– С Францем Карловичем, что ли? – лениво спросил «Бриони», мудрец-всезнайка.

– С ним самым, – ответил Николаич, дядька лет сорока, с лысиной Котовского и усами Буденного. – С Францем фон Гогенлоэ. В роду одни крестоносцы и паладины, помнит прадедов до десятого колена. Такого уже учить ничему не надо, так и рождается весь воспитанный, политесный. Министр хороших манер! Я понял, для чего эти манеры и политесы. Для разводки!

Общество потребовало уточнений.

– Я на этот раз его просто прижал. Уже без намеков, прямо говорю: «Вы председатель парламентской комиссии. Если сделка будет успешной, вы гарантируете, что не будет никаких расследований, мол, откуда денежки в нашу экономику?». Он: «Надеюсь, но гарантировать не могу». Я ему: «Давай, как взрослые люди – сколько и кому надо занести?». Он: «Гарантии все равно не будет». Я чуть не ору: «В несчастную, депрессивную экономику вашей депрессивной страны будет вложено двадцать миллиарда евро! Не понимаете?!». А этот фон руками разводит: мол, все понимаем, да я только «за», если бы все только от меня зависело…

– А ведь когда в две тысячи десятом его назначили почетным директором «Вест-нафты» – синекура на триста тысяч евро в месяц, он сумел объяснить, что именно от него очень многое зависит, – ехидно заметил Бриони.

– Вот именно! Мало триста тысяч в месяц. Как только его ни обхаживали! Понятное дело: экс-министр, не последнее рыло в своей партии, ко всем имеет подход. Чего ему ни дарили: и Кандинского, и саблю из Златоуста – со справками на вывоз пришлось натрахаться. Я еще в позапрошлом году принимал его у себя на Валдае, в баньке парились. Я ему по пьяни предлагал: хошь, прямо сейчас поедем, медведя застрелим? Хошь, прямо сейчас девку борзыми затравим, как у Достоевского?

– У Достоевского был мальчик, – уточнил Бриони.

– Какая, нах, разница? А он лежал на полке, мудями к потолку, и хохотал: «Рус-экзотик». Целовались потом, разве что не трахнулись. А теперь: «Если бы только от меня зависело». Надо было эту Европу в сорок пятом всю до Атлантики вы…бать, а потом еще раз.

– Время упущено, – вздохнул Бриони, явный модератор заседания. – Ладно, грустные новости с Запада понятны. Нас там никогда не любили. Любили только наши деньги. Васильич, какие ваши плохие вести с Родины?

Васильич неторопливо, почти без матюгов, рассказал о своих переговорах в новой президентской администрации. А переговоры шли на ту же тему, что и с коварным европейцем, потомком паладинов. От имени всей «Мельницы» Васильич прощупал почву: можно ли договориться? Внести какую-нибудь сумму в какой-нибудь новый фонд, этак миллиарда три евро. Пообещать слушаться, рулить бизнесом так, как скажет координатор от новой власти. А если скажет: уйди с площадки, то уйти по-хорошему, продав бизнес за честную цену, как когда-то Абрамович. Плюс – полная лояльность, никакого политического блудняка. Взамен – забыть, сколько денег осталось у «Мельницы». Разве не разумно?

Собеседник ответил: да, разумно. Но все равно шансов на вариант нет. Столбов как решил – 25 процентов, так и стоит на своем, без компромисса. И все козыри у него – данные о собственности «Мельницы», не утаишь. Еще раз предложил согласиться на четверть, даже удивился: у вас же, в среднем, пять миллиардов у. е. на человека. Ну останется один миллиард, все равно – мечта Остапа Бендера.

– Я даже материться не стал, – вздохнул Васильич, – просто его спросил: а ты сам мог бы за месяц все свое имущество сложить, продать и оставить себе четверть? Он только и ответил: у вас было четыре месяца.

Минута была наполнена матерными междометиями и проклятиями. Кто-то молчал, верно, подсчитывал, как он сможет из всей своей собственности за месяц выкроить четверть.

Когда собрание приумолкло, парторг-бриони не спросил даже, утвердительно заметил:

– Выходит, уважаемые товарищи по несчастью, как ни крути, а вариант остается только один. Плохой, некрасивый, опасный вариант, лучше которого мы ничего не найдем.

