– Ну, а ты что скажешь? – повернулся я к девушке, – сильно ли тебя мой воин обидел?
Однако, судя по тому, как независимо она держалась и постреливала глазками по сторонам, столь вольное поведение нахального солдата должно было ей только импонировать.
– Да не принято у нас тут такое, господин сержант, – игриво повела плечиками девушка, – ни к чему и начинать?…
– Я не о том. Как ты считаешь: настолько ли нестерпимую обиду он тебе нанёс, чтоб под суд его отдавать?
– Ну чего ж сразу под суд? – растерянно замигала девушка, – поругайте его, наставьте на путь праведный, чтоб неповадно было… А под суд зачем же?
– Он не монах, что на путь праведный его наставлять, – не удержался я от ухмылки, – в общем, у тебя к нему особых претензий нет. Хорошо. Присядь пока где-нибудь… Эй, трактирщик! Как там тебя?… Стакаш!? Ну-ка, пойди сюда, – помахал я рукой.
И когда вызванный из-за стойки трактирщик подошёл, спросил:
– Уважаемый Стакаш, ответь мне как на духу, сильно ли ты оскорблён тем, что один из славных воинов нашего короля, граф Корман, подарил свой дружеский поцелуй твоей прекрасной дочери, тем самым признавая её бесподобную красоту?
Дворянчик, повернув голову, изумлённо уставился на меня. Вот уж чего он, похоже, никак не ожидал от своего сержанта, так это столь изысканно завёрнутой витиеватой фразы.
«Видимо, служба в столичном гарнизоне всё же приносит свои плоды» – вероятно, решил он.
Да и остальные поглядывали на меня с не меньшим изумлением, явно удивлённые тем, что я назвал Дворянчика полным титулом.
Наплевать! Для меня сейчас были все средства хороши. Лишь бы окружающие крестьяне (а особенно – сам трактирщик), прониклись важностью и высоким социальным уровнем прибывшего в их края отряда. (Вот ведь какими словами умными заговорил от напряжённости обстановки).
Трактирщик же, судя по всему, и вовсе никогда в жизни не встречался со столь вежливым обращением. А потому гмыкал, хмыкал, мялся, топтался на месте и не знал, что ответить. Да и что тут отвечать-то? С одной стороны, дочка и вправду не пострадала. Подумаешь, в уголке зажали да щипнули разок! И по глазам её видно было, что по нраву ей это пришлось. А с другой – зажал не кто-нибудь, а сам граф! Дворянин! А ежели оно и дальше к лучшему пойдёт, то кто его знает, как оно обернётся… Тут лишний раз словечко-то пожуёшь, прежде чем ляпнуть глупость какую… Все эти мысли прямо-таки читались на лице трактирщика.
А пока он молчал, соображая, как бы половчее ответить, в разговор вновь вступил Гролон:
– А вот объясни-ка, сержант, такую штуку, – обратился он ко мне, поглаживая бороду, – это как же так получается, что этот, как ты говоришь, граф, и простым солдатом ходит? Да ещё тебе, сержанту, подчиняется. Ему ведь по статусу положено офицером быть. Как же так?
– А вот так, – ответил я и, возвысив голос, чтоб все слышали, продолжил, – сделано это по велению его отца, графа Кормана, заслуженного полковника Его королевского величества, всю свою жизнь королевской династии отдавшего. А пожелал сей славный воин, чтоб сын его, прежде, чем офицером станет, сам в солдатах походил, да на своей шкуре познал, какова она – лямка солдатская! А сроку на эту службу старый граф положил два года!
Проговорив это, я покосился на своих оболтусов. Т. е., открыв рты, изумлённо таращились на меня. Цыган, подперев рукой правую щеку и влюблённо глядя на меня, с упоением слушал, как я заливаюсь соловьём. Уж кто-кто, а цыгане-то лучше любого другого разбираются в искусстве «топтания ушей» собеседнику. Сам же Дворянчик лишь молча хлопал глазами, переводя их с меня на Гролона и обратно. Сельские мужики уважительно кивали, почёсывали затылки и бороды и сочувственно поглядывали на Дворянчика. «Мол, да, парень, крут твой батя. Но – справедлив! Так что, держись, мол».
Заметив такой успех моей речи, я развернул тему и углубил её, не забывая периодически многозначительно поглядывать на молодого графа.
