Литмир - Электронная Библиотека
A
A

(Что касается творчества, все равно живая собака лучше книги).

Хочу поделиться с вами одной маленькой радостью. Дело в том, что в одно тоскливое воскресенье без фарофы девушка испытала неожиданное, необъяснимое счастье: гуляя по пристани, она увидела радугу. Она была в восторге, но тотчас возжелала большего: ей захотелось увидеть фейерверк, как однажды в Масейо. Вот, с этими людишками всегда так: сунешь им палец, они норовят отхватить всю руку, с жадностью требуют своего. И без всякого на то права, не так ли? Не существует способа — по крайней мере я его не знаю — увидеть многоцветный сверкающий фейерверк в моросящий дождь.

Должен ли я говорить, что она была без ума от солдат? Это на самом деле так. Когда она видела солдата, она думала, дрожа от удовольствия и страха: неужели он может убить меня?

Если бы девушка знала, что моя радость тоже произрастает из глубины моей печали и что печаль — это неудавшаяся радость. Да, в глубине души она тоже была веселой. Несмотря на невроз. Невроз борца.

И она позволяла себе еще одну роскошь, кроме ежемесячных походов в кино: очень ярко красила ногти на руках. Увы, яркий лак быстро слезал с обкусанных ногтей и не скрывал грязи под ними.

А когда она просыпалась? Когда она просыпалась, то не сразу могла сообразить, кто она. Потом она вспоминала и с удовольствием думала: я машинистка и девственница и люблю кока-колу. Только тогда она возвращалась в реальный мир и проводила остаток дня, послушно подавая бумаги на подпись.

Станет ли мой рассказ лучше, если я украшу его какими-нибудь специальными сложными терминами? Но дело в том, что у этой истории нет никакой техники, никакого стиля; она написана, как бог на душу положит. Ни за что на свете я не стану пятнать красивыми и лживыми словами такую жизнь, как у этой машинистки. В течение жизни я совершал поступки непонятные мне самому. И самый непонятный из них — эта история, в которой нет моей вины, и которая развивается сама по себе. Моя машинистка жила в особом зачарованном нимбе между адом и раем. Она никогда не думала: «Я — это я». Уверен, она считала, что не имеет на это права, она была ненужной, лишней, как завернутая в газету косточка, болтающаяся в мусорном ведре. Неужели существуют миллионы таких, как она? Да, но все они лишние. А если хорошо подумать, кто не лишний в этой жизни? Я не чувствую себя лишним, потому что пишу, что является действием, которое, в свою очередь, есть факт. Тогда я открываю вашего Бога в своей душе. Для чего я пишу? Разве я знаю? Да, мне действительно иногда кажется, что я — не я, что я принадлежу какой-то далекой галактике, я не могу понять, что происходит со мной. Неужели я это я? Я не перестаю удивляться встрече с самим собой.

Как я уже говорил, девушка с северо-востока не верила в смерть. Она не могла представить, что когда-нибудь умрет. Ведь сейчас-то она жива. Она давно забыла имена отца и матери, о которых никогда не вспоминала тетка. (Чрезмерная легкость, с какой я играю словами, вгоняет меня в дрожь; боюсь нарушить Порядок и упасть в бездонную пропасть, населенную стонами: Ад свободы. Но надо продолжать).

Продолжаю:

Каждое утро, очень тихо, чтобы не разбудить соседок, девушка включала транзистор, одолженный у Марии да Пенья, включала исключительно ради программы «Радио-Часы», передающей «точное время и новости культуры», и никакой музыки — только падающие капли звуков, отсчитывающие уходящие минуты. Кроме всего прочего, этот канал использовал интервалы между каплями-минутами для торговой рекламы — она обожала рекламу. Это была великолепная программа, так как между сигналами она давала массу интересных сведений, которые, возможно, когда-нибудь ей пригодятся. Так, она узнала, что императора Карла Великого звали в его родной стране Каролус. Правда, ей ни разу не представился случай блеснуть своими познаниями, ну, как знать, может быть ей это удастся, кто ищет, тот всегда найдет. Однажды она услышала информацию о том, что лошадь единственное животное, которое не скрещивается со своим потомством.

— Ну, это, парень, уже непристойность, — сказала она диктору.

