Климент нигде не мог найти жену. Рассеянно отвечая на приветствия придворных, он прошествовал к королевскому покою. В числе его привилегий была возможность входить к королю в любое время, без предварительного доклада. Разряженные в пух и прах гвардейцы предупредительно распахнули перед ним двери в королевский кабинет.

Король сидел за столом, и что-то писал, скрипя пером по бумаге. Климент остановился перед ним и поклонился. Обычно король сразу же отвечал на поклон герцога, но сейчас, будто не замечал его, продолжая свое занятие. Климент продолжал стоять, согнувшись в глубоком поклоне. Начала ныть поясница.

Наконец, спустя несколько томительных минут, король оторвался от бумаг и взглянул на герцога. Против обыкновения, он даже не приподнялся, только сухим кивком поприветствовал Климента.

Климент, растерянный неприветливым обращением короля, остался стоять, как вкопанный.

– Это хорошо, что Вы зашли.– Король подчеркнуто называл его на «вы», что служило еще одним признаком немилости.

Он порывисто поднялся, схватив со стола бумагу.

– Вот, ознакомьтесь. – Он протянул ее Клименту.

Тот наскоро пробежал ее глазами. Это был донос. Донос на него. Буквы прыгали по бумаге, никак не желая складываться в слова. «Обманом втерся в доверие…», «Использовал свое высокое положение…», «Продавал за границу секретные планы…», «Виновен в государственной измене…». Измена! Климент похолодел. Его обвиняют в измене?

– А я-то думал, откуда Лиасс в курсе всех передвижений нашей армии. – Зло бросил король. – Вы, герцог, оказывается, предатель!

– Нет, нет… – забормотал потрясенно Климент. – Я никогда… Это все наговоры, ваше величество…

Король прервал его.

– Я верил вам, а вы предали мое доверие. Вы не оправдали высокий титул, возложенный на вас! Я полностью доверяю сведениям, полученным мной. Мой сын лично получил их от лица, близкого вам. – Он жестом заставил Климента замолчать. – Я поступлю милостиво, учитывая ваши прошлые заслуги. Титул у вас отнят, а все ваше имущество будет конфисковано в пользу казны. Однако на этом все. Судить вас не будут, но вы должны будете покинуть столицу немедленно. Иначе ваша голова будет украшать ворота замка, как и следует голове предателя. Мне плевать, куда вы отправитесь. Можете убираться в Лиасс, думаю, там вы – желанный гость.

Климент сделал шаг вперед.

– А моя жена? Что будет с ней?

– Вы должны молиться за вашу бывшую жену. Это она умолила меня не предавать вас суду. Если бы не ее заступничество, вы бы сейчас разговаривали с палачом, милый герцог.

Климент больше ничего не мог сказать. В его мозгу отчетливо отпечаталось слово «бывшая».

Король позвонил в колокольчик, стоявший на его письменном столе. В ту же секунду в кабинет ворвались гвардейцы.

– Вон! – коротко бросил король. Климент упал на колени, простирая к королю руки, но стражники бесцеремонно вытащили его из кабинета короля. Гвардейцы проволокли бывшего герцога по всему дворцу. За спиной Климент чувствовал злые, насмешливые и, что хуже всего – сочувственные взгляды.

Наконец, его бросили на холодную мостовую, ту самую, где когда-то дух Хаоса, призванный им, победил дракона. Он встал и взглянул на дворец. На балконе он увидел принца. Он стоял, обнимая Лейяну за талию, самодовольный и гордый своей победой. Лейяна улыбалась принцу и даже не глядела на бывшего мужа, который беспомощно стоял под балконом, словно нищий, ожидающий подаяния.

Мир Климента, некогда устойчивый и счастливый, сорвался с места и с грохотом катился под гору, в пропасть. Мысль о том, что его любимая сейчас с другим, разрушала сознание Климента. Он не покинул столицу. На деньги, вырученные от продажи драгоценностей, он купил маленький домик на окраине столицы, и, скрываясь от стражи, тайком приходил к королевскому дворцу, чтобы только одним глазком взглянуть на свою любимую.

