— Ну, заходите же, милый, пожалуйста, — сказала она, повернулась и направилась в комнату.

Он последовал за ней, предварительно заперев дверь, преграждая доступ Лу и Фрэдди, метко стреляющему К., Вонючей Трубе Крюгеру, воспоминанию о Мерили, интересу к тайне пиджака.

Все это он отринул от себя, словно обернулся в теплый защитный кокон, и с восхищением смотрел на плавно покачивающиеся бедра девушки в узком платье от Риччи, когда она шла перед ним через комнату.

Она грациозно повернулась, подняла руку и помахала в воздухе тонкой кистью, привлекая внимание своих гостей, после чего сообщила:

— Этот парень живет внизу. Он не может из-за нас уснуть.

— Так дай человеку выпить! — сказал кто-то, и Малони подумал, ну вот, опять выпить!

— Это у вас случайно не дырка от пули на рубашке? — спросила девушка — Да, — сказал он. — Но как вы догадались?

— Если вам хоть раз приходилось видеть дырку от пули, — сказала она, — вы ее всегда определите Садитесь и расскажите мне, как это вас угораздило получить ее.

Он опустился в кресло рядом с окном, за которым на фоне великого сияния Манхэттена мерцали огнями жилые кварталы Куинса: ведь была ночь накануне уик-энда, и люди могли наконец расслабиться. А девушка присела рядом на подлокотник кресла в своем узком шелковом платье от Риччи, оказавшись совсем рядом с его плечом, и он ощущал исходивший от нее сильный дурманящий аромат, так что ему и не нужно было пить виски, стакан с которым кто-то сунул ему в руку.

— Понимаете, я чистил свой револьвер… — начал он.

— Ах, вот как! Вы чистили свой револьвер, — сказала девушка.

— Да, и он вдруг выстрелил.

— Вам следовало быть более осторожным, — сказала девушка. — За вами гонятся копы, верно?

— Да, — честно признался он.

— Я так и подумала, потому что в квартире под нами живет очень старая леди, лет семидесяти, не меньше, которая еле ходит из-за сильнейшего артрита, а вовсе не мужчина в красивой кремовой рубашке, к тому же простреленной пулей.

— Если вы знали, что я не из квартиры под вами, то почему же впустили меня?

— Скажем, я неравнодушна к голубым глазам.

— Но они у меня карие.

— Ну, вот поэтому я и позволила вам войти.

— Но вы только что сказали…

— Я ведь пьяная, кто знает, что я там говорила?

— Как вас зовут?

— Роза.

— В самом деле? Мою маму звали…

— Нет.

— Что, нет? Вас зовут не Роза?

— Нет, мое имя Абигайль.

— Хорошо. Почему же все-таки, Абигайль, вы впустили меня?

— Не называйте меня Абигайль. Меня зовут Мелани.

— Это правда?

— Абсолютная правда. Мелани — это греческое имя, оно означает — черная.

— Но это действительно ваше имя?

— Кажется, я только что сказала это, разве не так?

— Но вы еще сказали, что ваше имя Роза и Абигайль.

— Правильно, Мелани Роза Абигайль. Вам нравится это имя?

— Нравится.

— Которое из них?

— Они все хороши.

— А мне больше нравится Мелани.

— Почему вы позволили мне войти в вашу квартиру, Мелани?

— Я не хотела, чтобы вас сцапали копы. Правильно, вот так и зовите меня: Мелани, скажите — Мелани. Мне не нравится, когда копы кого-то ловят, даже если это убийцы. А вы — убийца?

— Нет, Мелани.

— Тогда почему же за вами гонятся копы?

— Наверное, потому, что я кажусь им подозрительным.

— Вы и в самом деле подозрительно выглядите.

— Это потому, что по натуре я игрок и потому что у меня на рубашке дырка от пули.

— Нет. Потому что у вас тревожный вид человека, который что-то ищет, а мама всегда учила меня относиться к таким людям с недоверием и подозрением.

— Вы именно так и относитесь ко мне?

— Конечно. Кто продырявил вам рубашку?

— Человек по имени К.

— Видно, он неважный стрелок.

— Не думаю, чтобы он хотел задеть меня.

— Зачем же тогда он в вас стрелял?

— Чтобы напугать.

— И напугал?

— Нет, ему это не удалось.

— А что вы ищете?

