Скорость помогала пробудить у него приятные воспоминания, когда он, будучи молодым советским офицером, водил в атаку боевой Ми-24 на кишлаки моджахедов. Он до сих пор не мог забыть это потрясающее ощущение, когда ты ведешь боевую машину на полной скорости, когда ветер свистит в твоих ушах, ничего не слышно от шума винтов, а там, внизу, бегают многочисленные, с виду как игрушечные, фигурки людей, едут маленькие, как детские модельки, машинки, а он нажимает гашетку - и яркие светящиеся ракеты летят прямо вниз, и там, на выжженной жарким афганским солнцем желто-бурой земле как чудовищные цветы расцветают клубы ярко-оранжевого пламени, в стороны летят куски металла, обгоревших тел и бетона. Маленькие человечки что-то кричат, махают тоненькими ручонками, куда-то бегут, а он выпускает вслед длинные свинцовые очереди из крупнокалиберных пулеметов и смеется, смеется и смеется... 'Да уж' - подумал Никитский - 'гонка на 'мерсе' не заменит того кайфа, который был тогда, в Афгане! Кто знает, если бы не этот козел, полковник, так бы может быть и остался бы в армии... 'Дьявольскую колесницу' не заменит ни один самый быстрый 'мерс' на свете!'. Капитан Никитский был уволен из армии со скандалом. Однажды он на своей машине буквально стер с лица земли совершенно мирный кишлак, причем тогда, когда там был какой-то базар, погибло огромное количество народу. Это стало известно командиру полка. Тогда дело замяли, тем более, что, по слухам, вообще готовился вывод войск из Афганистана и на самом 'верху' собирались дать амнистию всем 'воинам-интернационалистам', замешанных в 'военных преступлениях', но Никитского из армии всё-таки уволили... Пришлось искать другую работу. Благо, Перестройка была в разгаре, как грибы после дождя появлялись кооперативы, а вместе с ними и - организованная преступность, в которой очень и очень нужны были крепкие 'афганцы'. Никитский быстро нашел там свое место, хотя у него и хватило ума при первой же возможности 'отмыть' и 'отработанные' там и деньги, и свое лицо - дружеские связи с другими 'афганцами', занявшими посты в милиции, в госучреждениях - ему в этом очень помогли. Он заработал приличные деньги на торговле сомнительными иномарками, а когда подвернулся момент, вложил вырученные деньги в приватизирующуюуся нефтедобавающую компанию... Когда Никитский стал уже 'новым русским' в малиновом пиджаке и с золотой цепью на шее, долларовым 'нефтяным' миллионером, он даже нашел того самого полковника, который его 'сдал' - тот потерял обе ноги на войне и еле сводил концы с концами на пенсии. Никитский подарил ему протезы, оплатил операцию, дал денег жене и детям, но даже слов благодарности от него не дождался. Тот исподлобья посмотрел на бывшего капитана из-под кустистых светло-русых бровей и тихо сказал: 'Не откупишься, Никитский, никогда не откупишься... Кровь имеет свойство не отстирываться с одежды вовек'. И все, больше ничего не сказал. Но Никитский тогда только покровительственно похлопал бывшего начальника по плечу и велел своему секретарю открыть на его имя валютный счет, чтобы семья его сослуживца уже никогда не нуждалась ни в чем, но на следующий день узнал, что полковник Волков застрелился из наградного оружия...
'Из гордости' - подумал тогда Никитский. - 'Ну и дурак, а я ведь из-за него такой кайф потерял!'.
Конечно, уже когда Никитский стал богат, он купил себе вертолет, но это было не то: мало было летать, надо было, чтобы были эти игрушечные домики внизу, эти игрушечные человечки, машинки и чтобы ты, именно ты, держа в руках гашетку, был властелином их жизни и смерти, посылая огненный - ракетно-свинцовый - смерч вниз, и притом сам ощущая, что ты балансируешь на грани - стоит только кому-то из этих человечков из чего-нибудь в тебя попасть... Нет, ни обыкновенный вертолет, ни 'мерс' никогда этого не заменят!
Но сейчас Никитский смеялся и на миг представил, что он до сих пор летит в этом вертолете, до сих пор он там, на той войне... И ему вдруг пришла в голову мысль, что все, что он делал в своей жизни потом - бизнес, разборки, гонки, бабы, наркота - это всего лишь попытка хоть отчасти вернуть то ощущения свободы, опасности и власти, которое он имел тогда, под вечно палящим солнцем Афганистана...