– А сделал он это для того, чтоб сын его, когда сам начнёт людьми командовать, о своих годах солдатских завсегда помнил! И потому солдата простого понимал и бесчинствами не занимался! Так и сказал мне господин полковник на прощание, когда сына своего мне с рук на руки передавал. Сделай, говорит, сержант, из этого разгильдяя человека достойного. А то избаловался он уж слишком, пока я из дома по делам служебным отсутствовал.
– Ну, знаете ли, господин сержант! – вскочил с места возмущённый Дворянчик, – это уж слишком! Я не позволю.
– Сядь! – махнул я рукой, – и помалкивай, когда старшие разговаривают. Ну, вот, сами видите, сельчане. Постоянно за его поведением следить приходится.
Ухмыляющийся во всю морду Степняк вновь усадил Дворянчика, обхватив его правой рукой за шею.
Мужики опять сочувственно покивали, но уже в мой адрес. «Да, мол, видим, сержант. Тяжко тебе с ним. Так что и ты – держись».
– Ну, коли так, – решился выразить общее мнение Гролон, – то и мы тебе, сержант, при случае, чем сможем – поможем. Верно, сельчане? Поможем?
Комната отозвалась нестройным одобрительным гулом. Поможем, мол, отчего не помочь, коли люди хорошие.
– А за этим молодым графом ты, сержант, всё ж таки приглядывай, – продолжил между тем Гролон и неодобрительно покосился на Дворянчика, – а то слишком уж на язык дерзок да невоздержан.
– Это само собой, – согласился я и, обернувшись к трактирщику, спросил, – ну так как, господин Стакаш, будем наказывать воина за внимание, им к твоей дочке проявленное?
– Да ладно, чего уж наказывать, – успев к тому времени всё обдумать, махнул трактирщик рукой, – вы его, господин сержант, пожурите сами, по-свойски. Я вижу, Вы это умеете. Да, думаю, и довольно будет.
– Хорошо, – тут же согласился я, – так и поступлю. Теперь, уважаемый Гролон, что касается обид, народу нанесённых. Тут я признаю, что мой воин был неправ. Вёл себя грубо, дерзко и вызывающе. За что, как его командир, и прошу у народа прощения. А его я накажу. Своей властью. И в том я тебе своё слово даю. Такой ответ тебя устроит?
– А как накажешь? – полюбопытствовал кто-то из толпы, – нам бы убедиться желательно. А то ведь, как не крути, а он всё же – граф! А ты – простой сержант.
– Я своё слово дал, – в моём голосе прорезались лёгкие раскаты далёкого грома, – ты что, в слове сержанта королевской гвардии сомневаешься!?
– Нет-нет, господин сержант, – тут же поспешно вставил Гролон, – в Вашем слове никто не сомневается. Это он так сказал, не подумавши…
– Ну, то-то, – мгновенно «успокаиваясь», примирительно проворчал я, – а коли все наши вопросы решены, то по такому случаю не мешало бы опрокинуть и мировую, а? Что скажешь, Гролон? Я угощаю!
– Согласен! – отозвался тот, – Стакаш! Чего стоишь? Вина давай! Мировую пить будем. Согласны ли вы, люди, в мире с воинами короля нашего жить?
– Согласны! – послышалось сразу несколько голосов, – в мире, оно завсегда лучше, чем лаяться да драться…
Ещё бы им не согласиться, хмыкнул я, на чужой счёт угоститься, дураком надо быть, чтоб отказаться. Да и пригодимся мы ещё друг другу…
Значительно позже, когда основная масса народу уже нагулялась и начала разбредаться по домам, от старосты прибежал посыльный мальчишка с приглашением к господам солдатам проследовать в баньку. Мол, всё уже давно натоплено и приготовлено. Вас ждут!
Потом, позже, когда уже шли от трактира по дороге к дому старосты, я за рукав оттянул Дворянчика в сторону и тихим шёпотом произнёс:
– Слушай меня внимательно, Дворянчик! Мне с местными проблемы не нужны. Нам тут два года службу тащить. И поэтому ты либо учись с людьми нормально разговаривать, либо помалкивай в тряпочку и на рожон не лезь…
– Почему это я с деревенским быдлом сюсюкаться должен!? Кто они, и кто – я!?
– А кто – ты? – насмешливо бросил я. – Никто! И звать тебя – Никак! У тебя даже имени своего нет. Одна кличка – Дворянчик. А потому делать ты будешь то, что я тебе скажу. Иначе тебе – конец! Понял? И учти: больше я за тебя ни перед кем извиняться не буду. Да я лучше сам тебя пришибу, чем до такого позора перед деревенскими опускаться. Всё! Иди… в баню…
