Как он и ожидал, дверь открыла армянка. Увидев ее, Джевдет-бей, по обыкновению, покраснел. Чтобы скрыть смущение, напустил на себя задумчивый вид, точно пытался вспомнить что-то важное, и быстро прошел в комнату.

– Как Нусрет? – спросил Джевдет-бей и тут же увидел брата, лежащего в кровати, привалившись спиной к подушке. «Все с ним в порядке!» – подумал он.

– А, это ты? Каким ветром тебя сюда занесло? – поприветствовал Джевдет-бея брат.

Тот улыбнулся, пытаясь по голосу понять, каково состояние больного, потом подошел ближе и склонился к изголовью, чтобы обнять его и расцело вать в щеки.

– Туберкулезных не целуют! – сказал брат, но все же позволил себя поцеловать – с таким видом, будто оказывал Джевдет-бею благодеяние.

– Как ты? – спросил Джевдет-бей, усаживаясь на стул в углу комнаты.

Вместо ответа брат задумчиво протянул:

– Что это, интересно, надоумило тебя сегодня ко мне заглянуть? – Потом подозрительно взглянул на присевшую рядом женщину и спросил: – Мари, уж не ты ли его позвала?

– А зачем мне его звать? Ему самому захотелось тебя повидать, – ответила Мари. Голос у нее был нежный и мелодичный.

– Неужели, чтобы я тебя навестил, меня нужно обязательно звать? – спросил Джевдет-бей и покраснел, потому что, как всегда в присутствии брата, его стали мучить угрызения совести. – Как ты? Как самочувствие?

Нусрет раздраженно повернулся к армянке:

– Нет, это ты его позвала. Он уже второй раз справляется о моем здоровье. С чего бы это?

– Боже мой, Нусрет! – простонала Мари и подошла к кровати, чтобы успокоить его. Поправляя одеяло, обернулась к Джевдет-бею. – Вчера вашему брату было очень плохо, он терял сознание… Сегодня ему чуть получше, но не нужно обманываться, положение тяжелое.

– Ничего подобного! Я в полном порядке! – выкрикнул Нусрет. Хотел было еще что-то сказать, но дыхания не хватило, и он смолк. Какое-то время он смотрел на них презрительным и обвиняющим взглядом.

– Доктора не вызывали? – спросил Джевдет-бей, повернувшись к Мари.

– Не нужно мне доктора! Я сам доктор… Медицина – враг человечества! – пробормотал Нусрет.

Мари беспомощно взглянула на Джевдет-бея, словно спрашивая: «Ну что я тут могу поделать?»

«Стало быть, доктора придется вызывать мне», – подумал Джевдет-бей. Его глаза встретились с глазами Мари, и он смутился. Красавицей ее назвать было нельзя, но все же она была очень симпатичной. Чем, интересно, мог такой женщине приглянуться пьяница Нусрет, не имеющий и гроша за душой? Джевдет-бей обвел взглядом комнату. На столе стояли тарелки, стаканы и кувшин – судя по всему, их часто использовали и часто мыли. В углу лежали свежевыстиранные, отутюженные простыни и рубашки. Все в комнате сияло чистотой: вещи, стены, окна; напоминала она не больничную палату, а только что прибранную перед приходом гостей залу в каком-нибудь богатом доме. Как же хотелось Джевдет-бею жить в таких чистых, прибранных комнатах с женой и детьми! Поймав себя на этих мыслях, он еще раз взглянул на Мари и снова покраснел. Потом повернулся к брату и заметил, как медленно и тяжело тот дышит. «Эти двое здесь на своем месте, а я – лишний», – подумал Джевдет-бей, и тут ему пришло в голову, что за всю жизнь он никогда не был любим такой женщиной – да что там, вообще никогда не был любим.

– Ты когда-нибудь видел Зийю? – спросил Нусрет. Он имел в виду своего сына, которому было уже девять лет. Жил он у родственников в Хасеки.

– Нет, – удивленно ответил Джевдет-бей.

Брат знал, что он никогда не бывает в Хасеки. Единственной ниточкой, которая еще связывала обоих братьев с жившими там родственниками, была Зелиха-ханым, но она в последнее время о Зийе ничего не рассказывала.

– Я думал, не отправить ли его в деревню, к матери, – сказал Нусрет. – Но передумал. Пусть лучше живет здесь. Хоть и среди идиотов, да все-таки в городе, а? – Он отдышался и продолжил: – Мы с тобой оба перестали общаться с родственниками, но, правда, по разным причинам. Я – потому что не хотел быть для них обузой, а ты – потому что не хотел, чтобы они были обузой для тебя! – Нусрет снова замолчал, восстанавливая дыхание. На лице у него появилось столь знакомое Джевдет-бею выражение обвинения. – В про шлый раз ты приезжал в карете. Твоя?

