— Какого черта, — взорвался он. — По-моему, это твой муж работает в прокуратуре, а не мой!

— Ну теперь-то ты удовлетворен?

— Да.

— Убедился, что на мне нет «жучков»?

— Да.

— И что я здесь только потому, что я хотела быть здесь?

— Да.

— Тогда сбавь скорость. Я не желаю погибнуть в автокатастрофе.

Он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида, кивнул и убрал ногу с педали газа.

— Я и не знал, что еду так быстро.

— Ты едешь как псих.

На протяжении минут десяти — пятнадцати они не обменялись ни единым словом. Наконец он нарушил молчание:

— Он знает, что ты сегодня встречаешься со мной?

— Да. Он хочет, чтобы наши отношения продолжались. Пока он не получит все, что ему нужно.

— Как много он уже знает?

— Не могу сказать точно.

— Что ты имела в виду, когда говорила, что у тебя нет выбора?

— Моя дочь...

— Какое она имеет от...

— Он грозится отнять ее у меня.

— Он в состоянии так поступить?

— Возможно. Я больше не могу сказать, что знаю его. У него есть видеопленка, на которой заснято, как я захожу к тебе, у него есть...

— Видеопленка! Господи, что еще у них...

— Они следили за дверью на Мотт-стрит, — пояснила она. — И снимали всех, кто туда заходил.

Похоже, она говорит правду. Записывающего устройства на ней нет. Она рассказывает чистую правду.

— Он показал мне пленку, — продолжала она. — И у него есть записи всего, что мы с тобой говорили друг другу. Он дал мне их прослушать.

— А еще?

— Кто еще их слышал? Наверное, люди, с которыми он...

— Нет, какие еще записи у него есть?

— Не знаю. Он ждет, пока наберется на пожизненное заключение. Понимаешь?

— Понимаю.

— И он пригрозил, что если я не сделаю то, что он хочет, то он использует пленки как свидетельство на бракоразводном процессе.

Эндрю кивнул.

Несколько минут он молчал. Потом заговорил снова:

— Они требуют, чтобы я приказал тебя убить. Они знают о твоем муже и думают, что ты могла...

— Но как они узнали?

— Обратились к детективу.

— Наняли частного детек...

— Нет, им помог обыкновенный нью-йоркский коп. Наш человек. Тогда они уже знали о нас с тобой. Откуда — не пойму.

— Билли, — догадалась она сразу же.

— Возможно, — кивнул он. — Они думают, что ты осведомительница. Стукачка. А осведомителей принято примерно наказывать. Чтобы другим неповадно было.

— Осведомителей принято убивать, вот что ты хочешь сказать?

— Да, — подтвердил он. — Осведомителей надо убивать.

— Даже осведомителей со связями?

— Особенно осведомителей со связями.

— Я имею в виду не мужа. И совсем другие связи.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Я имею в виду тебя, — пояснила она.

С обеих сторон их обходили грузовики.

— Что это значит? — спросил он.

— Ты предлагал мне выйти за тебя замуж.

Слева от них просвистел огромный автофургон, подняв тучу пыли и заставив их обоих вздрогнуть.

— Ты тогда говорил серьезно? — спросила она.

— Совершенно серьезно.

— Тогда я отвечу: «да», — сказала она.

Она вышла из ванной совершенно нагая, только сумочка болталась у нее через плечо. Она положила сумочку на ночной столик у кровати и сразу же бросилась в его объятия.

При виде его у нее всегда возникало совершенно неконтролируемое желание. Едва ощутив его тело, она моментально растворилась в той дикой, первобытной страсти, которую она испытывала с ним всегда, начиная с самого первого раза. Даже сейчас, когда она знала, кто он такой и какие силы он представляет, она оставалась совершенно безнадежно и отчаянно влюбленной в него. Да, она любила его всей душой.

Гостиница стояла на берегу узкой речушки с маленьким водопадом. Прямо под окнами их номера на втором этаже, в тихой заводи перед водопадом, как в пруду, плавали лебеди. Сара и Эндрю лежали, обнявшись, на широкой кровати и слушали шум падающей воды.

Он весь бурлил вопросами, планами, предложениями, буквально горел от возбуждения и говорил, не переставая, как будто журчала вода в водопаде за окном. Когда она скажет мужу? Как быстро она получит развод? Согласится ли он? Может ли она переехать к нему жить уже сейчас? А как насчет ее дочери?

«Действительно, как насчет моей дочери?» — подумала Сара.

— Я знаю, что я ей нравлюсь, — сказал он, — но...

