Эсхиловские герои - тот же

Агамемнон, решающийся принести в жертву собственную дочь; Этеокл, готовый на

братоубийственный поединок с Полиником,- оказываются способными на такой

поступок только в состоянии исступленной одержимости, влекущей за собой

помрачение рассудка, - однако без всякого божественного вмешательства извне.

Еврипид возвращается к "гомеровской" трактовке безумия не потому, что он не

умеет изобразить состояние пораженного таким недугом человека. Рассказ

вестника о поведении Геракла в состоянии сумасшествия, а также о его

патологическом сне, равно как описание безумствующей Агавы или находящегося

в состоянии тяжелой психической депрессии Ореста в более поздних трагедиях,

показывают, что Еврипид успешно использовал в этой области наблюдения

современной ему медицины, искавшей причины психических расстройств не вне

человека, а в нем самом. Если в разбираемой трагедии безумие Геракла

вызывается именно злокозненным божественным вмешательством, то его

назначение в художественном замысле Еврипида не вызывает сомнения: источник

зла и бедствий, обрушившихся на прославленного героя, лежит не в его

"нраве", а в злой и капризной воле божества.

Эта мысль становится еще нагляднее при сравнении "Геракла" с Софокловым