– Нет, не моя. Нанял.

– И что, нынче такие кареты стоят на каждом углу, ждут седоков?

– Нет, – смутившись, ответил Джевдет-бей. – Я ее взял на три месяца.

– А, чтобы пофорсить? Некоторые берут напрокат галстук или костюм, а ты, выходит, карету? – сказал Нусрет и, взглянув на Мари, улыбнулся.

Джевдет-бей почувствовал себя униженным и жалким.

– Как ты сегодня, однако, разоделся, – продолжал Нусрет все с той же презрительной усмешкой на губах и, не ожидая от брата ответа, повернулся к Мари. – Я тебе говорил, что он помолвлен с дочкой паши? – И снова Джевдету: – Что, хорошая девушка?

– Хорошая!

– А откуда ты знаешь? Сколько раз ты ее видел-то?

Джевдет-бей почувствовал, что по лбу и по шее у него течет пот, и встал. Пошарил по карманам, вспомнил, что забыл платок дома, и снова сел.

– Два, – сказал он слабым голосом.

– Ах, два? Два раза увидел и уже понял, что она за человек? Да ты хоть с ней поговорил?

Джевдет-бей нервно покачивался на стуле.

– Говорили вы с ней, спрашиваю? Как ты понял, что она хорошая девушка? О чем говорили-то?

– Так, о том о сем…

– Э, да не конфузься ты так! Ты ведь не виноват, что не говорил с ней. Эти дурные обычаи – следствие здешней грязной, убогой, скверной жизни. Понимаешь, о чем я говорю? Понимаешь, в каком месте мы живем? Не-е-ет, не понимаешь, не кивай! И с тобой такое может случиться! Хотя нет. Ты не из таких. У тебя будет семья… Но вот такая женщина тебя никогда не полюбит!

Они оба одновременно посмотрели на Мари. Джевдет-бей понял, что, пока он сидит рядом с братом, от смущения ему не избавиться и от пота не спастись.

– Да не красней ты, не красней! – бросил Нусрет и, снова кивнув в сторону Мари, спросил: – Она ведь тебе нравится, а? Ты ею восхищаешься, не так ли?

– Нусрет, пожалуйста! – вмешалась Мари, но не похоже было, чтобы она смутилась. Выглядела спокойной и гордой.

– Видишь, ты ему нравишься. Он тобой даже восхищается! – улыбнулся Нусрет Мари. – Это потому, что ты ему кажешься вполне европейской женщиной. Мой брат любит все европейское… Кроме… – он помолчал немного, будто подыскивая нужное слово, – кроме революции! Ты хоть знаешь, – спросил он, повернувшись к Джевдет-бею, – что такое революция? А? Когда льется кровь и гильотина работает без передышки? Хотя откуда тебе знать! Ты только об одном и думаешь, только одно и любишь… – Договорить он не смог или не захотел. Просто сделал пальцами знак, будто пересчитывает купюры.

Джевдет-бей не мог больше это переносить. Ему было сейчас хуже, чем ночью, во время того кошмара. Вскочив со стула, он сделал два неуверенных шага в сторону кровати и простонал:

– Нусрет, я же тебя люблю! Ну почему мы так… – Такого приступа искренности с ним не случалось уже многие годы. Смутившись, он криво улыбнулся и посмотрел на Мари. «Ну и зачем я это сделал? Господи, как же я вспотел! Хуже, чем во сне…»

Внезапно грудь Нусрета выгнулась, голова упала на подушку, и он зашелся в приступе хриплого, страшного кашля. Джевдет-бей с ужасом смотрел на конвульсии брата, не зная, что делать. Мари бросилась к Нусрету и обхватила его за плечи. Тут Джевдет-бею пришло в голову открыть окно. Пока он пытался справиться с защелкой, Нусрет немного пришел в себя и, увидев, что хочет сделать брат, заорал:

– Нет, нет, не открывай! Не хочу, чтобы эта гадость проникла в мою комнату! Эти грязь и убожество, пошлость, мерзость, деспотизм – прочь, прочь, не хочу этим дышать! Нам и так хорошо… – Казалось, он бредит. – Никому не позволю открывать окно! Здесь мое убежище, моя Франция, и пока не сгинет эта тьма, пока не сгинет Абдул-Хамид, пока не станет все светлым, чистым, хорошим – не позволю открывать окно! – И снова его начал сотрясать кашель.