— Она от тебя без ума.

— Но тут совсем другое дело, все-таки развод, у нее появится новый отец...

— Я понимаю, все непросто.

— Я буду очень хорошо заботиться о ней, Сара.

— Не сомневаюсь.

— И о тебе тоже. Никто не посмеет тебя обидеть, пока я рядом.

— Знаю, — ответила она.

— Я познакомлю тебя со всеми, — продолжал он. — Ну, не буквально со всеми, но с теми, кто имеет вес. Фактически все ограничится двумя — Бобби Триани и Пети Бардо, самыми главными людьми в организации после меня. Звучит так, словно у нас как в армии, но это не так.

— Тебе потребуется их согласие? — спросила она. — Для того чтобы жениться на мне?

— Да нет, что ты. Я ни у кого не спрашиваю согласия и поступаю так, как считаю нужным. Просто так принято, Сара, вроде как знак уважения по отношению к коллегам. Когда я говорил тебе, что занимаюсь инвестициями, я вовсе не врал, по сути дела, мы и есть инвесторы и, как любые другие инвесторы, стремимся получать прибыль. Бобби — мой первый заместитель, Пети — второй. Все проходит через наши руки, вся прибыль, и мы решаем, как ее распределить, сколько процентов кто получит, кто какую роль должен играть в организации...

И тут, возможно, потому, что скрывать правду о себе в течение стольких месяцев оказалось для него невыносимым бременем, его буквально прорвало. Так поток прорывает плотину и с ревом устремляется дальше, уничтожив на пути и саму плотину. Слова мешались, мысли обгоняли одна другую. А Сара думала, что никогда еще не любила его так сильно, как сейчас, когда он наконец открыл ей всю истину про себя, полностью раскрылся перед нею, доверчивый, как ребенок.

— ...в основном мы работаем с наличкой. Вообще-то одна из наших главных проблем — как избавиться от денег. Я, конечно, не говорю, что мы выбрасываем их на улицу. Но им надо придать респектабельность, понимаешь? Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что мою квартиру прослушивали потому, что мы не совсем в ладах с законом. Ты задала вопрос: не связан ли я с преступностью? И я ответил: нет, потому что, на мой взгляд, преступник — это тот, кто убивает, или грабит, или причиняет другим какой-нибудь серьезный вред. Я лично никогда ничем таким не занимался. Полагаю, в глазах твоего мужа — и возможно, в твоих тоже — преступно способствовать людям, которые хотят играть в азартные игры, или брать взаймы деньги, или получать те удовольствия, какие им самим нравятся. В таком случае все, так или иначе связанные с перечисленными мной занятиями, автоматически зачисляются в разряд правонарушителей. Но мой отец, мой дядя и я — должен признать, я разделяю образ их мыслей, — мы считаем, что все, что мы делаем, — это предоставляем людям нужные им услуги. Пети, Бобби — мы все мыслим одинаково. Парикмахер Сэл — ты с ними со всеми в свое время познакомишься, — Ральфи Карбонарио (он и есть Картер в «Картер и Голдсмит», Кармине Орафо (это — Голдсмит), все они, мы все, предоставляем услуги, которые, кстати, в различное время и в различных странах мира считались вполне законными.

Бизнес тебя не будет касаться. Моя мать никогда не занималась делами и не занимается ими сейчас — ты с ней тоже познакомишься, должна же она дать свое родительское благословение, сама понимаешь. С ее стороны никаких проблем не будет, она влюбится в тебя с первого взгляда, иначе просто невозможно. Должен тебя сразу предупредить, сначала будет непросто. Трудно ожидать, чтобы эти ребята сразу признали человека с твоим прошлым, — я говорю о твоем первом муже. Тут вполне возможна, так сказать, естественная настороженность. Инерция мышления, сама понимаешь. Ребята, которые привыкли считать, что ростовщичество есть занятие совершенно нормальное, не сразу поймут, как я мог жениться на женщине, чей первый муж думает совершенно обратное. Возьмем, например, Парикмахера Сэла. Именно он дал мне то кольцо, помнишь? Ну, черное? Которое оказалось краденым? Он очень порядочный, работящий человек, сама увидишь, когда познакомитесь, хотя и производит впечатление громилы. Однако посмотри, какое великолепное кольцо он нашел. Разве это не говорит о чувствительности его души? Кстати, Сэл тоже не знал, что оно краденое. Тот тип, который всучил ему кольцо, очень сильно пожалел о своем поступке — если он, конечно, еще может о чем-то жалеть, а жалеть он больше ни о чем уже не может, поверь.