Но вот поездка окончилась. Черный мерседес мягко подкатил к огромному особняку XVIII века, принадлежавшего некогда роду князей Барятинских. Это было высокое бело-голубое трехэтажное строение в стиле елизаветинского барокко, с выдающимся портиком с треугольной крышей, мощными, но грациозными белыми дорическими колоннами, большими окнами из цветного стекла, посреди пышущего зеленью парка, с белокаменными беседками, фонтанами, прудом с утками и лебедями, тенистыми аллеями, посыпанными белым мраморным песочком. Никитский урвал особняк в самом начале 90-х. Тогда это был закрытый санаторий для отдыха высоких партийных 'товарищей' местного обкома. Когда имущество партии пошло 'под молоток', Никитский благодаря своим 'афганским' связям в администрации сумел за бесценок скупить 'дом отдыха' - который по-хорошему мог стать музеем архитектуры 'елизаветинской эпохи' - и превратить в кричащий символ образа жизни современного нувориша. Никитский даже не поскупился оплатить работу городских историков, которые сумели восстановить изначальный облик здания и его убранства, а сам ликовал в душе: 'Все правильно! Раньше здесь жили одни князья, теперь другие' - ему нравилось думать о том, что теперь он - сын водопроводчика и крановщицы, бывший младший офицер советской армии - живет во дворце, принадлежавшем аристократам, чьи кости давно сгнили в могиле, а он вот жив, здоров и вполне доволен своей судьбой!
А потому, когда он увидел художника с мольбертом у ворот, просящего разрешение нарисовать его особняк, Никитский был в восторге, ведь и князей Барятинских кто-то рисовал давным-давно, и их портреты до сих пор красуются в Третьяковке, в Эрмитаже... И он дал добро художнику, но только с одним условием - написать портрет и его самого и его семьи, когда тот закончит рисовать поместье. В этом и был один из главных резонов выставки - 'раскрутить' непризнанного гения Ганина, а потом заказать уже знаменитому художнику, заслуженному деятелю искусств РФ портрет своей семьи, который увековечит его величие, как когда-то увековечили его портреты князей Барятинских...
Мягко шурша по гравию, черный мерседес заехал на территорию поместья, через открытые охраной ворота. Когда дверь машины открылась, к ней уже подбежали трое охранников в 'хаки' и солнцезащитных очках с короткими автоматами АКСУ в руках. В охрану Никитский брал только бывших военных и только тех, кто прошел 'горячие точки', а платил столько, что мог рассчитывать на их жизнь также, как на свою собственную.
- Валерь Николаич, Валерь Николаич! Мы уж забеспокоились... Взяли бы ребят, Вам без охраны никак нельзя!
- 'Кому суждено быть повешенным - тот не утонет', - хмыкнул Никитский. - Вы мне нужны, чтоб детей да жену охранять, а себя я и сам защитить смогу, не мальчик, - он недовольно сморщился - терпеть не мог охрану рядом с собой, также как и водителя в машине - это мешало ему ощущать себя свободным, ощущать риск, делало его жизнь тюрьмой... - Лучше отнесите картину, которая на заднем сиденье, в дом, пусть повесят её у меня в спальне, прямо напротив кровати, да поосторожней! - 50 миллионов стоит - будете потом всю жизнь выплачивать! - и довольно гоготнул, обнажив золотые коронки во рту. Двое охранников аккуратно, нежнее, чем мать младенца, вытащили упакованную в оберточную бумагу картину и осторожно понесли по главной дорожке в дом, а третий уже сел за руль, чтобы отогнать машину в гараж. Ворота медленно закрылись, словно чудовищные челюсти, проглотив свою жертву, с намерением больше никогда её не выпускать из своего раззолоченного чрева...
Никитский отправился сначала в свой личный спортзал, располагавшийся в подвале поместья, там вволю потягал штангу, размялся на беговой дорожке, побил боксерскую грушу, а потом сходил в приготовленную для него сауну, затем плотно поужинал. На ночь он зашел в детскую и пожелал деткам - тихому юноше 15 лет и такой же тихой девочке 10-ти - спокойной ночи. С женой видеться не хотелось...
