Злобные речи уже пустили корни в его душе. Еще вчера Кар не колебался бы, отстаивая правду. Сейчас, развернувшись, он бросился к лестнице. Вверх, на четвертый этаж, потом боковым коридором пересечь башню – и снова вниз, к задним комнатам.

И вот он почти у цели, осталось несколько шагов. Здесь не грели светильники. Дрожащий огонек переносной лампы вырвал из темноты старинную фреску. Потускневшее, полустертое изображение, Кар видел его сотни раз, но сейчас древняя картина ожила перед глазами. По одеждам побежала рябь, как от ветра. Засверкали драгоценности на императорском одеянии, задрожали, готовые обрушиться, топоры палачей. Болью и гневом подернулись лица казнимых. Смуглые лица, черные волосы, высокие, как на подбор худые тела…

Блеклые глаза судей в ожидании уставились на Кара. Вот он, ненадолго избежавший казни. Вот оно, проклятое семя, змеиное отродье…

Всхлипнув, Кар ударил ладонью стену между картин. Участок стены сдвинулся, открывая потайную дверь. Главные покои всех башен имеют потайные выходы. Их устройство разное для каждой башни. Зачем это было нужно древним строителям, истинные люди не знают, но тайну выходов разведали давно, разведали – и приспособили к своим нуждам.

Скользнув в узкий коридор, Кар вернул дверь на место. Снаружи стена теперь выглядела целой, кто не знает – нипочем не догадается. Огонек лампы осветил короткий пустой коридор и дверь напротив. Дверь, ведущую в спальню принца.

Тяжелый гобелен насквозь пропитался пылью. Кар привычно задержал дыхание, выбираясь к полумраку спальни наследника престола. Мало кто при дворе не знал, что в покои наследника ведет потайная дверь; Кар единственный удостоился видеть ее. Кар, да еще император, сам в бытность наследником не раз ускользавший через нее навстречу радостям ночи.

Откинув край гобелена, Кар оглядел спальню. Свечи не горели, в камине дотлевали угли. Кровать под узорчатым балдахином приготовлена ко сну – и оставлена нетронутой. Спальня была пуста.

Отчаяние накатило черной волной, мысли стали вязкими. Так чувствуют себя обреченные перед казнью, когда живая кровь еще струится по жилам и в теле не угасли желания юности, но холодное лезвие топора, еще не обрушившись, уже проложило неодолимый рубеж. Солнечный свет, дождь и ветер, людские голоса – все осталось по другую сторону.

Кар тяжело привалился к стене. Он пропал. Он и впрямь проклятое отродье, неспособное спасти ни себя, ни тех, кого любит и почитает превыше всего. В чьих бы объятиях ни спал принц, к себе он вернется не скоро. Император Атуан падет жертвой предательства, Кара предадут смерти. А принц, дважды убитый, станет безвольной игрушкой в руках жрецов.

Последняя мысль отдалась жестокой болью. Эриан. Друг, брат и господин. Умереть за него – счастье. Причинить ему боль – хуже смерти и мук. «Мой принц. Мой брат!» Кар застонал, и стон, глухо прозвучавший в пустой спальне, отрезвил его.

Вернувшись тем же путем, Кар тенью пересек главное здание. Такой же освещенной галереей прошел в другую башню, к женским покоям. Здесь не понадобятся тайные двери.

На ходу пригладил волосы, вызывающе прямые и черные. Одернул короткую тунику. Глазам разбуженных стуком слуг в передней дамы Истрии предстал не испуганный беглец – надменный молодой принц повелительным жестом отослал их прочь. Без колебаний растворил двери в материнскую спальню. Застать там императора было бы милостью Божьей. Гнев Атуана, сколь угодно суровый, желанней уготованной жрецом судьбы.

Дама Истрия спала одна. Камин не был затоплен – в эти теплые еще дни огонь разводили больше ради уюта, чем для тепла. В окна светила луна. Неяркие блики скользили по волосам спящей, вдоль покрывала протянулись светлые полосы. Кар помедлил, но время утекало, и он коснулся плеча матери.

Она проснулась сразу. Приподнялась, натягивая на плечи покрывало. Вгляделась в полумрак.

– Карий? В чем дело?