— Полмиллиона долларов.

— Вы сможете заплатить за чистую рубашку без дырки от пули?

— А у вас она есть?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Если у вас найдется такая рубашка, я заплачу за нее. Через некоторое время.

— О Господи, чего еще захочет этот человек! — округлив выразительные глаза, сказала Мелани и протянула ему руку. — Пойдемте.

— Куда?

— Туда, где у меня лежат рубашки.

— А где это?

— Все вопросы, вопросы… Вы что, не доверяете мне?

— Полиция, наверное, уже в доме. Я могу вам довериться?

— Милый, кому же еще вы можете довериться? Когда сюда ворвется полиция, что, видимо, обязательно произойдет, раз они уже в нашем доме, неужели вы хотите, чтобы они застали подозрительного мужчину в одной рубашке, к тому же опаленной пулей, или все-таки предпочтете встретить их прилично одетым, в костюме, в белой рубашке с галстуком, которые висят у меня в шкафу в спальне и которые принадлежат одному гитаристу, которого я выставила вон месяц назад, хотя он и не был белым. Вы хотите, чтобы они застали здесь человека в штанах, которые как будто сели после стирки и стали на три размера меньше, или будет лучше, чтобы на вас был прекрасно отутюженный костюм в стиле Ива Лига, сшитый для моею друга, который играл на бас-гитаре в Чипсе? Так что же вы выбираете и можете ли вы позволить себе не довериться мне?

— Я вам верю, — сказал Малони.

— Отлично, — сказала Мелани, — потому что лично я не верила ни одному белому человеку за всю жизнь.

— Почему же тогда вы решили мне помочь?

— Это все из-за ваших голубых глаз, — сказала Мелани. — Кроме того, мне нравятся игроки.

— Но у меня карие глаза.

— Да, но я пьяна, не забывайте!

— Вероятно, только поэтому вы и помогаете мне.

— Нет. Просто мне не нравится, что у вас такой настороженный, загнанный вид. Я хочу, чтобы вы выглядели довольным, понимаете, удовлетворенным.

— И как мы этого добьемся? — спросил Малони.

— Не было еще такого, чтобы мужчина, которого я поцеловала, выглядел бы неудовлетворенным.

— О, так вы собираетесь поцеловать меня? — спросил Малони.

— Милый, я собираюсь живьем вас проглотить, — сказала Мелани.

Он чувствовал себя превосходно одетым в безукоризненно отутюженных брюках, в строгом пиджаке с белой рубашкой и при шелковом галстуке в золотисто-черную полосу, которые выдала ему Мелани, одетым очень строго и даже академично, хотя он никогда так не одевался во время обучения в Сити-колледже с 1949-го по 1951 год и снова с 1954-го по 1956 год, с перерывом на двухлетнюю службу в армии. Он скучал по своему старому коричневому свитеру, который в те дни ежедневно надевал на занятия, и так же тосковал по всему, что олицетворял этот свитер — по состоянию духа, которое надеялся возродить, когда год назад круто изменил свою жизнь, по социальному положению, занимаемому им в те годы, олицетворением которого и был тот самый свитер, протершийся на локтях и начинавший распускаться на манжетах, свидетельством коего служил тот факт, что у него был один-единственный ключ, да и тот не открывал ничего, лично ему принадлежащего, — это был ключ от квартиры его матери, Розы. Ему недоставало коричневого свитера, бездумного и беззаботного отношения к жизни, полного отсутствия каких-либо серьезных обязанностей, за исключением необходимости в должное время получить распределение или непременно пользоваться презервативом во время ночных свиданий с одной смешной и несчастной девчонкой из Хантера. Сегодняшний костюм в стиле Ива Лига был отлично сшит и выглядел просто великолепно, но не шел ни в какое сравнение с его уютным и жизнерадостным коричневым свитером.

Ему не хватало его кремовой рубашки, которую подарила ему на день рождения Ирэн, когда ему исполнилось тридцать восемь лет, и которую он нежно любил больше полутора лет, даже почти два года. Коричневый свитер давным-давно исчез, так же, как все остальные старые, поношенные вещи и связи, а теперь в его любимой рубашке появилось отверстие от пули, и ее тоже пришлось заменить сшитым для незнакомого гитариста великолепным костюмом, и вдобавок Мелани пообещала проглотить его живьем.