– Отставка под Шопена? – спросил кто-то. Бриони кивнул: пусть люди свои, пусть территория перепроверена на предмет «жучков», есть вещи, о которых вслух не надо.

– Слушайте, а почему его тогда… ну, когда он только лез в Кремль? – спросил Николаич, не самый богатый и знатный член клуба. Потому и не присутствовавший на нервных совещаниях прошлой осени.

Бриони ответил не сразу.

– Это сказать легко. На деле – не так. Всегда есть страх – отдача замучает. И потом, честно говоря, казалось – пронесет. Не псих, не отморозок, никого в Гаагский трибунал не сдаст. Сам насосется, друзей насосет и успокоится. А он и вправду отморозок.

– За месяц-то успеем? – спросил Николаич. Бриони пожал плечами: как получится.

– Еще вопрос можно? – продолжил неугомонный Николаич. – Если наше уважаемое собрание прошлой осенью, простите, бзднуло решить проблему, когда он был обычный гражданин, лидер непонятной партии, то сейчас-то, когда у него в кармане и ФСО, и ФСБ, и сам-то он живет в Кремле… Не маловаты ли шансы?

– И да, и нет, – философски заметил бывший парторг. – Тогда, дурацкой прошлой осенью, вокруг него была стена понадежней кремлевской. Толпа фанатов, готовых за него сдохнуть. Причем – без кавычек. Реальных психов и отморозков, рвавшихся во власть. Скажу по небольшому секрету: и «казачка» заслать пытались, и перекупить тех, кто поближе к телу. Не вышло. Засуетились поздно, а там у них такой уже драйв пошел – до власти рукой достать. Под таким наркозом человек предложения не воспринимает.

– А сейчас?

– А сейчас, по скромным, отрывочным сведениям, прежнего монолита уже нет. Власть взята, наркоз прошел. Столбов пока еще никого в миллионеры не произвел и не планирует, поле для торга открыто. Вот сейчас-то, может, и сдадут.

15.00

«„Вертушка“ комфортной не бывает», – в очередной раз подумал Столбов. Эту нехитрую истину, рожденную еще в Афгане, он проверял неоднократно. Вертолет может быть маленьким или большим, нашим или импортным, наследием советских времен или изящной штучкой прошлогоднего выпуска. Все равно самый комфортный вертолет – это самолет.

Но взлетно-посадочной полосы под аэропланы в Кремле не было. Поэтому до «Шереметьево-2» приходилось добираться вертолетом. Там ждала канцлер Германии.

Вообще-то, госпожа Канцлер летела в Китай, и остановка в России была для нее отклонением от маршрута. Значит, есть о чем поговорить.

В переговорные апартаменты Столбов прибыл за пять минут до приземления гостьи. Внутреннюю комнату недавно обновили, избавили от прежнего державного пафоса: к чему он на неофициальной встрече? Аэропорт – это аэропорт; гул постоянно взлетающих самолетов не давал расслабиться, кресло – изящная реплика мебели времен барокко – казалась сиденьем в зале ожидания, а в мозгу пиликал звоночек: не на твой ли рейс объявили регистрацию?

Канцлер объявилась со спецназовским проворством, минут через десять после посадки. Неофициальный визит церемоний не предполагал, но все же Столбов отметил: торопится, время даром не теряет. Встречались они впервые.

Без переводчика не обошлось. Пусть российский лидер и подтянул свой английский, все равно с толмачом проще, беседа не застопорится от необходимости найти нужное слово. Секретных тем сегодня не предполагалось.

Гостья предложила беседовать стоя, Столбов согласился. Ей лететь еще добрую половину Евразии, насидеться успеет.

Началось с комплиментов.

– Ваша борьба с коррупцией оказалась большим, чем разговоры, – с улыбкой сказала она. – На днях я побывала на съезде Восточной инвестиционной палаты. Говорят, что в России что-то изменилось. Гранды, хозяева автомобильных концернов и производители труб ничего не заметили, зато бизнесмены поменьше – довольны. Они всегда были откровенны: чтобы в любой российской области был успех, необходимо браться за дело, если на открытие проекта можно пригласить губернатора и начальника ФСБ. Да и то такое сопровождение спасало от побор только на этапе создания проекта. Когда завод начинал работать, приходилось предусмотреть фонд для взятка. Теперь вице-президент палаты герр Шмидт сказал, что можно вкладывать деньги, даже не пригласив на открытие губернатора.