Этим утром 76-летний священник, преподобный Альберт Дж. Кортер, служивший в церкви Св. Марии, которая находится на углу улиц Харрингтон и Морзе, ждал поезда на платформе станции метро «Улица Морзе». Он был одет в сутану священника. Внезапно на него напали двое хулиганов.

Они похитили бумажник, четки и медаль, которая была знаком его членства в Ордене Блаженных Святых Отцов.

Едва священник поднялся по ступеням на платформу, как первый хулиган сказал ему: «Доброе утро, отец». В этот момент другой хулиган обхватил его сзади так, что у него перехватило дыхание. Он лишился чувств, упал на платформу, а хулиганы принялись разрезать карманы его сутаны. Через несколько секунд он пришел в себя и увидел, что хулиганы убегают.

Отца Кортера привезли в ближайшую больницу. Ту, что на углу улиц Харрингтон и Коул. Там ему обработали порезы и ушибы на лице и отпустили. Он рассказал лейтенанту Джорджу Кейгурису из Транспортной полиции, что он намеревался поехать в центр, чтобы повидаться с приятелями и коллегами священниками, жившими в том районе, где он вырос. А еще он рассказал лейтенанту, что в бумажнике у него было всего двадцать долларов, а медаль и четки не имеют никакой денежной ценности. Он добавил, что когда хулиганы убегали, тот, который поздоровался с ним, обернулся и с ухмылкой крикнул: «Первоапрельская шутка, отец!»

Женщину звали Ребекка Брайт. Она с ходу поведала Клингу, что ее младший брат был с детства чокнутый и ее нисколько не удивляет, что он занимался пачкотней или чем-то там еще, за что его и убили.

Тело Генри Брайта нашли на тротуаре возле книжного магазина, вокруг него валялись осколки разбитого вдребезги витринного стекла. Детективы Центрального Южного участка рано утром сообщили об этом по телефону Клингу и передали ему дело на расследование согласно заведенному в полиции порядку ПЖ[18]. Центральный Оперативный отдел уведомил их, что детективы Паркер и Клинг расследуют дело об убийстве трех пачкунов. Между этими преступлениями существует явная связь, и поэтому дело следует отнести к разряду ПЖ и передать его на расследование в 87-й участок. Так что нельзя было сказать, что Центральный Южный участок пытался свалить ответственность на других.

Клинг поинтересовался, почему это дело было отнесено к разряду ПЖ. Нет, он вовсе не пытается отмотаться от ответственности, но в нашем городе дурные примеры заразительны.

Кстати, обнаружили ли они пули на месте преступления? Это был каверзный вопрос. В трех предыдущих случаях на местах преступлений не было обнаружено ни пуль, ни стреляных гильз. И к своему огромному удивлению, он услышал: «Да, обнаружили, в том-то и дело. Но вовсе не поэтому мы передаем вам дело. Нам известно, что вы ничего подобного не нашли». Вот разговор Клинга с детективом из ЦЮ участка:

— Так что же вы нашли?

— Три пули в витрине. С первых выстрелов убийца, видно, не попал в жертву. Но так или иначе, пули прошли сквозь витринное стекло, и мы обнаружили их там.

— Это ничего не прибавляет к...

— Мы еще нашли записку.

— Что?

— В этот раз он пришпилил записку к телу.

— Записку?

— Вот я держу ее в руке. Написана прекрасным почерком.

Это я убил тех троих на окраине, говорится в ней. Так относится это дело к разряду ПЖ или нет?

Клинг подумал, что парню, видно, не терпится попасться, раз он оставил собственноручную записку. Записки оставляют только те, кому очень хочется попасться. Вот Глухой не из таких. Он присылает записки, потому что не желает попадаться.

Ребекка Брайт была на редкость некрасивой женщиной, Клинг дал ей на вид около тридцати лет. Она сидела в маленьком кабинете туристического агентства. Это было ее рабочее место. Стены за ее спиной были покрыты рекламами с видами Италии и Испании. Словно в Испанию или Италию попал, подумал Клинг.

— Вы знали, что ваш брат разрисовывает стены?

— Нет, — ответила она. — Но, как я вам уже сказала, меня это нисколько не удивляет.

