– Томас, – надтреснутым голосом сказала старая дама, – будь любезен, налей. Мне два кусочка, сливок не надо.
Он неуклюже встал с набитого конским волосом стула и впервые в жизни принялся неловко разливать чай. Ему казалось, что следует проделать это грациозно, с изяществом и этаким шармом галантности, – но чего нет, того нет. Он пришел из иного мира и не имеет ничего общего ни с этим домом, ни со старой дамой.
Его сюда вызвали, и притом весьма категорично, коротенькой запиской на похрустывающем листке, от которого исходил слабый аромат лаванды. Почерк оказался куда более уверенным, чем можно было предполагать, – каждая буква полна изящества и достоинства, привитых старой школой каллиграфии.
«Жду тебя, – значилось в записке, – 17-го после полудня. Необходимо кое-что обсудить».
В ответ на этот долетевший с расстояния в семьсот миль призыв прошлого Томас погнал свой громыхающий, потрепанный и облупившийся фургончик через полыхающие осенним пожаром красок холмы Старой Англии.
Ветер цеплялся за одежду и подталкивал в спину, крылья ветряка крутились вихрем, а внизу, над рекой, виднелся маленький темный силуэт парящего ястреба. «И снова осень, – подумалось Томасу, – как и тогда. И снова уменьшенные перспективой деревья в речной долине. Только это иная река и другие деревья».
На самом гребне не выросло ни единого деревца – если, конечно, не считать небольших садиков вокруг прежних усадеб. Самих усадеб уже нет: дома или сгорели, или рухнули под напором ветра и прошедших лет. Наверно, давным-давно здесь шумел лес, но если он и был, то больше века назад пал под ударами топора, чтобы уступить место пашне. Поля сохранились, однако уже десятки лет не знают плуга.
Стоя у края гребня, Томас глядел назад, на пройденный за день путь. Он прошагал многие мили, чтобы исследовать гребень, хотя и не понимал зачем; все это время его будто гнала какая-то нужда, до нынешнего момента даже не осознаваемая.
Его предки жили на этой земле, измеряли шагами каждый ее фут, находили здесь стол и кров, завещали ее своим потомкам и знали так, как не дано познать за несколько коротких дней. Знали – и все-таки покинули, гонимые некой неведомой напастью. Вот это как раз и странно. Что-то здесь явно не так. Сведения на сей счет, достигшие ушей Томаса, чрезмерного доверия не внушали. Да нечего тут опасаться, наоборот, этот край располагает к себе. Он привлекает и близостью к небесам, чистотой и свежестью ветра, и ощущением родства с землей, с камнями, с воздухом, с грозой… Да, пожалуй, с самим небом.
Здесь остались следы его предков – последних ходивших по этой земле до него. Многие миллионы лет по гребню бродили неведомые, а то и невообразимые твари. Этот край не менялся чуть ли не с времен Сотворения мира; он стоял как часовой – оплот постоянства среди вечно меняющейся земли. Его не вздыбили перипетии горообразования, не утюжили ледники, не заливали моря – многие миллионы лет стоял он сам по себе, не меняясь ни на йоту, и лишь неизбежное выветривание едва уловимо коснулось его облика мягкой кистью.
Томас сидел в появившейся из прошлого комнате, а напротив покачивалась в скрипучем кресле старая дама. Даже прихлебывая чай и деликатно покусывая миниатюрный бутерброд с маслом, она не останавливала свое покачивание ни на миг.
– Томас, – старческим надтреснутым голосом сказала старушка, – для тебя есть работа. Ты обязан ее сделать, только тебе это по плечу. Результат чрезвычайно важен для меня.
Подумать только, чрезвычайно важен – и не для кого-нибудь, а именно для нее! И притом совершенно все равно, будет ли этот результат важен или не важен хотя бы для еще одного человека. Ей важно, а на остальное плевать.
Решительный настрой старой дамы в качалке оказался настолько забавным, что затмил старомодную неуместность этой комнаты, этого дома и этой женщины.
– Да, тетушка? Какая работа? Если я с ней справлюсь…
– Справишься, – отрубила она. – Нечего разыгрывать умника. Она вполне по силам тебе. Я хочу, чтобы ты написал историю нашей семьи, точнее, нашей ветви генеалогического древа Паркеров. Паркеров в мире много, но меня интересуют лишь прямые предки. На побочные линии внимания не обращай.