В другой раз она услышала: «Покайтесь во Христе, и Он даст вам счастье». И она покаялась. Так как она не знала, в чем, то каялась всем и во всем. Пастор также сказал, что месть — это козни дьявола. И она не мстила.

Да, кто ищет, тот всегда найдет. Правда? У нее было то, что называется внутренним миром, но она не знала об этом. Она жила этим миром, словно поедала собственные внутренности. Утром по дороге на работу она производила впечатление тихой помешанной, потому что витала где-то далеко, в высоких и ослепительных мечтах. Мечты эти, несмотря на всю их интимность, были расплывчаты и смутны, потому что не имели стержня — опыта чувств. Чаще всего в ней была пустота, та пустота, что заполняет души святых. Была ли она святой? Похоже на то. Она не понимала, что она думает, потому что ничего не хотела сказать. Но, кажется, вся ее жизнь была долгим размышлением ни о чем. Другие люди были нужны ей только для того, чтобы верить в себя, хотя она теряла себя в бесконечных круглых пустотах, которые заполняли ее. Она размышляла даже печатая на машинке от этого делала еще больше ошибок.

Но у этой девушки были свои радости. Холодными ночами она, дрожа под холщевой простыней, любила читать рекламные объявления, которые вырезала в конторе из старых газет. Она их коллекционировала, приклеивая в альбом. У нее было одно, самое любимое, с цветной фотографией открытой баночки с розовым кремом для кожи, кожи женщин, непохожих на нее. У нее начинался нервный тик, стоило ей закрыть глаза и с наслаждением представить эту баночку в своих руках: крем был такой аппетитный. Если бы у нее были деньги, она бы обязательно купила его. Не для кожи, нет, она бы съела его, прямо ложкой из банки. Дело в том, что ее организму катастрофически не хватало жиров, он высох, как пустой бурдюк. Она превратилась, подобно времени, в материю в ее первоначальной форме. Возможно, так она спасалась от искушения быть несчастной и жалеть себя. (Когда я думаю, что я мог бы родиться ею — почему бы нет? — я трепещу. Тогда я сам себе кажусь трусом и чувствую свою вину, как гласит одно из названий этой книги).

В любом случае, будущее, кажется, станет лучше. По крайней мере будущее имеет то преимущество перед настоящим, что не может не быть лучше, если настоящее — хуже некуда. Но эта девушка не была нищая духом. В душе ее словно благоухал неувядающий цветок. Потому что, как ни странно, она верила. Она была всего лишь сгустком живой материи. Но она существовала. А я? Обо мне известно только, что я дышу.

В ней было небольшое, но неугасимое пламя — дыхание жизни. (Эта история стала для меня маленьким адом. Боги не хотят, чтобы я писал о прокаженных, в противном случае грозятся наслать на меня проказу). (Если я откладываю описание событий, которые я смутно предвижу, то делаю это для того, чтобы с разных сторон охарактеризовать мою героиню, девушку из штата Алагоас. И еще для того, чтобы читатель, если таковой найдется, впитал ее, как иссушенная земля впитывает воду. Эта девушка — правда, о который я предпочел бы не знать. Не представляю, кто в этом виноват, но кто-то должен за это ответить.)

Не случится ли, что вторгаясь в ее жизнь, я нарушаю сокровенную тайну? Не настигнет ли меня кара за рассказ об этой жизни, которая, как и все прочие жизни, есть тайна нерушимая? Исступленно пытаюсь найти в этом существовании хотя бы один драгоценный камень. Возможно, в конце он появится, ослепляя своим блеском, я не уверен, но очень на это надеюсь.

Я забыл сказать, что у этой машинистки временами появлялось отвращение к пище. Это началось, когда она в детстве узнала, что съела за обедом жареного кота, и навсегда испугалась. Она потеряла аппетит, долго ничего не ела. Ей казалось, что она совершила преступление, что это был жареный ангел, и его крылышки хрустели у нее на зубах. Она верила в ангелов, а раз она верит — ангелы существуют.

Она никогда не обедала и не ужинала в ресторанах. Ела стоя в забегаловке за углом. Ей почему-то казалось, что каждая женщина, входящая в ресторан, — француженка и выглядит нелепо.

6
{"b":"185954","o":1}