Лиля шлепнула себя ладошкой по голове.
— Стоп, это идея! Сам-то ты, Малышев, умеешь плавать?
— Немножко! — поскромничал он.
— Вот и организуй секцию плавания. Меня первую пиши. — Аккуратная Лиля вынула из стола тетрадь, в которую записывала комсомольские поручения, сделала в ней пометку. — Только помни: предложил организовать секцию ты, а спрашивать с тебя будем мы, комитет. Ясно?
— Ты бы, Лиля, лучше утку спросила: хочет ли она плавать? — загадочно ухмыльнулся Кирилл.
Знал бы секретарь комитета, что о водной станции он вспомнил еще и потому, что там бывала Лера. Весь день он думал, как ее разыскать. Лучше повода не придумать.
Дома за обедом Кирилл казался озабоченным, он даже не доел свой любимый кисель.
— Ты здоров, сынок? — осторожно спросила мать.
— Угу! — Он встал из-за стола. — Спасибо за питание!
— А я-то, дура, старалась, — обиделась Варя. — Цветную капусту достала, кисель сварила. Ничего не оценил.
— Еще как оценил-то, Варвар... Кисель — чудо! Просто у меня аппетита нет. И дела есть кое-какие...
В открытое окно парусом вдувалась занавеска, порывы ветра доносили с бульвара духовую музыку. Он закрыл окно — стало душно. Черт с ним, пусть лучше вальсы, чем жара!
На столе лежал успевший пожелтеть на солнце набросок совка для разгрузки машин. Кирилл сделал чертеж еще в первые дни работы в тресте, под свежим впечатлением того, как на его глазах опорожнился грузовик, вывозивший мусор. Позже он занялся своей поэмой, и совок показался такой чепухой.
Кирилл прилег. От подушки пахло духами, он уткнул в нее лицо. Лера спала на этой подушке — чудеса да и только!
— К тебе можно, Кирястик? — В дверь заглядывала Варя.
— Нет.
— Ты же просто лежишь.
— Я не просто лежу — я думаю.
Сестра вошла в комнату.
— У тебя были предшественники в птичьем мире. Например, индюк, который тоже думал. Причем ухитрялся делать это стоя.
У Вари острый язычок, лучше не связываться с ней.
— Я бы на твоем месте, брат мой, враг мой, заранее сговаривалась: что и кому будешь врать.
Это было уже нечто новое. Кирилл вопросительно посмотрел на сестру.
— Делаете невинно-удивленные глаза? Сейчас все поймете. — Она выдержала паузу, чтобы помучить его. — Перед самым твоим приходом звонил один человек.
Сам не зная почему, Кирилл подумал о Лере, и сердце его забилось. Но откуда Лера могла узнать его телефон?
— Ну?
— Не погоняй, не запряг! Я еще подумаю, говорить ли! — Девушка прошлась по комнате, стараясь не становиться на швы паркета: это занимало больше времени. — Может, не надо?
Кирилл рассердился.
— Говори и уходи. Или не говори и уходи!
Варя была не прочь помучить его дольше, но сейчас, видно, это не входило в ее планы.
— Ладно уж! Лешка звонил. И страшно удивился, когда узнал, что ты сегодня... ночевал у него.
— А у тебя... язык чесался?
— Я бы не сказала ничего, если б он не обмолвился о том, что ты вчера удрал с вечеринки.
Кирилл смущенно прокашлялся.
— Лешка просил еще передать, чтобы ты приходил сегодня на водную станцию. У них соревнования какие-то, он тоже плывет. Билет для тебя оставлен на контроле.
— Во сколько он звонил?
— Я же сказала: перед самым твоим приходом.
— Ты б еще в двенадцать ночи вспомнила! — Кирилл взглянул на часы. — Заплывы уже кончаются. — Но тут он подумал, что неплохо бы уже сегодня договориться с Лешкой насчет занятий. Да и о Лере, может быть, он что-нибудь узнает.
В комнату вошла Антонина Ивановна.
— И я бы тебе, сынок, посоветовала прогуляться. Небось полные легкие пыли набрал за день на своей стройке...
Кирилл торопливо стягивал через голову сорочку.
— Я бы уже подъезжал к «Динамо», если б эта мелкая интриганка не играла полчаса на нервах.
— Я играла?! Да, дождаться благодарности от родного брата — все равно, что пожелать летом снега...