Он начал пить. Осознание собственного бессилия и мысль о том, что, может быть, Лейяна сейчас в объятиях другого, приводили его в бешенство. На него находили припадки безумия, во время которых он метался по комнате, как загнанный зверь, ломал мебель и картины, призывая страшные проклятья на голову короля и принца.

Однажды ему удалось поговорить с ней. Он плакал, преклонив колени, умоляя вернуться к нему. Но она, когда-то ласковая и добрая, отвечала ему твердым отказом. Лейяна изменилась. Она разговаривала с ним так, как будто у нее с ним не было ничего общего, презрительно и холодно.

После этого он пил месяц, не просыхая. Однажды, он пришел к королевскому дворцу, и в приступе безумия, начал громко требовать у короля вернуть ему жену. Конечно же, его сразу схватили стражники, но король оказался милостив – вместо того, чтобы исполнить свою угрозу, он повелел прогнать Климента из города. Изгнанный, он долго скитался по всему Лоэрону и вернулся, наконец, в свою старую хижину, где жил когда-то. Только тогда он был молодым и полным надежд, а сейчас, посмотрев в зеркало, он увидел лишь седую развалину, доживающую свой век. Тогда он не пил, а сейчас не мыслил ни дня без бутылки. Его руки, всегда ухоженные руки настоящего аристократа, теперь щеголяли длинными обломанными ногтями, и были покрыты вечной грязью. Глаза, смотревшие на мир с вызовом и затаенным огнем, потухли и спрятались в глубине глазниц. Спутанные седоватые волосы давно не видели ни мыла и гребня.

Из зеркала, в которое когда-то с вызовом глядел молодой, полный сил и надежд юноша, на него смотрел старик, доживающий в нищете жалкие остатки своих дней.

Только на дне стакана с вином жизнь вновь обретала краски. Ему снова казалось, что он молод и силен. Что он только что вернулся из своего похода на дракона, что ему рукоплещет толпа придворных, и что даже король, пораженный огромными размерами драконьей головы, преклоняет колена перед победителем чудовища. И снова Лейяна держала его за руку, влюбленно глядя на него, только на него одного.

А потом снова – похмелье и жестокая действительность, каждое утро наваливающаяся на несчастного старика всей тяжестью. Сколько дней так прошло? Или, может быть, лет? Климент потерял счет времени.

Но силы не покинули его до конца. Надежда преследовала его и наяву, и во снах. Вкрадчивый голос проникал в его сновидения и нашептывал, соблазнял, уговаривал… Воля Климента, ранее по крепости соперничающая с закаленной сталью, подтачивалась разрушающим пламенем ревности. У сильных людей и страсти сильные. И вот настал момент, когда он более не смог сопротивляться соблазну. Утром, встав с кучи тряпья, служившей ему постелью, он с мрачной решимостью нарисовал на полу пентаграмму. Она была необычной, но он хорошо помнил ее, этот образ, испещренный странными рунами, часто являлся ему во снах, обещая избавление. Когда пентаграмма была готова, он прочитал старинное заклинание призыва, последнее, которое произносил когда-то. Его уже не удивляло то, что он помнит все слова страшного заклинания, словно кто-то подсказывал ему их, складывая за него звуки в слова, а слова – в предложения. Его голос постепенно повышался, срываясь до визга. Страшно болели голосовые связки, не предназначенные для нечеловеческих звуков, но он уже не мог остановиться. Заклинание полностью овладело им, заставляя проталкивать сквозь онемевшую гортань последние обрывки чужих слов.

Дух хаоса не заставил себя ждать. В центре пентаграммы вновь заклубилась первозданная тьма, принимая человеческий образ.

Два зрачка, сквозь которые можно было видеть океаны бушующего мрака, неподвижно уставились в мутные глаза Климента. Он прохрипел, простирая руки к черной фигуре.

– Я… я не знаю, что предложить тебе дух. Верни ее! И я выполню любую твою просьбу. Верни мне свой дар! – простирая к нему руки, молил старик.

– Это по силам мне, человечек – прошелестел дух. – Но будет высокой плата!

– Я готов на все! Только верни ее! Сделай все, как раньше! Я больше не могу так жить! – умолял Климент, упав на колени.

– Тогда дай мне твой мир. Дай мне место в нем. Разреши стать его частью, какой ты являешься. – Слова падали, словно каменные надгробия.