– Н-но, тетушка, – запинаясь от удивления, возразил Томас, – на это могут уйти годы.
– Твои занятия будут оплачены. Раз уж ты пишешь книги на другие темы – почему бы не написать историю семьи? Только-только вышла в свет книга по палеонтологии, над которой ты корпел не меньше трех лет. А до того были труды по археологии – о доисторических египтянах, о караванных путях Древнего мира. Ты писал даже о древнем фольклоре и суевериях, и, если хочешь знать, более глупой книжонки я в жизни не читывала. Ты с оттенком пренебрежения называешь свои труды научно-популярными, но тратишь на них уйму времени и сил, беседуешь с множеством людей, роешься в пыльных архивах. Мог бы постараться и ради меня.
– Но такую книгу никто не издаст, это никому не интересно.
– Мне интересно, – резко проскрипела она. – К тому же речь об издании и не идет. Мне просто хочется знать, Томас, откуда мы вышли, что мы за люди, – словом, кто мы такие. Твою работу я оплачу, я настаиваю на этом условии. Я тебе заплачу… – И она назвала сумму, от которой Томас едва не охнул. Такие деньги ему и не снились. – И плюс накладные расходы. Ты обязан тщательно записывать все свои затраты.
– Но, тетушка, это можно сделать куда дешевле, – вкрадчиво возразил он. Ясное дело, старушка выжила из ума и перечить не стоит. – Например, нанять специалистов по генеалогии. Выяснение семейных историй – их хлеб.
– Я нанимала, – фыркнула дама, – и предоставлю результаты в твое распоряжение. Это облегчит задачу.
– Но раз ты уже…
– Их изыскания внушают мне подозрения. Там не все чисто, то есть мне так кажется. Они очень стараются угодить, отрабатывая свой гонорар, и польстить заказчику. Стремятся подсластить пилюлю, Томас. Взять хотя бы поместье в Шропшире, о котором они толкуют, – что-то я сомневаюсь в его существовании, очень уж это слащавое начало. Я хочу знать, имелось ли таковое на самом деле. Далее. В Лондоне жил купец – говорят, торговал скобяными изделиями. Мне этого мало, хочу знать о нем больше. Даже сведения, собранные здесь, в Новой Англии, кажутся не очень ясными. И еще одно, Томас: не упомянут ни один конокрад, ни один висельник. Если таковые имелись, я хочу знать о них.
– Но зачем, тетушка? К чему столько хлопот? Если эта книга и будет написана, ее никогда не издадут. О ней будем знать лишь ты да я. Я отдам тебе рукопись, и этим все закончится.
– Томас, – сказала она, – я старая слабоумная маразматичка, и в запасе у меня лишь несколько лет слабоумия и маразма. Не заставляй меня прибегать к мольбам.
– Меня не надо умолять. Мои руки, моя голова и моя пишущая машинка работают на того, кто платит. Просто мне непонятно, к чему это.
– Тебе незачем понимать. Я своевольничала всю жизнь – уж позволь мне и напоследок чудить по-своему.
И наконец дело доведено до конца. Долгая череда Паркеров привела Томаса на этот высокий, продуваемый всеми ветрами хребет с громыхающим ветряком и рощицами вокруг заброшенных усадеб, с давным-давно не паханными полями и чистым родничком, рядом с которым так уютно приткнулся фургончик.
Остановившись у скал, Томас поглядел вниз, на каменную осыпь склона, кое-где перемежавшуюся небольшими рощицами белоствольных берез. Некоторые валуны на осыпи были размером с добрый амбар.
Странное дело – если не считать садов на месте жилья, никакие деревья, кроме берез, здесь не растут; да и осыпь – единственная на весь гребень. Если бы ледники заходили сюда, появление валунов можно было бы списать на их счет, но дело в том, что в Ледниковый период прошедшие весь Средний Запад грозные ледовые поля остановили свое продвижение севернее здешних мест. По каким-то неведомым доселе причинам льды щадили этот край, на много миль окрест сделавшийся оазисом покоя; они огибали его с двух сторон и снова смыкались на юге.