— На этот раз он рисовал на стекле царапаньем, — сказал Клинг. — На осколке разбитого стекла мы обнаружили его инициалы. Они были нацарапаны на нем. Нечто похожее на Г и часть буквы Б. Он не успел вывести свой знак. Его убили.

— Что?

— Знак. Автограф. Так писаки называют это. Пачкуны.

— Ясно.

— Вы знакомы с кем-нибудь из приятелей вашего брата?

— Нет.

— Может быть, вам известно, что кто-нибудь из них занимался рисованием?

— Нет. Пачкотней, хотели вы сказать. Я вас правильно поняла?

— Да.

— Насколько мне известно, Генри работал в продуктовом отделе какого-то супермаркета. А что он делал по ночам, понятия не имею. Выцарапывал свое имя на витринных стеклах, узнаю теперь от вас. И его приятели тоже.

— Никогда никого из них не встречали, так?

— Никогда. Я мало виделась с Генри. Это ведь был псих с шилом в заднице. Прошу извинения за неприличное выражение. Я не любила его, когда он был мальчишкой, не полюбила, когда он стал взрослым. Если, конечно, можно назвать взрослым 32-летнего придурка, царапающего свое имя на витринных стеклах.

— Но вы ведь не знали, что он это делал.

— Ваша правда. А если бы знала, то любила бы еще меньше.

— Вам знаком этот почерк? — спросил Клинг и показал ей фотокопию записки, которую ему передали ребята из ЦЮ участка.

Ребекка внимательно прочитала ее.

— Нет, — ответила она. — Это написал тот, кто убил моего брата? Это о нем писали в газетах?

— Возможно, — произнес Клинг.

— Должно быть, сумасшедший. А вы как думаете? Хотя признаюсь вам...

Клинг выжидательно посмотрел на нее.

— Иногда мне хочется поубивать их собственными руками.

Никто не знает, почему этот шумный скандальный район был назван Спокойное Место. Возможно, он и был когда-то мирным уголком с патриархальными нравами, но с тех пор много воды утекло. Теперь же в этом названии звучала ирония, граничащая с сарказмом. Спокойное Место было самым шумным районом беспорядочно расползавшегося в разные стороны города, и неудачный экскурс его обитателей в английский язык вызывал повсюду в Соединенных Штатах насмешки, забавные шутки и грубые передразнивания. Спросите уроженца Спокойного Места, откуда он приехал, и он ответит вам так, что до неузнаваемости исказит название района, будучи, однако, уверен в своей правоте.

Полицейским, откликнувшимся на вызов по радиотелефону, приказали расследовать жалобу на любителей «громкой музыки», разносившейся из квартиры 42 дома 2116 по Соловьиной улице. Этот квартал Спокойного Места был населен в основном колумбийцами. Рев музыки полицейские услышали, едва только переступив порог дома. Умудренные опытом, они почувствовали неладное, еще когда поднимались по лестнице на четвертый этаж. Постучали в дверь сначала кулаками, потом полицейскими дубинками, потом крикнули «Полиция!», стараясь перекричать ревевшую в квартире испанскую музыку. Снова постучали в дверь. Потом вышибли ее.

Мужчина, которого, как было установлено позднее, звали Эскамильо Риомонте, лежал на полу с огнестрельной раной в затылке.

Женщина, которую, как выяснилось позднее, звали Анита Риомонте, лежала на полу рядом с ним. Затылок ее был пробит пулей.

Четырехмесячный младенец, которого, как обнаружилось впоследствии, звали Джуэл, был найден живым в своей кроватке.

Полицейские допросили соседей, и те показали, что супруги торговали в своей квартире героином, и поэтому мотивом убийства могло быть ограбление. Как было установлено позднее, жертвы были убиты с первого выстрела из полуавтоматического пистолета 25-го калибра. Сержант Джордж Каллиган из 63-го участка заметил: «Чья бы ни была эта работа, сразу видно, что действовала опытная рука».

Ребенка отвезли в риверхедский Муниципальный больничный центр. Врачи обследовали девочку и пришли к заключению, что она пролежала в кроватке минимум сутки перед тем, как была обнаружена полицейскими. В приемном покое ей измерили температуру, термометр показал сорок с половиной градусов. Она начала задыхаться, и ее, ни секунды не медля, перевели в отделение интенсивной терапии. Джуэл умерла в первоапрельский День Дураков, в 12.34, через день после того, как были убиты ее родители.