Быстро переодевшись, он сбежал по лестнице, перепрыгивая через пять ступенек сразу. Увидя брата в окно, Варя сняла «маскировку» с машинки; вот-вот должна была появиться заказчица, потому-то заговорщицы так желали остаться одни.
Еще в прошлом году, напуганный состоянием матери, Кирилл взял с нее слово, что она не будет больше шить. Не так-то просто проверить, держит ли она слово. Как ни тихо открывал он дверь, возвращаясь домой, как ни осторожно ступал, швейная машинка к его появлению была накрыта покрывалом, а мать хлопотала по хозяйству или, лежа на диване, слушала радио. Ему и невдомек было, что Антонина Ивановна различала походку сына еще на улице, по стуку парадной двери знала, что идет он, и успевала «принять меры».
Однажды, поздно возвращаясь домой, он увидел свет в окне комнаты матери. Интересно, чем она занимается в такое время? Вспомнив мальчишеские годы, он залез на высокий тополь, росший в саду напротив их дома. Тонкая макушка гнулась от его веса, особенно когда Кирилл стал раздвигать ветки, чтобы разглядеть свои окна. В непривычном для глаза ракурсе комната показалась незнакомой, стола с машинкой не было видно, зато он разглядел мерно колыхавшуюся тень на стене: мама крутила ручку швейной машинки.
— Ты что это там делаешь, а? — грозно крикнул он.
В окне показалась Антонина Ивановна, прикрывая глаза ладонью, она всматривалась в темноту. Голос сына донесся с улицы, но так громко, словно Кирилл был где-то рядом. Разглядев на уровне пятого этажа, среди переплета веток, черное пятно, мать тихо ахнула. Перепуганный юноша стал поспешно спускаться на землю.
Она не ругала его, только крепко обняла, когда он вошел.
— Обещай мне, сынок, что никогда не повторишь этого. У меня чуть сердце не остановилось, когда я увидела тебя там... Хочу крикнуть — и не могу. А что, если б ты сорвался?
— И буду лазить и буду срываться, если ты не бросишь шить, — упрямо твердил он.
Антонина, Ивановна не желала себе зла, но когда неделю назад появилась одна из ее старых заказчиц и предложила выгодную работу — могла ли она отказаться? Кириллу так нужен светлый летний костюм. Бюро прогнозов сообщило, что жара продержится до конца лета. Единственный костюм Кирилла, перешитый из старого отцовского, стал почти неприличен.
Включив радио на полный звук, Варя взялась за ручку швейной машинки. Они и раньше работали так, мать и дочь, оставаясь в доме одни, это была их маленькая тайна. Диктор читал сообщения о ходе конгресса сторонников мира в Париже. «Вот бы съездить во Францию или в одну из демократических стран, — мечтала Варя, — мама сшила бы мне для поездки платье василькового цвета из материала, который бережется ко дню окончания десятилетки!..» «Только бы новой войны не было!» — вздыхала Антонина Ивановна, слушая радиопередачу.
6
Переполненные трибуны для зрителей, спускавшиеся к самой воде, были уже в тени. Закатные лучи горели лишь на парусах позолоченных яхт, венчавших высокие постаменты по бокам трибун, и согревали последним теплом верхнюю площадку вышки для прыжков; два спортсмена, лежавшие здесь, наблюдали, свесив головы, за тем, что делается в открытом бассейне.
Белые пробковые поплавки, нанизанные на веревку, делили пятидесятиметровый бассейн на восемь дорожек.
На дощатых помостах, далеко вдававшихся в воду, толпились пловцы в мохнатых купальных халатах, наброшенных на плечи, судьи и секундометристы во всем белом, фоторепортеры.
Дали старт последнему заплыву.
От мощных, почти одновременных выбросов рук, чем-то напоминавших взмахи крыльев исполинских бабочек, которые, казалось, хотели и никак не могли оторваться от воды, пловцы выскакивали на поверхность настолько, что были видны их загорелые спины с мускулистыми буграми лопаток.
В отличие от своих товарищей, которые ножницеобразно сводили ноги, плывущий первым прогибал спину вверх и вниз, как дельфин. Пенный бурун позади него был меньше, чем у остальных, но продвигался пловец быстрее.
— Шумов! Дава-ай, Шумо-о-ов! — закричали зрители на трибунах, когда пловец коснулся ладонью дощатой стенки, поджал на миг ноги, словно хотел встать в воде на четвереньки, и, повернувшись лицом в обратную сторону, сильно оттолкнулся ногами от щита. Он плыл последнюю прямую.