Дама Истрия, кормилица наследника престола, осанкой и манерами не уступала иным герцогиням. Располнев с годами, она не утратила своей красоты, и многие находили ее желанной. Слава бывшей нищенки, хуже того – шлюхи, понесшей от колдуна, казалось, ничуть не вредила ей. Императрица Далия разрешилась от бремени внезапно, двумя месяцами прежде срока. Случилось это в дороге. Императрица возвращалась с поклонения – обычай предписывал ей посетить храмы в двенадцати областях Империи, молясь о даровании здорового сына. Завершиться паломничество должно было в столице, где в главном храме Верховный жрец присоединит к ее молитвам свои. Потом, осененная милостью Божьей, императрица закроется во дворце до появления на свет ребенка. И как было испокон веков, ребенок этот родится мальчиком.

Тогда, согласно утвержденному самим Богом закону, кормилицей ему изберут простую женщину из народа. Благочестивую, здоровую телом. Недавно разрешившуюся здоровой девочкой. Женщина вскормит грудью будущего императора наравне с собственной дочерью. И останется при дворе, окруженная почетом, как мать сестры-принцессы. Дети вырастут вместе, неразлучные с первых дней. Вместе постигнут все, что нужно знать императорской чете. И когда придет время сочетаться браком, на трон взойдет императрица, телом и душой преданная стране и супругу. Не связанная родовым интересом ни с кем из вассалов, свободная от интриг. Так стала императрицей Далия, так было много веков до нее.

Но в тот вечер, когда к Далии пришли родовые муки, случилось иначе. Кар столько раз слышал этот рассказ, что порой казалось, он видел все своими глазами.

Шел дождь, несильный, но холодный и монотонный. Кортеж двигался рысью – смеркалось, а до ближайшего селения, где императрице могли оказать подобающий примем, оставалось больше десяти миль. Далия, упрямо пренебрегавшая носилками, делалась все бледней. Но в седле держалась прямо, и озабоченные дамы не слышали от нее ни слова жалобы, до тех пор, пока императрица с тонким вскриком не упала на шею лошади.

Кортеж остановился. Далию осторожно сняли с седла, солдаты эскорта спешно раскинули походный шатер. Лекарь, сопровождавший императрицу, рылся в багажном мешке, ругаясь вполголоса, как последний мастеровой. И понятно – будь его воля, Далия не покинула бы дворец, и гори огнем обычаи вместе со жрецами…

Всю ночь и весь день императрица мучилась родами. Ее крики далеко разносились над замершим лесом, им вторили резкие голоса птиц. Даже видавшие виды солдаты сидели у костров бледные, не пряча испуга. Командир эскорта хотел на носилках перевезти госпожу в селение, где ей предоставят надлежащий уход; лекарь не терпящим возражений тоном отослал его – роженицу нельзя трогать.

На вторую ночь измученный ожиданием отряд услышал отчаянный младенческий вопль. Многоголосый крик радости ознаменовал рождение Эриана, принца и наследника императорского престола.

Но радость тут же сменилась новой тревогой. Императрица, измученная тяжелыми родами, лишилась сознания. Хмурый лекарь откинул полог шатра. Навстречу бросился командир эскорта. «Госпожа потеряла много крови, мы не тронемся в путь, пока ей не станет лучше, – сказал лекарь с властностью, достойной самого императора. – Скачите в селение. Отыщите недавно родившую женщину, если такой не найдется, скачите дальше – в двадцати милях есть еще одна деревня. Принцу нужна кормилица».

Несколько мгновений рыцарь не шевелился. Потом склонился перед лекарем и бросился выполнять приказ.

К утру солдаты вернулись. Командир вел в поводу коня. На нем, испуганно вцепившись в луку седла, сидела женщина. Буро-коричневый потрепанный плащ скрывал ее с головой. Солдат, ехавший следом, бережно держал маленький сверток, женщина то и дело с тревогой огладывалась на него. Отряд спешился. Командир протянул руки, и женщина неловко соскользнула с седла. Капюшон упал, открывая лицо. Нечаянная кормилица принца была молода и казалась бы привлекательной, если бы неряшливо спутанные волосы, лицо в грязных разводах и заношенная одежда не выдавали в ней нищенку.

Ребенок на руках солдата закричал, женщина кинулась к нему. Из шатра императрицы появился лекарь. «Другой не нашли…», – смущенно начал командир отряда, но лекарь уже увлек нищенку в небольшую палатку, разбитую возле шатра императрицы. Короткий приказ, и два солдата побежали к реке за водой.